Судно из Яссыады. Реконструкция.
Константинопольский хронист Феофан Исповедник в своей «Хронографии», написанной в начале IX века, но охватывающей и более ранний период, именует неизвестный нам класс грузовых удов мюриагогами - «перевозящими десять тысяч грузов (или товаров)». Текст позволяет допустить, что это определение относится к скафам: как и в античности, это могли быть и большие суда, и маленькие лодки, бравшиеся на борт. В Византии скафами чаще всего называли торговые суда (как класс). Но о каких грузах идет речь?
Правильнее всего предположить, что ромеи вслед за греками измеряли водоизмещение своих судов какими-то стандартными и широко распространенными предметами («грузами»). В античности такими предметами служили амфоры емкостью около сорока литров с вином или оливковым маслом, и известен класс грузовых судов - мюриамфоры («перевозящие десять тысяч амфор»).
Однако другие списки «Хронографии» дают чтение «мюриоболы» («перевозящие десять тысяч оболов»). Это совершенно непонятно: у греков обол никогда не служил мерой объема, а только мерой веса (шестая часть драхмы, или 0,728 грамма) и стоимости (шестая часть драхмы).
Наиболее вероятным и не оставляющим места для сомнений представляется прочтение этих слов в их переносных значениях - «непомерно большие» или «непомерно дорогие» суда. В значении «непомерный» слово «мюриамфорос» зафиксировано, например, еще в V веке до н. э. у комедиографа Аристофана.
В Европе долго измеряли водоизмещение судов «бочками»: от латинского tunna (бочка) произошла «тонна». Для испанцев, например, стотонным было судно, способное уместить в своем трюме сотню больших бочек вина - тонелад. Русская «бочка» примерно равнялась двум четвертям, то есть восьми пудам или ста тридцати одному килограмму, а тонна - 1015,56 килограмма. (Это близко к английской большой, или длинной, тонне - тысяче шестнадцати килограммам.) В августе 1806 года «Вестник Европы» отмечал возвращение из кругосветного плавания шлюпов «Нева», принимавшего четыреста тридцать бочек груза, и «Надежда» - четыреста семьдесят бочек. На этом примере легко убедиться, сколь неточна была эта мера: хорошо известно, что «Нева» имела водоизмещение триста семьдесят тонн, а «Надежда» - четыреста пятьдесят, следовательно, в первом случае «бочка» составляла 860,46 килограмма, а во втором - 957,44, то есть была близка к английской малой, или короткой, тонне - 907,18 килограмма.
Водоизмещение военных судов Византии тоже должно было быть «непомерным», если вспомнить, кроме всего прочего, что для прочности они покрывались асфальтом: таковы теперь были принципы «броненосности» на флоте. Однако не надо думать, будто все типы своих кораблей ромеи использовали строго по назначению в зависимости от их класса и цели плавания. Среди «пиратских судов», например, встречались огромные трехмачтовые галеры с двумя сотнями гребцов и тремя большими спасательными лодками, волочившимися на буксире за кормой, а дромоны, случалось, хаживали в разведку или перевозили всадников.
Менее всего, пожалуй, напоминала античные времена новая тактика морского боя, хотя кое-что общее все же оставалось. Когда диктовала обстановка, например наступало безветрие или предстояло сражение со значительно превосходящими силами, крупные корабли образовывали так называемую «морскую гавань»: быстро связывались друг с другом канатами или цепями в виде кольца и укрывали собою более мелкие суда. Это был усовершенствованный вариант греческой защиты от таранной атаки - диекплуса, известного по крайней мере с V века до н. э. По внешним бортам «гавани» вывешивались на канатах кожаные мешки с песком, пришедшие на смену греческим плетеным щитам - паррарумам, в которых застревали неприятельские стрелы, и ассирийским боевым щитам, вывешивавшимся по фальшборту для защиты гребцов и воинов. Маленькие челны с вооруженными воинами поднимались на палубы, среди мачт наскоро сооружались деревянные башни, если их не устанавливали заблаговременно, а оставшиеся от строительства бревна распиливали на полуметровые чурбаки и утыкивали со всех сторон острыми гвоздями: сброшенный с башни такой «еж» пробивал насквозь обшивку или днище вражеской ладьи, калечил и убивал людей и лошадей, создавал неописуемую панику. Башни эти, обитые кожей, время от времени обильно смачиваемой, укрывали в себе арбалетчиков.
