История ясно показывает, что эти поразительные контрасты были результатом обстоятельств, которые дали России рынки, в то же время лишили этих рынков Каролингскую империю. Русская торговля сохраняла свою силу только до тех пор, как оставались открытыми перед ней дороги к Константинополю и Багдаду. Она не была в состоянии сопротивляться кризису, который вызвали печенеги в XI веке. Вторжение этих варваров вдоль берегов Каспийского и Черного морей несло те же самые последствия, какие принесло Западной Европе вторжение арабов на Средиземное море в VIII веке.
Как последнее вторжение перерезало сообщение между Галлией и Востоком, так первое перерезало сообщение между Россией, и ее внешним рынком. В обоих случаях результаты перерыва совпадают с удивительной точностью. В России и Галлии, когда общение с внешним миром исчезло, города опустели и население было вынуждено находить средства существования в земледелии, период денежного хозяйства уступил место периоду натурального. Если отвлечься от различия в деталях, то и там и тут получается одна и та же картина. Южные страны, разоренные варварами, уступили по значению место северным странам. Киев пришел в упадок, как и Марсель; центр русского государства переместился в Москву, как центр Франкской империи, вместе с Каролингской династией, переместился за Рейн. И, чтобы закончить сравнение, скажем в заключение, что в России, как и в Галлии, поднялась земледельческая аристократия, создался вотчинный строй, при котором невозможность вывоза или продажи заставляла ограничивать производство потребностями вотчинника и его крестьян.
Таким образом, в обоих случаях одинаковые причины дали этот эффект в одно и то же время. Россия жила торговлей в то время, когда Каролингская империя знала только вотчинный строй, и Россия, наоборот, ввела эту форму правления, когда западная Европа, получив новые рынки, порвала с ней. Мы должны выяснить далее, как этот разрыв произошел. Достаточно была на этот раз доказана, на примере России, теория, что хозяйство Каролингской эпохи не было результатом внутренней эволюции, а должно быть объяснено закрытием арабами Средиземного моря.
Глава III. Происхождение городов
Самый интересный вопрос: существовали или нет города среди той, в сущности, аграрной культуры, которая была уделом западной Европы IX века? Ответ зависит от того, что мы понимаем под словом город. Ответ будет отрицательный, если под городом разуметь поселение, жители которого занимаются торговлей, вместо того чтобы заниматься земледелием. Ответ также будет отрицательный, если мы понимаем под городом общину, являющуюся юридическим лицом, обладающую особыми, ей свойственными, законами и учреждениями. Но, с другой стороны, если мы под городом будем понимать центр администрации, крепость, то ясно, что Каролингская эпоха знала почти столь же много городов, как и столетия, которые следовали потом. Иначе сказать, города, которые тогда были основаны, были лишены двух основных атрибутов городов средневековья и новейшего времени — среднего класса общества и коммунальной организации.
Всякое устойчивое общество, хотя бы оно находилось на низкой ступени развития, испытывает потребность обеспечить своих членов местами, удобными для собраний. Исполнение религиозных обрядов, наличие рынков, политических и судебных собраний — все это неизбежно приводит к определению мест, в которых должны или могут собираться участники этих
собраний.
Военная необходимость давала особенно положительный результат. Население должно было заготовить убежища, где бы оно могло укрыться от врагов, в случае их вторжения.
Война так же стара, как и человечество, а постройка укреплений также стара, как война. Первые сооружения, воздвигнутые людьми, были, кажется, действительно защитные стены. И теперь едва ли существует какое-либо дикое племя, у которого нельзя было бы найти эту тенденцию, и, насколько далеко можно проникнуть в прошлое, положение остается то же самое. Акрополи у греков, oppida у этруссков, латинян и галлов, бурги у германцев, города у славян, краалы у негров южной Африки были вначале не более, чем местами собраний и, особенно, убежищами. Их план и их постройка зависели естественно от формы поверхности и от строительных материалов, имевшихся под рукой. Но общие черты всюду одинаковые. Город состоит из пространства, квадратного или круглого, опоясанного укреплениями, сделанными из древесных стволов, или глины, или каменных плит, защищаемого рвом; причем вход идет через особые ворота. Короче — это огороженное место. И интересно, что два слова, которые на современном английском и современном русском языках (town и город) обозначают город, именно обозначали какое-либо огороженное место.
