С 1825 года — с начала царствования Николая I, который и сам не курил и курильщиков недолюбливал, — курение табака (будь то папиросы, сигары или трубки) на улицах, в театрах и в общественных местах запрещалось и преследовалось полицией. Исключение делалось лишь для табачных лавок, трактиров, где торговали табаком, и клубов. Кстати, одним из следствий этого было то, что многие курильщики становились членами клубов только ради удовольствия покурить, отдыхая или играя в карты (не станешь же курить в зрительном зале театра).
По восшествии на престол Александра II (в 1855 году) в истории табакокурения произошли важные события. По царскому указу в I860 году была повсеместно дозволена «раскурочная» продажа трубочного табака, папирос и сигар «в заведениях, где разрешена продажа питий», а также в овощных лавках и кондитерских.
А. Ф. Кони отмечал: «До шестидесятых годов прохожие не курят — это строго воспрещается». При виде приближавшегося полицейского от папиросы старались избавиться. Раскольников в «Преступлении и наказании» говорит городовому о «франте», который «отошел маленько, будто папироску свертывает». Напомню, что этот роман Ф. М. Достоевский писал в 1865–1866 годах, и о запрете на курение на улицах писатель знал не понаслышке.
В 1865 году, при Александре II, было официально легализовано курение на улицах Петербурга. В июне 1865 года было Высочайше утверждено «мнение» Государственного совета в департаменте законов «Относительно дозволения курить табак на улицах, площадях и проч. как в столицах, так и в прочих городах и местностях», а 4 июля было опубликовано постановление, разрешавшее курить на улицах Петербурга.
Это вызвало восторженную реакцию у современника: «Либерализм так и ходит волнами, как море; страшно даже, как бы он всего не захлестнул… У дверей ресторанов столики выставили, кучера на козлах трубки курят… Ума помраченье, что за вольности!».
Запрет на курение сохранился для тех, кто как раз больше всех и курит, — на солдат и матросов. Запрещалось также «курение табака на тротуаре, облегающем Зимний дворец».
При Александре II трубки стали постепенно вытесняться папиросами (предположительно, появились в 1832 году в Египте, где английские солдаты набивали табаком картонные гильзы от патронов). Появление папирос вызвало подлинную революцию в отечественном табачном производстве. Фабрики, выпускавшие до этого времени нюхательный и трубочный табак, не сумев перестроиться, терпели сокрушительное поражение в битве с конкурентами и навсегда (и, к сожалению для историка, бесследно) исчезали за густой пеленой папиросного дыма. К папиросам пристрастились и представительницы прекрасного пола, что дало повод фельетонисту язвительно заметить: «Дама, пускающая дым из своих коралловых губок, — то же самое, что мужчина, вяжущий чулок или вышивающий на канве».
В России папиросы в бумажных гильзах известны примерно с 1844 года (в циркуляре министра финансов от 29 апреля 1844 года впервые говорится об «особого рода бумажных сигарах, называемыми папиросами»). Первое время папиросы выпускала только фабрика А. Ф. Миллера в Петербурге, потом изготовлением их стали заниматься десятки других фабрик и бессчетное число мелких кустарных мастерских. Папиросы были двух сортов: турецкие крепкие (из турецкого табака) и слабые (легкие) — из мэрилендского. Папиросы под названием «Maryland Doux» (или, как сказали бы сегодня, «Мэрилендские легкие») будто бы первым начал производить в Питере некий француз Морнэ, служивший несколько лет камердинером у князя Александра Ивановича Барятинского (1815–1879), генерал-фельдмаршала, и вместе с ним приехавший в Россию (но не из Парижа, как можно было бы предположить, а с Кавказа, хотя, с другой стороны, откуда на Кавказе взялся француз?).
И турецкие крепкие, и мэрилендские легкие были одного вида и размера — около пяти дюймов. Десяток стоил десять копеек.
Все предприниматели, производившие папиросы, ориентировались прежде всего на среднее сословие — в этой части общества число курильщиков во все времена было особенно велико, и именно они приносили (и приносят) фабрикантам основной доход.
Гимназисты и кадеты, которых, надо полагать, табачные промышленники не принимали в расчет, курили десятикопеечные папиросы, притом в несколько приемов, тщательно сохраняя окурки. Однако за пределами «школьного круга» широкого распространения такие папиросы из-за плохого качества и относительно высокой цены не получили. В гимназической и кадетской среде, где куренье преследовалось, курили исключительно «в трубу» (т. е. в вытяжку), преимущественно в клозетах (как и в наши дни). По воспоминаниям современника, «в учебных заведениях за куренье драли без всякого милосердия» (чего в наши дни, увы, не делают, даже дома).
