Ознакомительная версия.
— Если нужно организовать провокацию, то немецкие генералы бомбят и свои города, — сказал Сталин и, подумав немного, продолжал: — Гитлер наверняка не знает об этом. Надо срочно позвонить в германское посольство». (Любопытный диалог, не правда ли?)
Сталин в первые часы войны
Поведение Сталина в первые часы войны непостижимо абсурдно, безрассудно. Оно явно свидетельствует, что он поверил в личное ему письмо Гитлера, полученное им незадолго до начала войны. Он цеплялся бессильно за малейшую соломинку, способную предотвратить происшедшее. Мы не говорили о публикации ТАСС от 14 июня 1941 года. Речь идет прежде всего о нелепых попытках связаться с Гитлером, о стремлении Молотова по поручению Сталина попытаться выяснить у немецкого посла Шулленбурга, не является ли случившиеся провокацией немецких генералов Гитлера. Сталин никак не мог понять, что произошло непоправимое.
Обратимся к воспоминаниям генерала Мерецкова. Он рассказывает в них о тревожной обстановке, царившей в высших кругах Красной Армии накануне войны. «Уже 21 июня, — вспоминает Мерецков, — военное руководство вело себя так, как если бы война начнется уже завтра». Мерецков отправился поездом в Ленинград в ночь на 22 июня. Накануне отъезда из Москвы он встретился с министром обороны С.К.Тимошенко. Прочитаем дальше о том, что об этой встрече рассказывает Мерецков:
«Меня вызвал к себе мой непосредственный начальник, нарком обороны, находившийся последние дни в особенно напряженном состоянии. И хотя мне понятна была причина его нервного состояния, хотя я своими глазами видел, что делается на западной границе, слова наркома непривычно резко и тревожно вошли в мое сознание. Тимошенко сказал тогда:
— Возможно, завтра начнется война! Вам надо быть в качестве представителя Главного командования в Ленинградском военном округе. Его войска вы хорошо знаете и сможете при необходимости помочь руководству округа. Главное — опять же, не поддаваться на провокации.
— Каковы мои полномочия в случае вооруженного нападения? — спросил я.
— Выдержка прежде всего. Суметь отличить реальное нападение от местных инцидентов и не дать им перерасти в войну. Но будьте в боевой готовности. В случае нападения сами знаете, что делать».
Странно, опять опасение каких-то «провокаций»! (На которые огонь сразу открывать нельзя!) Если бы страна готовилась только к обороне, то любые разговоры о «провокациях» были бы бессмысленны. Приказ должен быть простым и коротким: «Нападающего противника уничтожают!» Или, например, вечером 21 июня нарком Военно-морского флота адмирал Кузнецов отдал приказ трем флотам и двум флотилиям: «Оперативная готовность номер один, немедленно!» [Кстати, оперготовность № 1 объявляется после оперготовности № 2, которая и была объявлена 19 июня 1941 года, но об этом историографы не любят вспоминать[8]).
Рассмотрим три первых директивы, посланных из Кремля в военные округа накануне 22 июня 1941 года.
Директива № 1 составлена после трехчасового обсуждения с военными в сталинском кабинете 21 июня 1941 года. Она предупреждала войска о том, что в течение 22–23 июня не исключено нападение немцев. Возможно, оно произойдет с провокационных действий. Поэтому, находясь в полной боевой готовности, следует не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Передача в приграничные округа началась в зашифрованном виде после 11 часов вечера и закончилась, по словам Жукова, в 00 часов 30 минут 22 июня. В штабы армий, корпусов и дивизий она поступила к двум часам ночи и гораздо позже. Успеть что-либо реальное сделать никто не сумел: до начала наступления немцев оставалось считаное время. Сталин же, успокоившись, отправился к себе на Кунцевскую дачу и лег спать, опять же, понадеялся на принятое им решение.
Директива № 2 появилась утром 22 июня, после того как Сталин познакомился с нотой Гитлера. Все же военные его убедили, что речь идет не об отдельных «провокациях», а о самой настоящей войне.
«Мощным ударом бомбардировщиков и истребительской авиации, — в ней говорилось, — уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск…» Директива требовала — разбомбить порты Мемель и Кенигсберг… И вновь в сталинской редакции старый мотив: «…Впредь до особого распоряжения наземным войскам границу не переходить». Идиотизм! Но кто в состоянии это объяснить в тот день?
