Владимир Бешанов
Танковый погром 1941 года
Один из самых живучих мифов, до сих пор пронизывающий многие публикации о событиях 1941 года, — миф о подавляющем превосходстве вермахта над Красной Армией в танках, самолетах, артиллерии и других видах вооружения. Его суть известна любому нашему читателю: «немец давил техникой». Тучи германских самолетов, закрывавших крыльями небо над головой и гонявшихся буквально за каждым пехотинцем, стальные лавины танков, заполнивших все дороги, — вот картина, знакомая каждому, кто более или менее регулярно ходил в кино смотреть советские фильмы «про войну». Кроме того, Сталин и его преемники прочно вдолбили послевоенным поколениям тезис о «полной внезапности» фашистского нападения на СССР, прервавшего мирный труд советских граждан.
Версию о тотальном превосходстве немцев в количестве и качестве вооружения, о неожиданности их нападения, помешавшей «привести советские войска в боевую готовность», об исключительно оборонительном характере советской военной доктрины охотно поддержали в своих мемуарах все маршалы и генералы. Еще бы! Ведь это они отдали под власть оккупантов 40% населения страны. Вместо того, чтобы вразумительно объяснить причины своих сокрушительных поражений в 1941–1942 годах, они проявляли чудеса изобретательности, доказывая на тысячу ладов версию «о внезапности и превосходстве».
В воспоминаниях Жукова и Еременко, Баграмяна и Мерецкова, Ротмистрова и Сандалова непременно подчеркивается, что у противника были «самые лучшие в мире танки» и что их было очень много, а вот советские боевые машины, которые до войны с гордостью демонстрировали на всех парадах, также внезапно оказались устаревшими, пожароопасными, небоеспособными, их пушки годились только «по воробьям стрелять». Именно поэтому красноармейцам приходилось совершать чудеса героизма, забрасывая бронированные чудовища фашистов бутылками с горючей смесью, кидаться под гусеницы со связками гранат и даже истреблять вражеские экипажи топором.
Во все школьные учебники вошли слова о том, что накануне войны в западных округах СССР «насчитывалось всего 1800 тяжелых и средних танков (в том числе новейших KB и Т-34 — 1475). Кроме того, имелось много легких танков устаревших типов с ограниченным моторесурсом. Самолетов новейших типов — 1540 и значительное количество машин устаревших конструкций». Таким образом, остальные 14 тысяч (!) танков и почти столько же самолетов «не насчитались».
Сей пассаж, несомненно, является шедевром марксистской «научно-исторической» мысли. Ведь десятком страниц раньше тот же самый источник, повествуя об успехах социалистического строительства в годы 3-й пятилетки, сообщает, что только в период с 1 января 1939 года по 1 июня 1941 года советская промышленность выпустила 17 754 боевых самолета.
Между тем Гитлер бросил на СССР армаду в составе всего лишь 3909 летательных аппаратов, среди которых были транспортные или связные. Вместе с ВВС союзных ему стран — 4642 самолета, т. е. в 3 раза меньше, чем их имелось в западных округах СССР Что же касается танков и самоходных орудий, то их в немецких войсках, устремившихся 22 июня через границу, было 3855 единиц — в 4 раза меньше, чем в противостоящих им советских войсках! Причем на две трети танки противника были легкими, а на четверть еще и, безусловно, устаревшими.
В июне 1941 года Красная Армия, готовившаяся «освободить» всю Европу, обладала огромным количественным и качественным превосходством над вермахтом в военной технике. Разумеется, после страшных поражений начального периода войны оно значительно уменьшилось. Но тем не менее немцы в течение всей войны никогда не превосходили РККА по числу танков и самолетов.
Почему в этой книге речь идет о танках? По той причине, что Вторая мировая война была «войной моторов», а танки повсеместно являлись главной ударной силой сухопутных войск. И еще потому, что именно в этой области вооружений преимущество Советского Союза было особенно впечатляющим. В целом РККА имела в своем составе больше танков, чем все армии мира, вместе взятые — 25 000!
Однако вермахт с поразительной легкостью окружал и громил в 1941–1942 годах советские дивизии, корпуса и целые армии. Несоответствие между гигантскими параметрами советской военной машины и мизерностью достигнутых ею результатов порождает два основных вопроса:
1. ПОЧЕМУ ЭТО СТАЛО ВОЗМОЖНЫМ? Ведь сказки о «полной внезапности» нападения, о лучшем качестве германского оружия, о превосходстве немцев в его количестве совершенно несостоятельны.