Папиросы быстро вошли в моду. Когда они только появились в продаже, возник романс, вытеснивший панегирик трубке:
Папироска, друг мой тайный,
Как тебя мне не любить;
Не по прихоти ж случайной
Стали все тебя курить.
Нет, не по прихоти, тем более случайной, люди пристрастились к папиросам. А почувствовав вкус, стали употреблять папиросы как собственной набивки (их предпочитали любители и небогатые люди, набивавшие специальной машинкой гильзы развесным табаком, стоившим тогда дешево), так и готовые, фабричного изготовления (в начале XX века они вышли на первое место).
Со временем появились еще и так называемые «заказные» папиросы — они заказывались содержателям табачных лавок по цене от четырех до семи и даже восьми рублей за тысячу штук. Домашние же делались собственноручно, или изготовление их поручали папиросницам с табачных фабрик. Тысяча штук с табаком и гильзами обходилась заказчику в рубль с небольшим. Собственноручно папиросы делали или «насыпные» (в купленные гильзы насыпали табак и вкладывали вату) или «крученые» (изготавливались с помощью машинки, которую можно было купить в любой табачной лавке за пятнадцать копеек).
«Крученками» или «самокрутками» назывались папиросы, завернутые самолично, без посторонней помощи, в специально приготовленные для этой цели листочки из рисовой или маисовой бумаги (продавались книжечками по сто листиков в каждой) и склеенные слюной; «крученку» вставляли в мундштук. Мундштуки были янтарные, пенковые, стеклянные, деревянные, тростниковые и другие. Простые люди завертывали табак в газетную или писчую бумагу в виде крючка (такие папиросы назывались «крючками»). Подобный способ приготовления папирос, будучи сам по себе занятием весьма кропотливым, для записных курильщиков являл собою сплошное удовольствие, ибо многие из них только так могли постичь всю прелесть свободного неконтролируемого труда: не нужно было издерживаться на покупку готовых изделий.
Правда, особо чувствительные натуры, и, доставляя себе радость, ощущали некий душевный дискомфорт. Л. Ф. Пантелеев вспоминал: «Иван Николаевич любил свертывать «цигарку», а нет-нет его и брало сомнение: не вырос ли табак от некоей непотребной блудницы; его даже не успокаивало уверение Дмитрия Ивановича, что табак — трава безгрешная и нюхать его даже очень полезно, так как оттягивает от головы дурные соки. Покуривает, бывало, Иван Николаевич свою «цигарку» да вдруг и проговорит: «За все на том свете придется ответ держать»: «А курил ты, Иван Николаевич, табак?» — «Грешен». — «Ну, так поди ж в пекло, там для тебя черти раскурку приготовили»».
В 1882 году в России была запрещена продажа листового табака с плантаций непосредственно потребителю. Эпоха самодельных папирос практически закончилась. Наступала эра фабричного производства табачных изделий, когда машина делала до 1800 папирос в час, а управляла ею одна работница. Вместе с тем на смену листовому табаку явился газетный лист. Оторвать от него осьмушку, скрутить трубочкой, провести по краешку языком, зарядить махоркой да и закурить «крючок» — милое дело. Тут и указ не указ, и машина не соперник.
В первой трети XIX века в употребление в Петербурге вошли сигары (или, как они еще тогда назывались, «цыгары» или сигарки) разных сортов, привозившиеся с Кубы и Филиппин (сигара — от слова «цикуарра», что на языке индейцев племени майя означает «все то, что горит, тлеет и полыхает»; изготовленные в Петербурге сигары первое время назывались «рули»). «Трубки и табак выгнаны в губернии, а сигары овладели почти всем Петербургом решительно и без исключения, — писал современник. — О чудо, кто теперь в Петербурге не курит сигар! Малый и старый, богатый и бедный, дамы и кавалеры, господа и лакеи, здоровые и больные, погребщики и магазинщики, швейцары и мастеровые, генералы и солдаты, военные и статские, в домах и на крыльцах, в гостиных и в трактирах, на прогулках и верхом, и пешком, на дрожках и в колясках — везде и у всех сигары в зубах и дым из рта!»
