...Илья Николаевич все еще нежился на банном полке, - то задремывая, то лениво подстегивая себя веником. Вставать не хотелось: только бы смотреть и смотреть картины его счастья с Машей...
А Мария Александровна в это время готовила не только самовар. Она подошла к зеркалу и с большой строгостью принялась исследовать свое лицо. Не выдаст ли усталый взгляд? Не слишком ли бледны щеки? Она пережила тяжелую зиму. Плакала... Порой вечерами даже читать не хотелось. И к роялю охладела. Притронется к клавише пальцем и со вздохом опустит крышку. Стоит и слушает, как замирает одинокий звук...
Стучит колотушка ночного сторожа...
Мария Александровна печально вернулась к себе и всплакнула: "Вот и все мое здешнее знакомство, вот и весь наш с Илюшей Новый год..."
А потом ночь без сна. "Где-то сейчас Илюша? Он ведь такой непрактичный, не умеет и подумать о себе..." И ей мерещилась снежная пустыня, по которой, настигнутый вьюгой, едва пробирается возок... А спасительного огонька жилья все не видать. "Пресвятая богородица, кто же поможет ему?.."
* * *
После бани Илья Николаевич благодушествовал, расположившись в кресле.
Пил чай, лакомился домашними булочками.
- А к слову сказать, Маша, и чуваши умеют вкусно поесть. Например, "тавара" - пальчики оближешь! Это вот что. На столе горшок, в нем горячее топленое масло. А в масле... Тут надо погрузить ложку до дна - и вытянешь творожный шарик...
Мария Александровна заинтересовалась, спросила:
- Илюша, ты что-то недосмотрел: в масле творог расползается, какие тут шарики?
Илья Николаевич словно только и ждал коварного вопроса. Победно улыбнулся:
- А тут хитрость чувашской стряпухи! Шарики не сразу кладут в масло, а высушивают: на противень и с вечера в вольную печь, к утру готовы!
- Ну что ж, - сказала Мария Александровна, - ты научишь, а я приготовлю, если тебе так понравилась тавара...
- Очень понравилась. Вообще у меня самые лучшие впечатления от чувашей. И я не перестаю возмущаться мракобесием иных наших профессоров-этнографов.
Илья Николаевич прищурился, что-то припоминая. Тронул себя за бороду:
- Вот послушай, Маша... За правильность фонетики, понятно, не ручаюсь. "Ахал лариттен керек аркине те пулин павала". По-русски эта поговорка значит: "Чем так стоять, хоть полу накручивай у своей шубы".
- Какая прелесть! - воскликнула Мария Александровна. - Народный юмор, бьющий наповал бездельников!
- По-моему, - вставил Илья Николаевич, - и некоторых господ профессоров. Считают поволжские народности неполноценными людьми. Подумать только!..
* * *
Доклад Ульянова о зимней поездке по губернии вызвал в официальных кругах Симбирска конфуз и растерянность...
Земцы хвалились: радением их и трудами сеть народных школ к 1869 году доведена до 460 единиц.
Приятнейшее это число взял в свой годичный отчет губернатор. Его сиятельство, как обычно, красной строкой с особым удовольствием поставил сведения о сословной мощи губернии: 3115 проживающих по преимуществу в родовых имениях потомственных дворян и 2751 чиновник счастливы, как выразился его сиятельство, верноподданнически считать себя опорою престола.
А число 460 вошло в отчет как знак просвещенного направления мыслей дворянства. При этом его сиятельство учел, разумеется, и собственный интерес. По новому положению, губернатор обязан состоять членом губернского училищного совета. Его сиятельство и состоял, следовательно, успехи в школьном деле вправе был отнести за счет неусыпного попечения во вверенной ему губернии.
Председательствовал в губернском училищном совете архиерей, преосвященный Евгений. Владыко, донося по своей церковной линии о положении дел в епархии, тоже использовал выигрышное число 460.
Его преосвященство не был завистлив, но диавол порой шептал ему: "Сочти воинство губернатора и сочти свое. Там помещики и чиновники вкупе составляют 5866. А у тебя в губернии духовенства - белого и черного - 13 198 лиц, то есть вдвое больше; вдобавок к этому у губернатора греховодники - пьяницы, картежники и прелюбодеи, а у тебя пастыри со крестом в руках и словом божиим на устах..."
Заслугу в преуспевании школьного дела архипастырь, натурально, отнес к себе...
460 школ для народа! Симбирцев хвалили, симбирцам завидовали. Деятели училищных советов, как губернского, так и уездных, были поощрены новогодними наградами...
