Ознакомительная версия.
Последнюю из легенд о трех братьях — эпизод призвания варягов руси в Новгород — мы рассмотрим в соответствующем месте «Повести» и тогда вновь вспомним тихую незаметную кончину братьев и сестры Кия.
«Был вокруг города [Киева] лес и бор велик, и ловили там зверей, а были те мужи мудры и смыслены, и назывались они полянами, от них поляне и доныне в Киеве».
Не могу пропустить эту фразу и не поиздеваться еще раз над автором «Повести», ничтоже сумняшеся выведшим якобы племенное название полян из слова «поле». Можно спорить, существовало ли некое славянское племя полян, но, даже если таковое и обитало на днепровских кручах, в любом случае к полюшку-полю его имя отношение иметь не могло, поскольку никакого поля вокруг города Киева не было и в помине, а был там, перечитай, мой грамотный читатель, еще раз: «лес и бор велик, и ловили там зверей». Воистину семь верст до небес — и все лесом!
— Бэрримор, где достают дрова для Баскервиль-холла?
— Конечно, в лесу.
— Ответ неверный! А где охотятся на зверя?
— М-м-м, наверно в лесу? — Бэрримор уже чувствует подвох и пятится к двери.
— Ответ опять неправильный. Дрова надо рубить и зверей ловить в полях, потому что именно в поле «лес и бор велик, и ловили там зверей».
Что я могу сделать? Так утверждает «Повесть». А вот «Таймс» такой мудрости не напишет. Поэтому бедный Бэрримор, затюканный моими дурацкими вопросами и невразумительными поучениями, с расстройства устремляется в буфетную, где хранятся домашние настойки, на свиданье с графинчиком.
«И после этих братьев стал род их держать княжение у полян, а у древлян было свое княжение, а у дреговичей свое, а у славян в Новгороде свое, а другое на реке Полоте, где полочане. От этих последних произошли кривичи… их же город — Смоленск… От них же происходят и северяне… Вот только кто говорит по-славянски на Руси: поляне, древляне, новгородцы, полочане, дреговичи, северяне, бужане, прозванные так потому, что сидели по Бугу, а затем ставшие называться волынянами. А вот другие народы, дающие дань Руси: чудь, меря, весь, мурома, черемисы, мордва, пермь, печера, ямь, литва, зимигола, корсь, нарова, ливы, — эти говорят на своих языках».
Попутно признавая наличие многих княжений помимо киевского, автор четко различает говорящих на Руси по-славянски и «на своих языках». Мы уделим немного времени обоим перечням.
Среди говорящих по-славянски слегка удивляет отсутствие кривичей, тем более что чуть раньше говорилось о том, что кривичи произошли от присутствующих в перечне полочан, а от кривичей, в свою очередь, произошли также наличествующие там северяне. Придется посчитать отсутствие кривичей небрежностью автора. Хотя пропуск кривичей мог быть и не случайным. У историков есть серьезные подозрения, что ко времени написания «Повести» балтское племя полочан уже ославянилось, а родственные им кривичи — еще не совсем, вследствие чего продолжали говорить на исконном восточнобалтском языке.
Происхождение и этническое лицо северян покрыто мраком неизвестности. Возможно, это этнически самое сложное племя среди упомянутых в «Повести». Соседство со степью, Великой Скифией, не могло пройти даром. Однако сложность этнического облика не обязательно исключала северянам возможность раннего перехода на славянскую речь.
Я бы на месте славян заселил тучные северские земли раньше верхневолжской глухомани, где ютились кривичи.
Теперь обращаемся к списку говорящих «на своих языках» и с чувством глубокого удовлетворения обнаруживаем, что и здесь чудь на самом первом месте! Не знаю, как тебе, мой невозмутимый читатель, а мне настырные эстонцы начинают надоедать. Но ведь дыма без огня не бывает. Питал ли автор «Повести» к чуди какое-то противоестественное влечение, или та действительно заслуживала место во главе списка? А может быть, все еще запутаннее, ведь и в этом перечне чудь непосредственно следует за русью. Если поменять знаки препинания… Впрочем, все переводчики «Повести» только тем и занимались, что меняли расстановку знаков препинания, благо отсутствие таковых в древнерусском оригинале дает в этом плане поистине безграничные возможности.
Мы с тобой, мой не слишком уверенно ориентирующийся в грамматике читатель, переставлять знаки препинания не будем. А вот вездесущим и вечно лезущим поперек батьки в пекло эстонцам видимо придется посвятить отдельный раздел «Измышлений».