2. КАК ЭТО ПРОИЗОШЛО? Конкретно, как случилось, что выведя из строя всего около 800 тысяч германских солдат, мы потеряли 8-миллионную армию? При этом на каждого погибшего красноармейца пришлось десять попавших в плен либо дезертировавших. Сражения 1941 года — не столько война, сколько массовая капитуляция Красной Армии.
Данная книга — попытка ответить на эти КАК? И ПОЧЕМУ?, а заодно выяснить: КУДА ПОДЕВАЛИСЬ те 28 тысяч советских танков, которые были в РККА в 1941 году.
СОВЕТСКО-ГЕРМАНСКОЕ ВОЕННОЕ СОТРУДНИЧЕСТВО (1922–1933)Если принять за аксиому, что цель любой войны — добиться лучшего состояния мира, чем довоенный, то придется признать, что Первую мировую (1914–1918) проиграли все ее основные европейские участники.
Страны Антанты, по определению «выигравшие» этот мировой конфликт, не получили от победы ничего, кроме ухудшения своего положения. Например, Великобритания затратила на войну 8 миллиардов фунтов, что было в десятки раз больше стоимости всего ее флота. В конечном итоге она заплатила за победу цену, неизмеримо превышающую все реальные или мнимые потери от немецкой конкуренции. За четыре военных года мировые финансово-кредитные потоки, ранее замыкавшиеся на лондонское Сити, переориентировались на Уолл-стрит. Следствием этого стало быстрое перетекание английских капиталов за океан. Великобритания, вступившая в войну мировым кредитором, к концу ее стала страной-должником.
Бельгия и Северная Франция лежали в развалинах. Правда, французы могли иметь моральное удовлетворение от того, что поквитались с заклятым врагом и стали сильнейшей в военном отношении нацией в Европе.
Но сколь бы ни были разнообразны последствия войны, над всем преобладало одно — разочарование. Конфликт 1914 года воспринимался всеми, как непоправимая катастрофа, приведшая к психологическому надлому европейской цивилизации, крушению великих идеалов. «У нашего поколения не осталось великих слов», — обращался писатель Д. Лоуренс к современникам. В сознании миллионов людей течение истории разделилось на два независимых потока — «до» и «после» войны. «До войны» — свободное общеевропейское юридическое и экономическое пространство, непрерывное развитие науки, техники, экономики; постепенное, но неуклонное расширение личных свобод.
«После войны» — развал Европы, превращение большей ее части в конгломерат мелких полицейских государств с примитивной националистической идеологией; перманентный экономический кризис; поворот к системе тотального контроля над личностью.
Кому общеевропейская бойня пошла на пользу, так это Соединенным Штатам и Японии, добившимся наконец официального статуса «великих держав».
А Европа раскололась на «победителей» и «побежденных». Последних заставили заплатить за все. Версальский мирный договор 1919 года был не актом установления мира, лучшего, нежели довоенный, а инструментом для наказания проигравших, в первую очередь Германии, запрограммировав все кризисы и конфликты последующего двадцатилетия. И не только потому, что был излишне суров, но и вследствие того, что он нарушал условия перемирия от 11 ноября.
5 октября 1918 года германское правительство обратилось к президенту США Томасу Вудро Вильсону с нотой, в которой принимало его «Четырнадцать пунктов» и просило о мирных переговорах. После оживленной переписки президент 5 ноября дал немцам окончательный ответ, в котором указывалось, что союзные правительства «заявляют о своем желании заключить мир с германским правительством на условиях, указанных в послании президента конгрессу от 8 января 1918 года («Четырнадцать пунктов»), и на принципах урегулирования, изложенных в его последующих посланиях».
Кстати, союзники прекрасно понимали, на чьи деньги делалась Октябрьская революция в России и на чьих штыках держалась Советская власть. Пункт шестой выдвигал требования освобождения немецкими войсками всей русской территории и такое урегулирование «русского вопроса», которое гарантирует России «самое полное и свободное содействие со стороны других наций в деле получения… возможности принять независимое решение относительно ее собственного политического развития и ее национальной политики и обеспечение ей радушного приема в сообществе свободных наций при том образе правления, который она сама для себя изберет». Здесь у Вильсона голова болела напрасно: большевики уже избрали для России образ правления, и меньше всего их интересовало мнение «сообщества свободных наций». Однако территориальных претензий к Германии, за исключением возвращения Франции Эльзаса и Лотарингии и уступок в пользу возрождаемой Польши, в «Четырнадцати пунктах» не было.
