Мэри Рено - Тезей (другой вариант перевода)

Мэри Рено

Тезей

Перевод с английского Г. Швейника

От переводчика

На самом деле - это не тот "Тезей", который был издан Политиздатом, а примерно тот, которого я принес в издательство. (Наизусть не помню, конечно, а свою рукопись дал кому-то почитать.)

После упорных боев с редактором текст был согласован; но редактор не устоял перед искушением внести свой вклад - и воткнул авторское послесловие в самое начало книги (он-то лучше знает!) и еще кое-где наследил, по мелочи. А потом за дело взялись корректоры, - которые, по определению, тоже лучше знают, - и местами искалечили интонацию, а местами и вовсе лишили смысла некоторые фразы. А верстку просмотреть мне просто не дали.

Я благодарю Библиотеку Белоусенко за предоставленную мне возможность снова сделать книгу такой, какой она должна быть.

Г. Ш.

Июль 2004

СОДЕРЖАНИЕ

Книга первая. ЦАРЬ ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ

1. Трезена

2. Элевсин

3. Афины

4. Крит

5. Наксос

Книга вторая. БЫК ИЗ МОРЯ

1. Марафон

2. Понт

3. Эпидавр

4. Скирос

От автора

МИФ О ТЕЗЕЕ

О Мать! Пусть меня родила ты для смерти

безвременно-ранней,

Но Зевс - Громовержец Олимпа - он должен мне славы за

это?!

Ахилл в "Илиаде"

Книга первая

ЦАРЬ ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ

1

ТРЕЗЕНА

1

Трезенскую крепость, где стоит дворец, построили гиганты. Давно - никто не помнит... А дворец построил мой прадед. Когда восходит солнце и смотришь на него с Калаврии через пролив - стены золотятся, а колонны полыхают красным пламенем. И весь он ярко светится на фоне темных лесов горного склона.

Мы - эллины, из рода Вечноживущего Зевса; Небесных Богов мы чтим выше, чем Великую Мать и богов земли. И мы никогда не смешивали нашей крови с Береговым народом, владевшим этой землей до нас.

Когда я родился, у деда было в доме десятка полтора детей; но его царица и сыновья уже умерли, из законных детей осталась лишь моя мать. А про отца моего - во дворце говорили, что я сын бога. К пяти годам я заметил, что некоторые в этом сомневаются; но мать никогда об отце не говорила, а я не помню случая, чтобы мне захотелось ее спросить.

Когда мне исполнилось семь, подошла Жертва Коня - великий праздник в Трезене.

Он бывает раз в четыре года, потому я совсем не помнил прошлого. Я знал, что дело касается Царя Коней, но думал Жертва - что-то вроде акта почтения к нему... Ему это подошло бы в самый раз, я его знал.

Он жил на огромном Конском поле, внизу в долине. С крыши дворца я часто смотрел, как он нюхает ветер, треплющий его гриву, или прыгает на своих кобыл... И только в прошлом году видел, как он бился за свое царство: один из придворных, увидав издали начало поединка, поехал вниз к оливковой роще, чтобы смотреть поближе, и взял меня на круп своего коня. Я видел, как громадные жеребцы рыли землю передним копытом, выгибали шеи и кричали свой боевой клич - а потом бросились друг на друга с оскаленными зубами... В конце концов проигравший упал. Царь Коней фыркнул над ним, потом вскинул голову, заржал и пошел к своим женам. Он не знал узды и был дик, как море; даже сам царь никогда не перекинул бы ноги через его спину. Он принадлежал богу.

Я любил бы его и за одну его доблесть, но у меня была и другая причина: я думал, что он мой брат.

Посейдон, я знал, может принять и людской, и конский облик - как захочет. Говорят, в своем человечьем обличье он зачал меня... Но в песнях пели, что у него есть и сыновья-кони - быстрые, словно северный ветер, и бессмертные. Царь Коней, принадлежавший ему, наверняка был из них; и потому я не сомневался, что мы должны встретиться. Я слышал, что ему всего пять лет. "Значит, - думал я, - хоть он и больше, но я старше... Начать разговор должен я."

Когда в следующий раз конюший поехал вниз отбирать жеребят для колесниц, я уговорил его взять меня с собой. Занявшись своим делом, он поручил меня конюху; но тот вскоре бросил на землю игральную доску - и они с приятелем обо мне забыли. Я перелез через ограду и пошел искать Царя.

Трезенские кони - чистокровные эллины. Мы никогда их не смешивали с мелкими лошадками Береговых людей, у которых отобрали землю, так что против меня они были очень высокими. Когда я потянулся, чтобы погладить одного, конюший уже кричал у меня за спиной, но я сделал вид, что не слышу.

