"Преемник Павла I, Император Александр I, лично отклонил от себя управление Орденом, тем не менее не отказал ему в дальнейшей защите. Он принял на себя обязанности протектора Ордена и указом от 6 марта 1801 года поручил своему заместителю по Ордену фельдмаршалу графу Салтыкову управление делами Ордена, впредь до избрания нового великого магистра. Тем не менее, связь России с Мальтийским орденом не прекратилась. Русские Императоры и члены Императорского Дома продолжали быть кавалерами большого креста Ордена. Связь эта утверждалась также тем, что в России остались величайшие святыни Ордена, на сохранении которых, при сдаче о. Мальты, единственно настаивал великий магистр фон Гомпеш. Святыни эти: частица Животворящего Креста Господня, десница св. Иоанна Крестителя и чудотворный образ Божьей Матери Филермской.
Эти реликвии были затем перевезены в Россию, где первоначально хранились в церкви мальтийского капитула в здании, превращенном впоследствии в Пажеский корпус, а затем в церкви Зимнего дворца, в С.-Петербурге. В дни памяти св. Иоанна Крестителя эти святыни выносились в торжественной церковной процессии на поклонение верующим. Наконец, в дни великой смуты, когда пало Русское Государство, реликвии Мальтийского Ордена, данные Императору Павлу I на хранение, не погибли, а русскими руками были вывезены за границу и сохранены".[19]
* * *
"Война 1799 года, — писал видный русский мыслитель национального направления Н. Данилевский в своей замечательной книге "Россия и Европа", — в чисто военном отношении едва ли не славнейшая из всех, веденных Россией, была актом возвышеннейшего политического великодушия, бескорыстия, рыцарства в истинно мальтийском духе" (то есть в духе Ордена Мальтийских рыцарей, сотни лет сражавшихся с врагами христианства. — Б. Б.).
IX. Борьба за повышение боеспособности русской армии
Павел не сумел оценить самобытность военных взглядов Румянцева, Потемкина и Суворова, которые понимали самобытность России и "все различия между русской и западно-европейскими системами — различия, вытекающее из этой самобытности" (А. А. Керсновский. История русской армии, ч. I, стр. 102)
"При Потемкине и Суворове, — указывает Керсновский, — и солдат учат лишь тому, что им может пригодиться в походе и бою. При стойке обращается внимание на простоту и естественность. Движения были свободны — "без окостенения, как прежде было в обычае". Телесные наказания, а так очень редко применявшиеся Румянцевым, были при Потемкине совершенно выведены из обихода Армии. Этим отсутствием заплечных дел мастеров, отсутствием тем более знаменательным, что телесные наказания официально отменены не были, русская армия будет всегда гордиться".
Чрезвычайно характерно, что и Румянцев, и Суворов совершенно не разделяли увлечения Екатерины европейскими политическими идеями. Если Екатерина в своей государственной деятельности опиралась на идеи европейских философов, то Румянцев, Потемкин и Суворов старались совершенствовать русскую армию на основе возобновления традиций русского военного искусства.
Враждебность Суворова к французской "просветительной" философии общеизвестна (см. Историю русского масонства. Том III, ч. II). Был свободен от увлечения вольтерьянством и учитель Суворова — Румянцев.
"Историки левого толка, — пишет А. Керсновский, — в том числе, и Ключевский, стремятся изобразить Румянцева "крепостником", намеренно искажая правду. Победитель при Кагуле, точно не жаловал утопий Руссо, входивших тогда в моду у современных снобов и сознавал всю их антигосударственность, что делает честь его уму" (История русской армии, ч. I, стр. 102).
Русская армия была единственной отраслью государственной жизни, которая при Екатерине II развивалась в духе русских исторических традиций.
"Русская армия тех времен мало походила на другие европейские армии. Она глубоко от них разнилась и внешним видом — простой удобной "потемкинской" формой, и устройством — будучи единственной национальной армией в Европе, и обучением — моральным воспитанием, а не европейской бездушной дисциплиной, и самой стройной тактикой" (А. Керсновский. История русской армии, ч. I, стр. 144).
Но нездоровая политическая и моральная атмосфера, возникшая в России благодаря "идеологической" деятельности императрицы-"философа" отразились отрицательным образом на нравах офицерства. И в эпоху фаворита Зубова в армии расцветают многие нездоровые явления.
