Сергей Мельгунов - "Красный террор" в Россiи 1918 - 1923

«Незамeтно эта вещь вряд ли пройдет, если только у читателей и критики хватит мужества вчитаться (возможно и то: увидят, что тут разстрeливают, и обойдут сторонкой)» — так писал Короленко Горнфельду по поводу разсказа Вл. Табурина «Жива душа», напечатаннаго в 1910 г. в «Русском Богатствe».

Мнe хотeлось бы, чтобы у того, кто возьмет в руки эту книгу, хватило мужества вчитаться в нее. Я знаю, что моя работа, во многих отношенiях, не отдeланная литературно, появилась в печати с этой стороны преждевременно. Но, сознавая это, я все же не имeл и не имeю в настоящее время сил, ни физических, ни моральных, придать ей надлежащую форму — по крайней мeрe соотвeтствующую важности вопроса, которому она посвящена. Надо имeть дeйствительно желeзные нервы, чтобы спокойно пережить и переработать в самом себe весь тот ужас, который выступает на послeдующих страницах.

Невольно вновь вспоминаешь слова В. Г. Короленко, мимолетно брошенныя им по поводу его работы над «Бытовым явленiем». Он писал Горнфельду в цитированном выше письмe из Алупки (18 апрeля): «работал над этим ужасным матерiалом о „смертниках“, который каждый день по нeскольку часов отравлял мои нервы». И когда читатель перевернет послeднюю страницу моей книги, я думаю, он поймет то гнетущее чувство, которое должен был испытывать автор ея в теченiе долгих дней, погружаясь в моря крови, насилiя и неописуемых ужасов нашей современности. По сравненiю с нашими днями эпоха «Бытового явленiя» даже не блeдная копiя…[1]

Я думаю, что читатель получит нeкоторое моральное облегченiе при сознанiи, что, может быть, не все, что пройдет перед его глазами, будет отвeчать строгой исторической достовeрности. Иначе правда же не стоило бы жить. Надо было бы отречься от того проклятаго мiра, гдe возможна такая позорная дeйствительность, не возбуждающая чувства негодованiя и возмущенiя; надо было бы отречься от культуры, которая может ее молчаливо терпeть без протеста. И пожалeешь, как Герцен: «Невзначай сраженный пулей, я унес бы с собой в могилу еще два-три вeрованiя»… Если вдуматься в описанное ниже, то правда же можно сойти с ума. Одни спокойно взирают, другiе спокойно совершают нeчто чудовищное, позорнeйшее для человeчества, претендующаго на культурное состоянiе. И спасает только все еще остающаяся вeра в будущее, о котором, кажется, Надсон сказал:

Историки давали и дают объясненiя и даже оправданiе террору эпохи французской революцiи; политики находят объясненiе и проклятой современности. Я не хочу давать объясненiе явленiю, которое, может быть, и должно быть только заклеймлено со стороны общественной морали и в его прошлом и в его настоящем. Я хочу только возстановить картину и этого прошлаго и этого настоящаго.

Пусть соцiологи и моралисты ищут объясненiе для современной человeческой жестокости в наслeдiи прошлаго и в кровавом угарe послeдней европейской войны, в паденiи человeческой морали и в искаженiи идеологических основ человeческой психики и мышленiя. Пусть психiатры отнесут все это в область болeзненных явленiй вeка; пусть припишут это влiянiю массоваго психоза.

Я хотeл бы прежде всего возстановить реальное изображенiе и прошлаго и настоящаго, которое так искажается и под рeзцом исторических изслeдованiй и в субъективной оцeнкe современнаго практическаго политика.

По плану моя работа естественно распадается на три части: историческiй обзор, характеристика «краснаго террора» большевиков и так называемаго «террора бeлаго». Лишь случайное обстоятельство побудило меня выпустить первоначально как бы вторую часть работы, посвященную «красному террору».

Прозвучал выстрeл Конради, и подготовка к лозаннскому процессу[2] заставила меня спeшно обработать часть того матерiала, который мнe удалось собрать.

И если я выпускаю в свeт свою книгу теперь, то потому только, что в данном случаe ея внeшняя архитектоника отступает на заднiй план перед жизненностью и актуальностью самой темы.

То, что появляется теперь в печати, не может претендовать на характер изслeдованiя. Это только схема будущей работы; это как бы первая попытка сводки, далеко, быть может, неполной, имeющагося матерiала. Только эту цeль и преслeдует моя книга. Может быть, она послужит побужденiем для болeе широкаго собиранiя и опубликованiя соотвeтствующих матерiалов. Выводы сами придут.

