Лев Троцкий - Завещание Ленина

Л.Троцкий

Завещание Ленина

Публикация

Ю. Фельштинского

Предлагаем вниманию читателей весьма, на наш взгляд, выразительный документ -- неизвестную статью Л. Троцкого.

С момента своей высылки за пределы СССР, последовавшей в феврале 1929 года, Троцкий буквально не выпускал из рук пера, продолжая борьбу против выславшего его Сталина. Он издавал журнал, публиковал книги, заваливал прессу статьями, заявлениями, интервью, вел обширную переписку со своими сторонниками во многих странах мира.

Статья "Завещание Ленина", написанная Троцким в декабре 1932 года, не составила исключения из привычного для него жанра партийной полемики. Однако содержание статьи не замкнуто на самом завещании Ленина. "Завещание", о котором Троцкий решил вспомнить спустя десять лет после его написания Лениным, было лишь очередным поводом для продолжения борьбы против Сталина. Поэтому название статьи в известной степени уже ее содержания.

С первого дня борьбы за власть между Троцким и различными группами Политбюро, в которые, однако, всегда входил Сталин, Троцкий апеллировал к Ленину, уже мертвому, но канонизированному всеми соперничающими группами как символ истинного большевизма. Троцкий в этом отноше

нии был честен. У него было не мень-ше основании считать себя первым претендентом на ленинское наследство, чем у Сталина.

В последние месяцы своей жизни Ленин действительно "простил" Троц-кому его отклонения от ленинизма и откровенно предложил заключить блок против Сталина, с которым у Ленина во время его болезни отношения резко испортились. Но именно в 1923 году, когда на сторону Троцкого стал умирающий Ленин, Сталин ответил на это укреплением своих позиций в партийном аппарате. В конечном счете Троц-кий был побежден.

Остаток своей жизни Троцкий доказывал всем и всегда, когда это было возможно, что Сталин -- не настоящий ленинец, а настоящий -- он, Троцкий. Ему нельзя отказать в правомерности этого заявления, но лишь наполовину: Сталин был последовательным большевиком не в меньшей степени, чем Троцкий. Но они были последовательны по-разному: Троцкий делал упор на революционную догму, Сталин полагался на реальную силу и власть...

Редакция благодарит сотрудника Гуверовского института при Стэнфордском университете Юрия ФЕЛЬШТИНСКОГО, обнаружившего эту статью в Архиве Троцкого (США), за любезное согласие опубликовать ее на страницах "Горизонта",

Школа чистого психологизма

Послевоенная эпоха ввела в широкий оборот психологическую биографию, которую мастера этого рода нередко совершенно вырывают из общества. Основной пружиной истории оказывается абстракция личности. Деятельность "политического животного", как гениально определил человека Аристотель, разлагается на личные страсти и инстинкты.

Слова об абстрактной личности могут показаться абсурдом. Не являются ли на самом деле абстрактными сверхличные силы истории? И что может быть конкретнее живого человека? Однако мы настаиваем на своем. Если очистить личность, хотя бы и самую гениальную, от содержания, которое вносится в нее средой, нацией, эпохой, классом, кругом, семьей, то останется пустой автомат, психофизический ро

бот, объект естественных, но не социальных и не гуманитарных наук.

Причины ухода от истории и общества надо, как всегда, искать в

истории и обществе. Два десятилетия войн, революций и кризисов силь

но потрепали суверенную человеческую личность. То, что хочет полу

чить значение на весах современной истории, должно измеряться не

менее чем семизначными числами. Обиженная личность ищет реванша.

Не зная, как ей справиться с разнуздавшимся обществом, она повора

чивается к нему спиною. Неспособная объяснить себя через историче

ский процесс, она пытается объяснить историю изнутри себя самой.

Так индусские философы строили универсальные системы, созерцая

собственный пупок.

Влияние Фрейда на новую биографическую школу неоспоримо, но поверхностно. По существу, салонные психологи склоняются к беллетристической безответственности. Они пользуются не столько методом Фрейда, сколько его терминами, и не столько для анализа, сколько для литературного украшения.

В последних своих работах Эмиль Людвиг, наиболее популярный представитель этого жанра, сделал новый шаг по избранному пути: изучение жизни и деятельности героя он заменил диалогом. За ответами политика на поставленные ему вопросы, за его интонациями и гримасами писатель открывает его действительные побуждения. Беседа превращается почти в исповедь.

