После вытеснения уйгуров из Монголии манихейство было принесено ими в основанные ими княжества в Китайском Туркестане и Ганьчжоу. Возможно, что в первом манихейство распространилось и раньше, в эпоху тюрок-огузов или их преемников, живших там до прибытия уйгуров. На это как будто указывают слова арабских географов.
Классическим веком в истории арабской географической литературы был X век. До нас дошел целый ряд сочинений арабских географов этого периода, оставивших подробное описание мусульманского мира и вместе с тем краткие сведения о пути из мусульманских стран через страны, населенные тюрками, в Китай. По этому описанию, все пространство от Каспийского моря до Китая находилось под господством трех тюркских народов: гузов, то есть огузов, — от Каспийского моря до среднего течения Сырдарьи; карлуков, через страну которых приходилось ехать от Ферганы к востоку в течение двадцати дней; тугузгузов, или токуз-огузов, — дальше к востоку до Китая.
Это описание сохранилось у авторов, писавших в то время, когда, по китайским известиям, в восточной части Китайского Туркестана господствовали уйгуры; даже говоря о самом раннем арабском авторе, у которого мы находим этот маршрут, Ибн Хордадбехе[38], можно сомневаться, писал ли он до или после 860-х годов, то есть времени вторжения в Китайский Туркестан уйгуров{13}. Отсюда был выведено заключение, что уйгуры китайских источников и тугузгузы арабских источников — одно и то же. Одно время даже предлагали читать вместо тугузгуз — токуз-уйгур, но от этого чтения потом пришлось отказаться[39]. Отожествление тугузгузов с уйгурами опровергается также арабскими историческими известиями. Ибн аль-Асир[40] сохранил известие, что западные гузы вышли из тугузгузов. Табари[41] приводит известие о вторжении тугузгузов скоро после 820 года в Усрушану, область между нынешними городами Джизаком и Ходжентом, из чего видно, что тугузгузами тогда назывались и непосредственные соседи мусульманских владений, а не только жители восточной части Китайского Туркестана. О том же свидетельствует факт, что тугузгузы попадали, в качестве пленных, в мусульманские области; из тугузгузов происходил Тулун, отец Ахмада ибн Тулуна[42], основателя династии Тулунидов в Египте.
Ибн Хордадбех, самый ранний из арабских авторов, у которых описывается маршрут сухим путем в Китай, сам не совершал туда путешествия и воспользовался уже готовым рассказом. Тот же рассказ, что и у Ибн Хордадбеха, приводится у Якута со ссылкой на проехавшего этим путем Тамима ибн Бахра; к сожалению, Якут не говорит, к какому времени относится это путешествие. По приведенным в нем фактам надо думать, что оно было совершенно не раньше 760-х годов, когда установилось господство в Семиречье и в западной части Китайского Туркестана карлуков, и не позже IX века[43], когда тюрки-шато китайских источников, происходившие из тюрок орхонских надписей, то есть из токуз-огузов, ушли из области Бешбалыка дальше на восток, в Китай. Арабы, очевидно, ознакомились с этой областью в то время, когда там жили токуз-огузы, и продолжали употреблять то же самое название для обозначения ее жителей и впоследствии, не зная, что токуз-огузы оттуда ушли и что их заменили другие тюркские народы.
Самое наглядное доказательство, что название «тугузгуз» первоначально прилагалось не к уйгурам, а к тюркам-шато, представляет рассказ Масуди[44] о восстании в Китае во второй половине IX века и об усмирении этого восстания китайским императором с помощью тугузгузов. Это одно из немногих исторических событий, о котором мы имеем известия не только в китайских источниках, но и в арабских; арабы приписывают тугузгузам ту же роль, которую китайцы приписывают тюркам-шато.