Директива эта, подписанная Тимошенко, Жуковым[9] и Маленковым, отправлена была из Москвы в 7 ч. 15 минут утра, то есть через пару с лишним часов после вторжения вермахта. На фронт поступила между 9 и 10 часами утра. За прошедшее время после начала вторжения немецкие войска, легко перейдя пограничную полосу, двинулись в трех направлениях: на Москву, Киев и Ленинград… В мемуарах, написанных после войны, немецкие генералы говорили о слабой охране советской границы, о полной неготовности Красной Армии ни обороняться, ни наступать. Кто виноват? Об этом «братьям и сестрам» не следует думать.
В этот же день была выпущена Директива № 3. В ней впервые появились требования «войскам перейти в контрнаступление для разгрома противника и выхода на его территорию, где к исходу 24 июня уничтожить главные вражеские группировки». Наконец, Сталин милостиво разрешил войскам перейти границу (уже не существующую) «и вести действия, не стесняясь границ». Директиву эту отправили из Москвы 22 июня около 9 часов вечера. Поступила она на фронты с 10 часов вечера до полуночи 23 июня. Все три Директивы смело можно сравнивать с холостым выстрелом. Как их принял фронт — понятно. Они свидетельствуют о том, что ни Сталин, ни его политические марионетки, ни военные — никто из них не знал действительной фронтовой обстановки. Не понимал, что там происходит, а значит, не было никакого управления войсками в условиях неожиданного нападения. Скажите, как мог такое рассказать «братьям и сестрам» Сталин?
Первый день войны был потерян и, точнее, проигран вермахту.
В катастрофическом положении в эти дни оказались войска приграничных округов не на отдельных участках, а на огромном пространстве, простиравшемся от Балтики до Черного моря. Иначе говоря, «нелепые, а точнее, преступные распоряжения» Сталина стали главной причиной неотмобилизованности наших войск и внезапности удара противника.
А на фронтах (Северном, Западном и Юго-Западном) происходило вот что… Несколько зарисовок-рассказов очевидцев и участников боев.
О деморализации армии, об отсутствии всякого руководства рассказывают солдаты. Так, по свидетельству Ф.Я.Черона, попавшего в плен 27 июня 1941 года, его, находившийся в стадии формирования, артиллерийский противотанковый полк дислоцировался в 25–30 км от Белостока, в местечке Михалово. К 15 июня в части было около 900 человек с 40 винтовками для караульной службы. На 50 полученных за неделю до начала войны машин-полуторок приходилось только 12 водителей. Противотанковые пушки в часть так и не поступили. Ф.Я.Черон вспоминает: «В 4 часа утра 22 июня по приказу все бросились в лес и стали прятаться под кустами и за деревьями. Через 30 минут стало ясно, что никто за нами не гонится. Вот тут-то нам объявили, что немцы перешли границу и двигаются в нашем направлении. После нескольких часов в лесу было объявлено, что можно возвращаться. Без всякого строя, группами побрели в часть. Порядок и дисциплина рассыпались на глазах. Никто больше не выстраивал нас. Открыли вещевой склад, и всем разрешалось брать все, кто что хочет. Было около 11 часов дня. Командного состава не было видно. До сих пор не представляю, куда делись командиры. Красноармейцы бродили бесцельно и не знали, что делать».
Вероятно, старшие командиры просто испугались ответственности и не знали, как воевать с 900 невооруженными и необученными солдатами, которые даже не держали в руках винтовок. Младшие командиры безуспешно пытались организовать солдат. Создавшийся хаос перешел в неорганизованное бегство. Далее Ф.Я.Черон пишет: «…везде шли, ехали, бежали люди, спасаясь от немцев.
Вместо армии шла толпа. Где-то недалеко от Барановичей и рядом со Слонимом дороги от Бреста и Белостока сходились клином в большом лесу. Там собралось несколько сот машин, если не тысячи. Многие машины были уже с пустыми баками. Здесь впервые я увидел попытку какого-то полковника остановить бессмысленное бегство. Он стоял в кузове машины, кричал, что это позор, что мы должны организовать оборону. Вероятно, он сам был сконфужен, потому что обороняться было нечем. Только единицы подходили к машине, где стоял полковник, и слушали его. Основная масса народа стала отходить и высматривать, куда бы уйти. Большинство военных не имело оружия… Армии больше не существовало. Были разъединенные группы в пять, шесть и больше человек. Ими кишели леса и поля Белоруссии. Под вечер 24 июня уже встречались солдаты, переодетые в гражданскую одежду и без оружия. Голод брал свое, и все деревни, которые встречались им на пути, стали полны выпрашивающими что-либо поесть у местного населения. В большинстве случаев ничего не было, кроме воды. Вероятно, деморализованные солдаты о плене не думали и сдаваться в плен не собирались. Однако, если солдат брошен командиром и нет оружия, как воевать?
Ознакомительная версия.