В царствование Екатерины II только в воинских частях, подчиненных Румянцеву и Суворову, царил настоящий воинский дух и строгая дисциплина. Но в большинстве остальных воинских частей, царили порядки, далекие от заведенных Суворовым. Применить свой гений для реорганизации всей русской армии Суворов не мог.
При Екатерина II Суворова "к решению кардинальных вопросов организации военного дела не подпускали, — пишет полковник Генерального Штаба П. Н. Богданович в своем историческом исследовании "Аракчеев". — Суворовым пользовались тогда, когда что-либо и где-нибудь серьезно не ладилось: он и с турками воевал, и поляков усмирял, и пугачевский бунт тушил.
Мозг же государственного военного организма — генеральный штаб, был дезорганизован и был бессилен что-либо делать в смысле своей специальной работы, потому что с ним совершенно не считались главнокомандующие (местные старшие военные начальники) в силу своих связей при дворе. Они, минуя начальника Генерального Штаба (тогда называвшегося генерал-квартирмейстером), в своих округах самолично производили и назначали офицеров Генерального Штаба, т. е. в самой верхушке военного организма воцарилась анархия."
По свидетельству Безбородко в 1795 году, "накануне вступления Павла на престол, из 400 тысяч солдат и рекрутов, 50 тысяч было растащено из полков для домашних услуг и фактически обращены в крепостных. В последние годы царствования Екатерины, офицеры ходили в дорогих шубах с муфтами в руках, в сопровождении егерей или "гусар", в расшитых золотом и серебром фантастических мундирах".
А в это время на западе бушевала французская революция и революционные войска одерживали победу за победой с помощью совершенно новых, невиданных до того военных приемов. Считаясь с тем, что монархической России придется наверное бороться с войсками революционной Франции, вступив на престол, Павел в первый же день царствования расформировывает Генеральный Штаб и на четвертый день формирует его из совершенно новых лиц.
Затем начинается пересмотр начальствующего состава всей армии. В течении своего царствования Павлом было уволено в отставку 7 фельдмаршалов, более 300 генералов и свыше 2000 штаб-офицеров и обер-офицеров. Что это, бессмысленный разгром армии сумасбродного деспота, у которого правая рука не знает, что творит левая?
Массовое увольнение офицеров из армии нельзя объяснить самодурством Павла, как это обычно изображается, а необходимо объяснять борьбой Павла с нарушениями воинской дисциплины, казнокрадством, "растаскиванием" солдат из полков и другими должностными преступлениями начальствующего состава. Нельзя, конечно, отрицать, что отставка всем и всегда давалась правильно, наверняка было немало случаев неправильного увольнения. Но в массе из армии были все же устранены лица, которые мешали ей совершенствоваться.
Пора сибаритства и манкирования военным долгом прошла, всех офицеров Павел заставил много и упорно работать в целях поднятия армии на высокую ступень.
"Павловская муштра, — признает А. Керсновский, — имела до некоторой степени положительное значение. Она сильно подтянула блестящую, но распущенную армию, особенно же, гвардию конца царствования Екатерины. Щеголям и сибаритам, манкировавшим своими обязанностями, смотревшими на службу, как на приятную синекуру и считавшими, что "дело не медведь — в лес не убежит" — дано понять (и почувствовать) что служба есть прежде всего — служба... Порядок, отчетливость в "единообразии всюду были наведены образцовые" (История русской армии, ч. I, стр. 156).
В конце 1797 года, через год после восшествия Павла I, Ростопчин пишет С. Воронцову: "Нельзя себе представить, не видевши, чем сделалась наша пехота в течение одного года. Я видел ту, которая стоила стольких трудов покойному прусскому королю (т. е. Фридриху Великому), и я уверяю Вас, что она уступила бы нашей".
Допустим, что Ростопчин, бывший сторонником Павла I, преувеличивает, но мы имеем оценку происшедших в армии перемен, принадлежащую перу историка Шильдера, написавшего обширное исследование о Павле I. Шильдер, изучивший большое число документов царствования Павла I, пишет то же самое, что и Ростопчин.
"Образ жизни гвардейских офицеров совершенно изменился. По словам очевидца, "при Императрице мы думали только о том, чтобы ездить в театры, в общество, ходили во фраках, а теперь с утра до вечера на полковом дворе, и учили нас всех, как рекрут".