Во время поездки Тамима ибн Бахра аль-Муттавви в страну тугузгузов здесь уже были зороастрийцы и манихеи; первые преобладали в стране вообще, последние — в столице. По всей вероятности, манихейство потом усилилось за счет зороастризма; арабы впоследствии называли манихеями весь тугузгузский народ. Манихейству, как буддизму, приписывали влияние на смягчение народных нравов, что будто бы вредно отразилось на военных качествах тугузгузов. Умерший в 869 году арабский писатель Джахиз[45] говорит, что до принятия манихейства тугузгузы были воинственным и храбрым народом и обыкновенно одерживали победы в борьбе к карлуками, даже когда были в меньшем числе; после принятия манихейства они стали терпеть поражения. Марквардт относит слова Джахиза к кочевым уйгурам и видит в них доказательство, что до арабов дошло известие об уничтожении государства уйгуров киргизами; между тем в приведенном им же тексте Джахиза ясно говорится не о борьбе с киргизами, а только о борьбе с карлуками, из чего видно, что имеются в виду не события в Монголии, а события в Китайском Туркестане и что тугузгузы арабских источников жили там раньше, чем туда пришли уйгуры. Последние события произошли только за три года до смерти Джахиза; между тем из слов Джахиза видно, что тугузгузы, по его представлению, давно уже жили в той местности, где их знали арабы, и давно вели борьбу со своими западными соседями — карлуками.
Под влиянием книжных источников арабы продолжали говорить о тугузгузах в восточной части Китайского Туркестана в то время, когда там жили уйгуры. Из относящихся к этому народу немногих исторических известий, сохранившихся в арабских источниках, важнее всего известия авторов X века Масуди и ан-Надима[46], показывающие, что уйгурский хан заступался за своих единоверцев как перед китайским императором, так и перед мусульманскими эмирами династии Саманидов. По словам ан-Надима, до тугузгузского хана дошли слухи, что саманидский владетель хочет подвергнуть преследованию манихейскую общину, жившую в Самарканде; он велел передать эмиру, что в стране тугузгузов гораздо больше мусульман, чем в стране Саманидов — манихеев, и что, если мусульмане начнут гонение против манихеев, он начнет гонение против мусульман. Под влиянием этой угрозы саманидский эмир отказался от своего намерения.
Эти рассказы показывают, что слова Джахиза об утрате принявшими манихейство тюрками прежних военных качеств преувеличены, как впоследствии преувеличивали влияние буддизма на изменение народного характера монголов; успешная борьба монголов с китайцами за свою независимость показала, что монголы не утратили прежних военных качеств. Таким же образом тибетцы именно после принятия буддизма, в VII веке, выступили в роли завоевателей; в начале XX века, после долгих лет господства в Тибете буддизма, англичане встретили со стороны тибетцев упорное сопротивление. Пример христианской Европы в Средние века показывает, что воинственные народы могут обратить религию любви и мира в религию войны. Таким же образом для кочевников-уйгуров принятие манихейства было новым предлогом угрожать Китаю; китайцам в своей политике по вопросу об иноверцах приходилось считаться с заступничеством уйгурских каганов за манихеев; только после поражения, нанесенного уйгурам киргизами, начинается ожесточенное преследование в Китае чужих религий, в том числе манихейства. Угрозы уйгурских владетелей Китайского Туркестана уже не могли оказывать такое влияние, как прежде угрозы могущественных уйгурских каганов Монголии, но все-таки слова Масуди и ан-Надима показывают, что уйгуры в Восточном Туркестане защищали своих единоверцев в других странах, не останавливаясь перед применением силы, и, следовательно, не утратили своих военных качеств.
Открытые археологическими экспедициями в Средней Азии памятники манихейской литературы на персидском, согдийском, тюркском и китайском языках впервые дали возможность европейским ученым изучить религию манихеев по их собственным произведениям; до тех пор эту религию знали по сочинениям христианских и мусульманских авторов, большей частью полемическим. Манихейство, как и буддизм, рассчитывало на широкое распространение в народных массах; проповедь аскетизма была направлена против сословного строя, освященного религией Зороастра в ее позднейшей форме и господствовавшего в Персии в эпоху Сасанидов. Поэтому манихейские произведения писались так, чтобы они были доступны для простого народа. Из всех персидских рукописей того времени только в манихейских все слова написаны ясно по-персидски, без употребления семитских идеограмм, которыми полны так называемые пехлевийские рукописи и которыми пользовались и персидские христиане: многие слова произносились по-персидски, но вместо персидского слова писалось соответствовавшее семитское. Таким же простым и ясным языком манихеи писали по-тюркски. Главный памятник манихейской литературы на тюркском языке, покаянная молитва Хуастуанифт, чистотой языка, по мнению Радлова, превосходит едва ли не все дошедшие до нас памятники тюркской письменности{14}.
