ИСТОРИЯ ТЕРМИНА «ВЗЯТЬ ЯЗЫКА»
Новгородские берестяные грамоты — голоса минувшего. О разном повествуют они: о расставаниях и о встречах, о любви, о долгах и расчетах сполна, среди этих листков есть один, который как бы обособлен от прочих. Он предельно краток: «Литва встала на корелу». Подписи нет. Кому писалось — тоже неизвестно. Единственная фраза эта содержит военно-политическую информацию, сообщение о том, что литовцы начали, войну с корелами, племенем, жившим в то время в Приладожье, на нынешнем Карельском перешейке.
Событие тысячелетней давности подтверждено летописными записями того времени. Кто автор донесения? Тогда не было еще, наверное, термина, которым обозначали этих людей. Сегодня их называют военными разведчиками. Возможно, эта берестяная грамота с одной-единственной фразой — донесение такого разведчика, сообщение о событии, имевшем для новгородцев значение исключительной важности.
Подобные вести — о военных событиях на границах, о приближении вражеских ратников — должны были поступать в срок. И горе, если весть об этом запаздывала или не приходила вообще. «А в то время, — пишет новгородский летописец, — князья мордовские подвели тайно рать татарскую из мамаевой орды на князей наших, а наши князья не ведали, им о том вести не было».
Для русских княжеств, окруженных половцами, татарами, печенегами, военная разведка была не вопросом удачно выигранного или вовсе не выигранного сражения. Военная разведка была условием национального выживания.
Как звали первых русских разведчиков, безвестно для нас. Летописи не сохранила имен. Только о делах < их упоминают они иногда, чаще всего кратко.
Ипатьевская летопись рассказывает о походе князя Игоря Святославовича против половцев. Не вслепую движется князь и его войско. Впереди и по сторонам следует войсковая разведка — «сторожи», как называли их тогда. «Из Оскола все пошли дальше, — ведет повествование летописец, — и тут к ним приехали сторожи, которых послали ловить «языка». Они сказали: «Мы видели, что ратные ратники ездят в поле наготове. Или поезжайте быстро вперед, или возвращайтесь домой, ибо не наше нынче время».
Войсковая разведка, высланная вперед, словила «языка». Так далеко в прошлое уходит этот метод сбора сведений о противнике и само это слово — «язык». Но уже в то время задача разведки понималась на Руси шире, чем только сбор информации. Не только это, но и борьба с лазутчиками врага, введение его в заблуждение, дезинформация — все это было делом разведки с первых же действий, с первых шагов русской военной истории.
Когда в 1170 году князь Мстислав Изяславович отправлялся на половцев, судя по всему, он постарался заслать им преувеличенные сведения о силах, которые шли на них. «Была весть половцам, — рассказывает летописец, — от пленника, от Гаврилки, от Иславича, что идут на них русские князья, и побежали половцы, бросив жен своих и детей и повозки свои». Так, благодаря дезинформации Мстислав Изяславович достиг того же, чего мог бы достичь ценою битвы. Не князь идет на половцев, по словам пленника, а князья. По всей вероятности, это был человек, оказавшийся в плену не случайно. Как не случайна и весть, сообщенная врагу и вызвавшая панику в половецком стане. Не стал бы летописец сообщать об этом с таким торжеством, не стал бы имя пленника упоминать с отчеством — «Иславич», не будь у него причины говорить о нем столь уважительно,
К обману противника, к дезинформации, чтобы посеять в рядах его страх и смятение, русские военачальники прибегали не раз. Но мало было сказать врагу то, что надлежало ему сказать. Враг не был так глуп, и наивен, чтобы верить каждому слову пленного или перебежчика. Удостовериться в истинности речей был только один способ — пытка. Вот почему тот, кто принимал эту миссию, заранее возлагал на себя крест мученика.
На московском престоле «слабый царь», Федор Иоаннович. Правда, есть при нем крепкий человек, конюший боярин Борис Годунов. На него-то и ложится все большее бремя государственных, а главное, военных дел. Запад, юг, восток — каждая сторона грозит государству нашествием и войной.
4 июля 1591 года набатом гудят все сорок сороков московских церквей. Крымский хан Казы Гирей что шел-де с войском на Литву, повернул внезапно свои полки и двинул их на Москву. Ночевал хан в Лопасне, а ныне расположился станом совсем у столицы, против сельца Коломенского,
Москвичи попытались было поставить заслон — отправили на Пахру двести пятьдесят человек детей боярских. «Им было велено стать на реке и промышлять над передовыми крымскими людьми; эти передовые люди сбили их с Пахры, ранили воеводу и много детей боярских побили и взяли в плен». Так говорит об этом С. М. Соловьев в своей «Истории России».