"Все мной командуют, - подумал я, - это потому, что у меня нет отца. Вот бы мне быть Царем Коней, ему никто ничего не приказывает!.." И тут я увидел его. Он стоял совсем один на невысоком бугре и смотрел в конец пастбища, где ловили жеребят. Я подходил ближе и думал, как каждый ребенок когда-то думает впервые: "Какая красота!"

Он услышал меня и оглянулся. Я вытянул руку, как делал это в конюшне, и позвал: "Сын Посейдона!" Он пошел ко мне, тоже точь-в-точь как лошади в конюшне... У меня был комок соли - я протянул его Царю.

Позади меня что-то происходило. Завопил конюх; оглянувшись, я увидел, что конюший его лупит... "Меня он тоже побьет", - подумал я... Люди махали мне от изгороди и проклинали друг друга, а мне и в голову не приходило, что тут опасно. Царь Коней был так близко, что я видел его ресницы; меж темных глаз, будто белый водопад меж блестящих камней, струилась прядь гривы на лбу; зубы у него были большие, как пластинки слоновой кости на боевом шлеме, но губы - когда слизывал соль с моей ладони - оказались мягче, чем грудь моей мамы... Когда соль кончилась, он потерся своей щекой о мою и понюхал мне волосы, а потом пошел обратно на свой холмик, помахивая длинным хвостом.

На лугу его поступь звучала мягко, как шаг танцора. Это потом я узнал, что он убил копытами горного льва.

Теперь меня схватили со всех сторон и в спешке утащили с поля. А конюший был бледен, словно больной, - я удивился... Он молча поднял меня на своего коня и молчал всю дорогу домой. Я решил, что дед сам меня побьет. Дед долго смотрел на меня, когда я подошел, но сказал только вот что: "Тезей, ты попал на конское поле как гость Пейроса. Это было неучтиво доставлять ему хлопоты. Кобыла с жеребенком могла откусить тебе руку. Я запрещаю тебе ходить туда".

Это случилось, когда мне было шесть лет, а Праздник Коня выпал на следующий год.

Это был самый главный из всех трезенских праздников; во дворце готовились целую неделю. Сначала моя мать увела женщин вниз к речке Гиллик стирать одежды; их погрузили на мулов и везли вниз к самой чистой воде, к бассейну под водопадом... Гиллик не пересыхает и не грязнится даже в засуху, но теперь, летом, воды в нем было мало. Старые женщины терли легкие вещи у края воды и выбивали их о камни; девушки, подобрав юбки, понесли тяжелые плащи и накидки на середину... Одна играла на дудке, и все двигались в такт, рассыпая брызги и смех. Когда все было выстирано и сушилось на нагретых солнцем камнях, они разделись и пошли купаться, взяв меня с собой. Это было в последний раз, больше меня туда не пускали: мать видела, что я стал слишком много понимать.

В день праздника я проснулся на заре. Старая няня надела на меня все лучшее: замшевые штанишки с галунами по кайме, витой красный пояс с хрустальной застежкой, ожерелье из золотых бусин... Когда она меня причесала, я пошел смотреть, как одевают мать. Она только что вышла из ванны, и на нее через голову надевали юбку. Оборки в семь ярусов с золотыми подвесками звенели и сверкали... Когда ей застегивали шитые золотом корсаж и пояс, мама задержала дыхание, потом рассмеялась... Груди у ней были гладки, как молоко, а соски такие розовые, что она никогда их не красила, хоть до сих пор не закрывала грудь. Ей было тогда чуть больше двадцати трех.

Ей освободили от завивных пластинок волосы (они были темнее моих, цветом вроде полированной бронзы), начали причесывать... А я выбежал на террасу, что идет вокруг всех царских покоев, расположенных на крыше Большого Зала.

Утро было розовое, и алые колонны горели в его свете. Было слышно, как внизу собираются придворные в боевых доспехах; как раз этого я и ждал.

Они входили по двое, по трое; бородатые воины - с разговорами, юноши с потасовками и смехом, окликая друзей, фехтуя древками копий... На них были кожаные шлемы с длинным султаном, окованные бронзой или усиленные валиками из кожи; широкие груди и плечи, блестевшие от масла, казались кирпично-красными в розовом свете; широкие штаны жестко торчали вокруг бедер - и от этого тонкие талии, стянутые ремнями мечей, казались еще тоньше... В ожидании они обменивались новостями и шутками, а молодые рисовались перед женщинами, опершись подмышкой на верхние кромки высоких щитов и держа копья вытянутой правой рукой; усы у них были чисто сбриты, чтобы оттенить юные бородки... Я разглядывал гербы на щитах - птиц, рыб или змей, приклепанных к шкурам, - чтобы узнать и поприветствовать друзей, а они в ответ поднимали копья. Семь или восемь из них приходились мне дядями: их родили деду во дворце те женщины благородной крови, которых он захватил в своих старых войнах или получил в подарок от соседних царей.