Я косвенно отвeтил уже на одно возраженiе, которое может быть мнe сдeлано. Я не могу взять отвeтственности за каждый факт, мною приводимый. Но я повсюду указывал источник, откуда он заимствован. Пусть тe, кто так смeло в свое время подводили теоретическiй фундамент под призыв к насилiю и крови, а теперь говорят о «мнимом» террорe (см., напр., статьи в «Извeстiях» по поводу процесса Конради), прежде всего опровергнут эту фактическую сторону. Мнимый террор, который грозят возстановить московскiя власти за оправданiе лозаннских подсудимых!

Я знаю, мнe будет сдeлано и другое возраженiе.

A бeлый террор? На этом противопоставленiи было построено выступленiе гражданских истцов и свидeтелей обвиненiя на процессe Конради. Это главное оружiе в руках извeстной группы соцiалистов. Это аргумент и части западноевропейской печати. К сожалeнiю, это противопоставленiе приходится слышать и в рядах болeе близких единомышленников. Никто иной, как А. В. Пeшехонов в своей брошюрe «Почему я не эмигрировал?» во имя своего писательскаго безпристрастiя счел нужным сопроводить характеристику большевицкаго террора рядом именно таких оговорок. Говоря о правительствe ген. Деникина, Пeшехонов писал: «Или вы не замeчаете крови на этой власти? Если у большевиков имeются чрезвычайки, то у Деникина вeдь была контр-развeдка, а по существу — не то же ли, самое? О, конечно, большевики побили рекорд и количеством жестокостей на много превзошли деникинцев. Но кое в чем и деникинцы вeдь перещеголяли большевиков» (стр. 32).

И А. В. Пeшехонов в поясненiе разсказывал об ужасах висeлиц в Ростовe на Дону. Как убeдится Пeшехонов из этой книги, он и здeсь ошибался — «перещеголять» большевиков никто не мог. Но не в этом дeло. Как ослабляется наш моральный протест этими ненужными в данный момент оговорками! Как безплоден становится этот протест в аспектe историческаго безпристрастiя!

Я не избeгаю характеристики «бeлаго террора» — ему будет посвящена третья часть моей работы. Я допускаю, что мы можем зарегистрировать здeсь факты не менeе ужасные, чeм тe, о которых говорит послeдующее повeствованiе, ибо данныя исторiи нам творят, что «бeлый» террор всегда был ужаснeе «краснаго», другими словами, реставрацiя несла с собою больше человeческих жертв, чeм революцiя. Если признавать большевиков продолжателями революцiонной традицiи, то придется признать и измeненiе этой традицiонной исторической схемы. Нельзя пролить болeе человeческой крови, чeм это сдeлали большевики; нельзя себe представить болeе циничной формы, чeм та, в которую облечен большевицкiй террор. Это система, нашедшая своих идеологов; это система планомeрнаго проведенiя в жизнь насилiя, это такой открытый апофеоз убiйства, как орудiя власти, до котораго не доходила еще никогда ни одна власть в мiрe. Это не эксцессы, которым можно найти в психологiи гражданской войны то или иное объясненiе.

«Бeлый» террор явленiе иного порядка — это прежде всего эксцессы на почвe разнузданности власти и мести. Гдe и когда в актах правительственной политики и даже в публицистикe этого лагеря вы найдете теоретическое обоснованiе террора, как системы власти? Гдe и когда звучали голоса с призывом к систематическим оффицiальным убiйствам? Гдe и когда это было в правительствe ген. Деникина, адмирала Колчака или барона Врангеля?

Моральный ужас террора, его разлагающее влiянiе на человeческую психику в концe концов не в отдeльных убiйствах, и даже не в количествe их, а именно в системe. Пусть «казацкiе» и иные атаманы в Сибири, или на Дону, о которых так много говорили обвинители на лозаннском процессe и о которых любят говорить всe сопоставляющее красный террор с бeлым, запечатлeли свою дeятельность кровавыми эксцессами часто даже над людьми неповинными. В своих замeчательных показанiях перед «судом» адм. Колчак свидeтельствовал, что он был безсилен в борьбe с явленiем, получившим наименованiе «атаманщины».

Нeт, слабость власти, эксцессы, даже классовая месть и… апофеоз террора — явленiя разных порядков. Вот почему, говоря о «красном террорe», со спокойной совeстью я мог в данный момент проходить мимо насилiй эпохи «бeлаго террора».[3]