Для византийцев арбалет долго был «варварским» оружием, но в конце концов, наученные горьким опытом, они ввели его у себя под названием «цангра». «Натягивающий это оружие, грозное и дальнометное,- пишет на рубеже XI и XII веков византийская царевна Анна Комнина,- должен откинуться чуть ли не навзничь, упереться обеими ногами в изгиб лука, а руками изо всех сил оттягивать тетиву. К середине тетивы прикреплен желоб полуцилиндрической формы,, длиной с большую стрелу... Стрелы, которые в него вкладываются, очень коротки, но толсты и имеют тяжелые железные наконечники. Пущенная с огромной силой стрела, куда бы она ни попала, никогда не отскакивает назад, а насквозь пробивает и щит и толстый панцирь и летит дальше... Случалось, что такая стрела пробивала даже медную статую, а если она ударяется в стену большого города, то либо ее острие выходит по другую сторону, либо она целиком вонзается в толщу стены и там остается. Таким образом, кажется, что из этого лука стреляет сам дьявол. Тот, кто поражен его ударом, погибает несчастный, ничего не почувствовав и не успев понять, что его поразило». Несомненные преувеличения этого рассказа ясно говорят о том, что он написан до широкого заимствования византийцами арбалета.
Не меньшие преувеличения можно обнаружить у невизантийских хронистов, едва только речь заходит о негасимом «жидком огне», который прицельно метали с верхнего яруса судовых башен или с корабельного носа на неприятельские корабли либо в гущу войск, используя ветер.
Император Константин Багрянородный в «Рассуждениях о государственном управлении» - своеобразном политическом и духовном завещании своему сыну и наследнику Роману - писал, что «греческий огонь» составляет особую государственную тайну и что если варвары начнут допытываться о его составе, следует отвечать, что рецепт этой смеси лично вручил Константину ангел, строго-настрого запретив при этом передавать его другим народам. В подтверждение Константин приводил примеры, суть коих сводилась к тому, что те, кто плохо хранил тайну, были уничтожены «небесным огнем», едва только переступали порог храма.
Так значит, были все же и такие, кто плохо хранил тайну? Действительно, у императора имелись веские основания для такого внушения, ибо огонь этот явно был не только «греческим». Изобрели его греки, это верно. Но не в X веке, когда жил и царствовал Константин. Традиционно считается, что его открыл в 668 году грек Калиник из сирийского города Гелиополя (нынешний Баальбек в Ливане) и передал своим соотечественникам в 673 году, когда они отбивались от осаждавших Константинополь арабов. В 678 году таким огнем была уничтожена значительная часть арабского флота у побережья Памфилии, после чего Константинополь мог вздохнуть спокойно (правда, сами арабы приписывали свое поражение не столько огню, сколько воде: разыгравшаяся тогда же буря отправила на дно много их кораблей). Византия сохраняла монополию на это оружие до XII века. Опять же - так считается.
Есть рснования полагать, что «греческий огонь», может быть в несколько ином составе, был известен по крайней мере родосцам, применившим его против римлян в конце II века до н. э., а возможно, его знали даже во времена осады Трои. В первом столетии нашей эры «зажигательные снаряды», по словам историка Тацита, употребляли римляне, а в пятом или шестом их упоминают легенды об Артуре, сложившиеся, правда, много времени спустя после его гибели. Согласно преданиям, «дикий огонь» (не «греческий»!) применяли бритты против арабских пиратов при нападении их на Британию: «Случилось однажды, что неверные сарацины высадились на берег Корнуэлла вскоре после ухода саксонцев. Когда добрый принц Бодуин узнал, где они высадились, он тайно и скоро собрал в том месте своих людей. И еще до наступления дня он повелел развести дикие огни на трех своих кораблях, поднял вдруг паруса, подошел по ветру и вторгся в самую гущу сарацинского флота. И говоря коротко, с этих трех кораблей огонь перекинулся на суда сарацинов и спалил их, так что ни одного не осталось.
Снаряды «жидкого огня». Реконструкция.
А на рассвете доблестный принц Бодуин и его дружина с кликами и возгласами напали на неверных, перебили их всех числом сорок тысяч и ни одного не оставили в живых». Возможно, впрочем, что речь идет здесь о брандерах - судах, начиненных горючими материалами, подожженными и пущенными по ветру на неприятеля. Текст допускает и такое толкование. Но это могло быть и какое-то подобие «греческого огня», в то время уже известного многим. В 1185 году такое оружие применяли половецкие воины, метавшие его из специальных ручных приспособлений.