Успехи очевидны. Оставалось их подытожить на годичном собрании губернского совета, а это каких-нибудь час-полтора приятного времяпрепровождения; после чего дамы готовили бал.
И вдруг является инспектор народных училищ Ульянов, строгий, сухой, затянутый в мундир, и ставит свой доклад, объявив его чрезвычайным.
Уже было известно, что вновь назначенный в губернию чиновник наделен крупными полномочиями. А в губернский совет входит действительным членом, наряду с губернатором и еще двумя господами.
Все это так. Но слишком уж бесцеремонно новоприезжий вторгается в разработанную программу вечера...
Встретили Ульянова с холодком.
Илья Николаевич не принадлежал к ораторам громовержцам и ниспровергателям. Эффектного жеста не искал, голос не форсировал. Как всегда, так и на этот раз, обходился скромными своими голосовыми средствами. А впечатление от речи было потрясающим.
Оказалось, что никакой школьной сети в губернии нет, можно говорить лишь о жалких обрывках сети.
- Четыреста шестьдесят школ - это плод ленивого воображения некоторых земских деятелей, - говорил Ульянов с грустной улыбкой, - вредный плод. Такие плоды выбрасывают, а не несут на стол...
В зале - ни звука.
Возразить Ульянову не было возможности. Он называл факты и цифры, факты и цифры...
Инспектор установил, что лишь 19 процентов из 460, только 89 школ представляют более или менее организованные учебные заведения.
В зале сидели сановитые господа. Сперва свою растерянность перед цифрами и фактами они пытались прикрыть ироническими усмешками, но вскоре лица их стали откровенно злыми. Некоторые повели себя вызывающе, стали возмущаться вслух, особенно один толстяк в дворянском мундире.
Илья Николаевич обратил взор к председательствующему. Но тот не способен был навести порядок: погрузив нос в апостольскую бороду, он мирно дремал.
Кто-то из публики не выдержал, потребовал, чтобы грубиян замолчал. Услышав фамилию толстяка, Илья Николаевич догадался, что перед ним председатель Симбирского же, только уездного, училищного совета. Анекдотическая фигура! Как рассказывал Назарьев, этот господин ежечасно ассигнует на школы в уезде (а их числится 55) сто рублей; пишется соответствующий протокол, после чего председатель запирает деньги на ключ. "У меня двухсотпроцентная экономия", - похваляется он своей деятельностью.
Но Ульянов, будучи в поездке, вскрыл еще более скандальные его проделки. Об этом и сказал во всеуслышание:
- Мы с вами еще незнакомы, господин уездный председатель... Рад случаю. И кстати, к вам вопрос... Как руководитель уездного совета, вы, разумеется, заглядывали в Морскую Слободу? До села этого рукой подать - не могли не заглядывать. Школы там нет, почему же таковая значится в документе, вами подписанном? Недалеко отсюда и село Карлинское - и тамошняя школа только на бумаге. И в Панской Слободе, и в Шиловке... В чем дело? Соблаговолите объяснить собранию.
Толстяк молчал, наливаясь кровью, а в зале веселое оживление.
Обезоружив наглеца, Илья Николаевич получил наконец возможность спокойно продолжать доклад. Заговорил о важности женского образования в России.
- Не исключение и деревня, - сказал он. - Грамотная деревенская женщина способна поднять к свету учения всю семью. Кому, как не ей, жене и матери, видны все темные и затаенные от постороннего глаза углы, из коих произрастают невежество, косность и все уродства деревенского бытия? Кто, как не она, извечная труженица-крестьянка, прозрев к свету, еще прежде мужика своего, Белинского и Гоголя с базара принесет?
И тут же привел плачевные цифры: в деревенской школе на пятерых мальчиков только одна девочка.
Внезапно оживился толстяк. Он выкарабкался из кресла, встал и, повернувшись к залу, поднял руку, как бы испрашивая себе полномочие для ответа инспектору.
- Человек вы приезжий. Живете у нас каких-нибудь полгода. А уже беретесь читать нравоучения, да не школьникам, а столбовым дворянам!.. Толстяк помолчал, подавляя в себе вспышку гнева, и продолжал: - Наш край знал жестокие времена. Тому нет и ста лет, как Волга-матушка выбросила на наши берега чудовище Емельку Пугачева! Кровь, дым и смрад - вот что оставалось от разоренных дворянских гнезд... Я вам, господин Ульянов, готов показать дворянские семьи, где до сих пор, в четвертом-пятом поколении, не могут избыть скорби по родичам своим, замученным и растерзанным злодеем... Вот что, господин Ульянов, следует раньше всего взять в соображение!