В обыкновенное время эти огороженные места оставались пустыми. Народ посещал их только по случаю религиозных или гражданских церемоний, или когда война заставляла их искать убежища здесь со своими стадами. Но мало-помалу с ростом культуры, из временных эти поселения делаются постоянными. Тут поднимались храмы; представители власти старейшины — основывали там свои резиденции; купцы и ремесленники стекались туда, чтобы там прочно осесть. Что сначала было только случайным центром для собраний, обращалось в город, административный, религиозный, политический и экономический центр для всей территории племени, имя которого он обыкновенно получал.
В этом лежит объяснение того, почему во многих обществах и особенно в эпоху античности политическая жизнь городов не ограничивалась пространством, заключенным в их стенах. Город, действительно, строился для племени, и каждый человек в городе, укрепленном или не укрепленном, был гражданином. Ни Греция, ни Рим не знали ничего подобного строго местной и партикуляристической буржуазии средневековья. Городской закон был, как и сама религия города, общ всему; столицей для народа был город; он и народ составляли вместе особую автономную республику.
Муниципальный строй тогда в античном мире совпадал с конституционным строем. Когда Рим расширил свои владения на весь средиземноморской мир, он сделал муниципальный строй базисом всей административной системы империи. Эта система выдержала в западной Европе германские вторжения[46]. Совершенно определенные остатки ее можно найти в Галлии, Испании, Африке и в Италии долго спустя после V века. Однако мало-помалу растущая слабость социальной организации стерла большую часть ее характерных особенностей. В VIII веке не существовало больше ни decuriones, ни gesta nrunicipalia, ни defensor civitatis.
В то же самое время напор арабов в Средиземном море делал невозможной торговлю, которая поддерживала жизнь городов, и осуждал последние на неизбежный упадок. Но этот упадок не был их смертью. Хотя они были обескровлены и обессилены, они выжили. Их социальная функция не совсем исчезла. При аграрном общественном быте того времени они сохранили, вопреки всему, важное значение. Необходимо дать полный отчет в роли, которую они сыграли, чтобы понять, что произошло с ними позднее.
Как выше было указано, церковь приспособила границы своих civitatum к границам римских городских общин[47]. Поддерживаемая в этом отношении варварами, она продолжала хранить, после занятия варварами провинций империи, муниципальную систему, на которой она базировалась. Замирание торговли и исчезновение иностранных купцов не имело влияния на церковную организацию. Города, где были резиденции каноников, становились беднее и менее населенными без того, чтобы сами епископы почувствовали это явление. Наоборот, чем больше падало общее благополучие, тем больше шансов утвердиться имела их власть и влияние. Владея престижем тем большим, чем больше государство слабело, получая поддержку от своих конгрегаций, являясь соучастниками Карслингов в управлении обществом, они заняли командующую позицию в силу одновременно своего морального авторитета, своей экономической мощи и своей политической деятельности.
Когда империя Каролингов была подорвана, положение епископов не только не пошатнулось, но стало еще более прочным. Феодалы, которые разрушали власть монарха, не трогали церкви, так как ее божественное происхождение защищало ее от их посягательств. Они боялись епископов, которые могли наложить на них страшное по своим последствиям отлучение. Они уважали их, как сверхъестественных стражей порядка и справедливости. Среди анархии X и XI века власть церкви оставалась не умаленной, и, казалось, она заслуживает этого счастливого жребия. Для борьбы с бичом человечества, частыми войнами, с которыми государство не было способно справиться, епископы организовали в своих eivitates институт "божьего мира".[48]