По технике своей новый подход Людвига к герою напоминает подход Фрейда к пациенту: дело идет о том, чтоб вывести личность на чистую воду при ее собственном содействии. Но при внешнем сходстве, какая разница по существу! Плодотворность работ Фрейда достигается ценою героического разрыва со всякими условностями. Великий психоаналитик беспощаден. За работой он похож на хирурга, почти на мясника с засученными рукавами. Чего-чего, а дипломатичности в его технике нет и на сотую процента. Фрейда меньше всего заботят престиж пациента, соображения хорошего тона, всякая вообще фальшь и мишура. Именно поэтому он может вести свой диалог не иначе, как с глазу на глаз, без секретарей и стенографов, за дверью, обитой войлоком.

Иное дело Людвиг. Он вступает в беседу с Муссолини или со Сталиным, чтобы представить миру аутентичный портрет их души. Но беседа ведется по заранее согласованной программе. Каждое слово стенографируется. Высокопоставленные пациенты достаточно хорошо понимают, что может служить им на пользу, а что во вред. Писатель достаточно опытен, чтобы различать риторические уловки, и достаточно учтив, чтоб не замечать их. Развертывающийся в этих условиях диалог если и похож на исповедь, то на такую, которая инсценируется для звукового фильма.

Эмиль Людвиг пользуется каждым поводом, чтобы заявить: "Я ничего не понимаю в политике". Это должно означать: я стою выше политики. На самом деле это лишь форма профессионального нейтралитета или, если сделать по-заимствованье у Фрейда, та внутренняя цензура, которая облегчает психологу ее политическую функцию. Так дипломаты не вмешиваются во внутреннюю жизнь страны, пред правительством которой они аккредитованы, что, впрочем, не мешает им при случае поддерживать заговоры и финансировать террористические акты.

Один и тот же человек в разных условиях развивает разные стороны своей личности. Сколько Аристотелей пасут свиней и сколько свинопасов носят на голове корону! Между тем Людвиг даже противоречия между большевизмом и фашизмом без труда растворяет в индивидуальной психологии. Столь тенденциозный "нейтралитет" не проходит безнаказанно и для самого проницательного психолога. Порвав с социальной обусловленностью человеческого сознанья, он вступает в царство субъективного произвола. "Душа" не имеет трех измерений и потому не способна на сопротивление, которое свойственно всем другим материалам. Писатель теряет вкус к изучению фактов и документов. К чему серые достоверности, когда их можно заменить яркими догадками?

В работе о Сталине, как и в книге о Муссолини, Людвиг остается "вне политики". Это нисколько не мешает его работам являться орудием политики. Чьей? В одном случае -- Муссолини, в другом -- Сталина и его группы. Природа не терпит пустоты. Если Людвиг не занимается политикой, то это не значит, что политика не занимается Людвигом.

В момент выхода моей Автобиографии1, около трех лет тому назад,

1 Троцкий Л, Моя жизнь; Опыт автобиографии, Т, 1--2. Берлин: Гранит. 1930.-- Ю. Ф,

официальный советский историк Покровский1, ныне уже покойный, писал: необходимо немедленно ответить на эту книгу, засадить за работу молодых ученых, опровергнуть все, что подлежит опровержению и проч. Но поразительное дело: никто, решительно никто, не ответил, ничто не было ни разобрано, ни опровергнуто. Нечего было опровергать и некому, оказалось, написать книгу, для которой нашлись бы читатели.

За невозможностью нанести лобовой удар пришлось прибегнуть к фланговому. Людвиг, конечно, не историк сталинской школы. Он независимый психологический портретист. Но именно через чуждого политике писателя удобнее всего бывает иногда пустить в оборот идеи, для которых не остается иного подкрепления, кроме популярного имени. Мы сейчас увидим, как это выглядит на деле.

"Шесть слов"

Ссылаясь на свидетельство Карла Радека, Эмиль Людвиг передает, с его слов, следующий эпизод: "После смерти Ленина сидели мы, 19 человек из ЦК, вместе, с напряжением ожидая, что нам скажет из своего гроба вождь, которого мы лишились. Вдова Ленина передала нам его письмо. Сталин оглашал его. Во время оглашения никто не пошевелился. Когда дело дошло до Троцкого, там значилось: "его небольшевистское прошлое не случайность". На этом месте Троцкий прервал чтение и спросил: "Как там сказано?" Предложение было повторено. Это были единственные слова, которые прозвучали в этот торжественный час".