Москва не ожидала нашествия. Плохо было в городе с войском. Двое князей, Андрей и Григорий Волконские, отправлены были со стрельцами на запад, воевать со шведом. Неужели опять, как встарь, гореть Москве, а жителям, кто уцелеет, таиться по окрестным лесам да оврагам? -
Счет шел даже не на дни, счет шел на часы. Тогда-то Борис Годунов и велел сыскать некоего верного человека из московских дворян. С ним вел он речь с глазу на глаз, о чем — неведомо, но велел после того одеть человека в богатые одежды, коню же его подобрать сбрую узорную из серебра да золота. Потому что знатному человеку велика цена, а словам его большая вера.
Когда же настала ночь, тревожная ночь то ли перед неравным боем, то ли вовсе перед гибелью города, поднялись вдруг в Москве шум, крики, пальба. Ратные люди били в колотушки, кричали что было мочи, палили из ружей в белый свет — так можно было бы сказать, не будь всего этого глухой ночью. Встревоженные жители лепились испуганно вдоль заборов, недоумевая, что за шум, уж не беда -ли, не ворвался ли хан в город? Но хан в город не ворвался. Переполох был поднят по велению Годунова. «По какой же причине, — отвечали обывателям ратные люди, — о том ему самому да одному царю ведомо».
Шум и переполох этот были частью операции, о которой знали в городе только несколько человек.
В неурочный час, той же ночью, задолго до рассвета окна в семейной церкви Годуновых были ярко освещены. Пели певчие из монахов, вел службу священник и весь причет. Из мирян же в храме были только двое — сам Годунов да неведомый человек в знатных одеждах. Ради него-то совершалась сейчас служба. Идя на дело, он должен был причаститься и собороваться, совершить то, что делает человек, стоя у порога смерти.
Только двое провожатых сопровождали его до места, откуда виделись уже красноватые костры, горевшие всю ночь под Коломенским. Там была ставка хана.
Провожатые остались позади во тьме, всадник же пустил коня своим ходом в сторону огней. Недобрый их свет с каждым мигом становился все ближе. Можно было еще повернуть обратно, можно было свернуть в сторону на глухую тропу, и тогда мученическая чаша минула бы его. Но, держа при себе утешительную эту мысль и зная, что не свернет и не возвратится, он продолжал двигаться на красноватое зарево, пока откуда-то из темноты, из кустов не бросились к нему с протяжным визгом сразу несколько конных. Татары. Всадник разжал пальцы, и поводья упали. Теперь уже все. Теперь не было пути ни в сторону, ни назад. Но он принял свой жребий. Ради города и людей, живших в нем.
Его сорвали с коня, завернули зверски руки назад, так что в глазах поплыли круги. В лицо пахнул острый, чужой запах - сырой кожи и еще чего-то. Разглядев, что это не простой человек, татары ослабили путы, даже посадили на коня и подвезли к шатру Хана. Если б не знатные одежды, бежать бы ему за татарским конем с ременным арканом на шее. И в шатер его не втолкнули, не швырнули на землю, как простого пленника а ввели. Ниц же перед ханом он опустился сам. Но на колени стал не поспешно, не по подлому и рабскому обычаю, а степенно, как перед самим государем вставал бывало. Так же и челом приложился.
Несмотря на поздний час, хан не спал. Не спали и мурзы, несколько человек.
По лагерю, как везли пленника, успел заметить он немалую суету и движение. Ко времени попал он к хану. В самое время. Только бы поверил хан, только бы сбылось, что задумано!
Как и велел ему Годунов, он принялся плаксиво излагать хану свои обиды на царя Федора да на бояр, а пуще всего на самого Годунова. Но едва переводчик зачастил, перекладывая слова на татарскую речь, как хан перебил его. Недосуг и не интересно было хану слушать его обиды. Был же хан лицом кругл да глазами быстр, более же ничего приметного за ним не было.
Перебив толмача, хан стал спрашивать, что там ночью в Москве стрельба да шум учинились, не бунт ли? На это ответил ему беглец, как бы нехотя и неподробно, что то прибыла подмога к московскому царю из Новгорода да из Польши, всего же тысяч до тридцати. Оттого-то в городе такая радость и пальба учинилась.