«Поляне же… были из славянского рода и только после назвались полянами, и древляне произошли от тех же славян и также не сразу назвались древляне; радимичи же и вятичи — от рода ляхов. Были ведь два брата у ляхов — Радим, а другой — Вятко; и пришли и сели: Радим на Соже, и от него прозвались радимичи, а Вятко сел с родом своим по Оке, от него получили свое название вятичи».
Вот он, обещанный пример патронимии в «Повести». От кого произошли радимичи и вятичи? Конечно, от праотцев Радима и Вятко. Те были ляхами. А от кого произошли ляхи? От праотца Ляха. От кого произошли праотцы Чех, Лях и Рус? От праотца Норика. И так далее до самого праотца Иафета. А можно и продолжить от праотца Ноя до самого прапраотца Адама.
Но есть здесь и еще один интересный аспект.
После того как Киевская Русь покинула политическую карту мира, с XIV века большая часть территории современной Украины вместе с Киевом оказалась в Великом княжестве Литовском, а с середины XVI века после унии Литвы и Польши автоматически перешла в Речь Посполитую13, после чего началось «ополячивание» и «окатоличивание» бывшей Киевской Руси. Самые древние дошедшие до нас списки «Повести» относятся как раз к XVI веку, и вполне можно ожидать, что киевские монахи-переписчики, угождая новым хозяевам, постарались привнести в ее текст нечто, обосновывающее историческое «родство» украинцев и поляков. Возможно, именно тогда появились вставки о братьях Радиме и Вятко «от рода ляхов». Тогда же жители киевского Поля (вне града) могли превратиться в большое доминирующее в Поднепровье племя полян как древнюю и достойную ветвь великого польского народа. А что делать? Жить-то надо.
«Все эти племена имели свои обычаи, и законы своих отцов, и предания, и каждые — свой нрав. Поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями; перед свекровями и деверями великую стыдливость имеют; имеют и брачный обычай: не идет зять за невестой, но приводит ее накануне, а на следующий день приносят за нее — что дают. А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывали, но умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как и все звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах, и браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены».
Я не этнолог и не театральный режиссер, но когда я читаю про обычаи полян и законы их отцов, мне, как Станиславскому, хочется воскликнуть: «Не верю!!» Не могу представить себе язычников славян кроткими и тихими. А ведь, согласно «Повести», поляне происходят напрямую от древних славян (словен?) Норика. Вот древляне (кстати сказать, судя по предыдущей цитате, имеющие общую с полянами родословную и долженствующие иметь сходные обычаи), радимичи, вятичи и северяне — наши люди! И срамословят при отцах и при снохах, и устраивают игрища между селами, и пляшут на них, и бесовские песни поют, и девиц у воды умыкают, правда, не как тати, а по сговору. Могут и убить друг друга — чего в пьяном разгуле не бывает. В общем, живут, как положено язычникам: имеют по две-три жены и в ус не дуют. А вот поляне неправдоподобно добропорядочны. С чего бы?
Первое объяснение очень простое. Автор описывает современное ему положение вещей рубежа XI–XII веков, но переносит его в далекое прошлое, о котором на самом деле не имеет ни малейшего представления. Поляне, то есть крещеные жители киевского Поля, уже живут по Закону Божию согласно христианским канонам. А окрестные племена, еще не орошенные массово святой водой, сохраняют древние языческие обычаи, что вызывает понятное неудовольствие автора «Повести», православного монаха. Это действительно самое простое и естественное, а потому и самое вероятное объяснение. Приняв его, мы с тобой, мой приверженный дедукции читатель, будем и в дальнейшем готовы к такому «автоматическому» распространению современных автору «Повести» реалий на неведомое ему прошлое.
Однако, возможно и другое интересное объяснение существенных различий в образе жизни полян и прочих окрестных славянских племен. Не кажется ли тебе, мой не склонный принимать все на веру читатель, что порядки у добродетельных «полян» подозрительно похожи на ветхозаветные или, без эвфемизма, иудаистские? Во-первых, стыд перед снохами, сестрами, родителями, свекровями и деверями. Хотя в Ветхом Завете Сим и Иафет на равных противопоставляются бесстыднику Хаму, угодливо приниженное положение перед старшими больше свойственно именно библейским потомкам Сима, нежели Иафета. Во-вторых, деление еды на чистую и нечистую. Не доводилось слышать, чтобы древние славяне не ели, например, свинину или придерживались каких-либо кошерных правил. В-третьих, выкуп за невесту, вносимый только на следующий день. По суровым ветхозаветным канонам выкуп за невесту несли после брачной ночи14. Но могли и вовсе не принести. Тогда родителям следовало спешить на площадь, где их дочь забивали камнями — не сохранила, видите ли, девственность. Или так показалось.
Ознакомительная версия.
