Ознакомительная версия.
Были не только полностью подтверждены обвинения, за которые пострадал уехавший весной в Москву Герасим Фирсов, но и изъявлена готовность гораздо шире расписать перед царем бесчестную и поносную жизнь, разорение монастыря, жестокость и бесчеловечность, воцарившиеся на Соловках при Варфоломее. Сергий с товарищами, уезжая, отказались записывать подобные показания и принимать жалобы, противоречащие порученной им миссии сыска противников Варфоломея. Соловецкие жители смогли свободно изъявить свои претензии в новой общемонастырской челобитной.
Никанору пришлось в конце концов выступить и употребить все свое влияние, чтобы сказанное на соборе не было отослано в столицу. Он слишком чтил свою обитель, чтобы давать такой материал для сплетен и пересудов. Никанору удалось уговорить собравшихся ограничиться самым общим порицанием Варфоломея. В челобитной была подтверждена достоверность обвинений, изложенных в челобитной Герасима Фирсова с товарищами, и кратко сообщалось, что братии есть что к ним прибавить. Важно было одно — братия и трудники Соловецкого монастыря категорически отказывались иметь своим архимандритом Варфоломея и требовали утвердить на его место Никанора.
И здесь Никанор, со свойственной ему скромностью и прозорливостью, постарался удержать товарищей от лишней категоричности. «Пожалуй нас, — написали в окончательном варианте челобитной царю, —…вели, государь, нам вместо того архимандрита Варфоломея из братии нам себе поставить по прежнему нашему выбору отца и пастыря Савы чудотворца Сторожевского монастыря бывшего архимандрита Никанора, или иного нашего же монастыря старца добра и искусна, аще твой великого государя указ будет, чтобы до конца… Соловецкому монастырю от их (прежних властей. — А.Б.) пьянственного и нестройного жития не разоритися, и нам, нищим, от их бесчеловечного озлобления врозь не разбрестися. Великий государь, смилуйся!»
Архимандрит Никанор жалостливо наблюдал, с какой надеждой многие следили за составлением этой челобитной, думая, что царь простит им неповиновение и позволит жить по своей воле. Но когда Александр Стукалов и его товарищи, при одобрении множества людей, предложили просить о помощи в этом деле еще и новгородского митрополита Питирима, Никанор, постукивая посохом по каменным плитам Преображенского собора, двинулся вон. Питирим был одним их виднейших участников освященного собора, власть которого отказался признать Соловецкий монастырь; Питирим был непосредственным церковным начальником обители, ответственным за ее неповиновение нововведениям; Питирим, наконец, никогда не пошел бы против воли или прихоти царя Алексея Михайловича. Обращение к нему показывало, сколь сильна во многих надежда на несуществующую справедливость властей, питаемая опасениями и страхом перед предстоящим подвигом веры.
Никанор не хотел и не мог разбивать эти утешительные иллюзии. Потом, когда придет решительный час, он своим словом и примером поддержит слабые души. Архимандрит подошел к полке и, аккуратно взяв с нее книгу Василия Великого, перенес на конторку. Он долго не раскрывал книгу, прислушиваясь к шумным сборам за окном: сам Александр Стукалов, один из активнейших соборных старцев, молодой, энергичный и очень нужный в трудное для монастыря время человек, безрассудно собирался пуститься по Белому морю, чтобы доставить челобитные в еще более опасную для старовера Москву. Его сопровождали старец Варфоломей, служки Фаддей и Иван.
Так и не открыв книгу, Никанор пошел на воздух. Он прошествовал, раздавая благословения братии и трудникам, к Святым воротам. Александр со спутниками уже поднимались на борт поморского коча. Вскоре упали в воду швартовые канаты и носник приказал поднять паруса. Никанор взошел в храм над Святыми воротами и долго молился о спасении душ и жизней отплывшей братии. Никанор ясно представил себе бурные волны моря соленого и моря житейского, ожидающие отважных мореплавателей за Заливом Благополучия. Углубившись в молитву, архимандрит не заметил, как узкое помещение Благовещенской церкви стало заполняться плотной стеной богомольцев. Коленопреклоненно люди единой душой молили мучеников Прова, Тараса и Андроника, преподобного Коему, Иерусалимскую и Спасо-Смо-ленскую Божью Матерь помочь решившим пострадать за святую обитель преподобных Зосимы и Савватия.
Уже давно парус Александрова коча скрылся за горизонтом, а Соловецкая обитель голосами тысячи чернецов и трудников возносила молитвы к затянутому плотными тучами беломорскому небу.
Рассыпая по столу цветной воск, казначей Геронтий ломал печати и быстро просматривал бумаги, целой связкой доставленные в монастырь сотником московских стрельцов. Сам сотник, Василий Данилович Чадуев, сбросив шубу и расстегнув красный суконный кафтан, привольно развалился на широкой лавке у печи. Прибывший с ним большой отряд стрельцов был свободно пропущен в монастырь, и командир не сомневался в скорой покорности монахов. Неграмотный келарь Азарий, в нетерпении ерзая на жестком стуле, время от времени вопрошал Геронтия: «Что пишут?» — но не получал ответа. Четвертый человек в келье, архимандрит Никанор, стоял у слабо пропускающего скудный свет зимнего дня слюдяного окна и, казалось, не интересовался содержанием московских грамот. Но и он вздрогнул, когда, бросив на стол последнюю грамоту, Геронтий подвел итог:
«Государь решил с нами воевать».
Никанор давно видел, что дело клонилось к мечу, хотя временами очень хотел заставить себя поверить в благоразумие московских властей. Да и все в Соловецком монастыре, от книжного старца до рыболова, испытывали за последний год то ощущение неотвратимо приближающейся опасности, то прилив надежды на благополучный исход спора с российским самодержцем.
К январю 1667 года весь монастырь переживал за исход миссии Александра Стукалова. Уже несколько месяцев о нем не было никаких известий. Случайно на Соловках узнали, что поехавшие в Москву до него, 30 сентября 1666 года, старцы Тихон и Тарасий, после подачи ими челобитной царю были схвачены и сосланы в разные монастыри в заточение. В великом беспокойстве келарь Азарий, казначей Геронтий и соборные старцы писали письмо за письмом, стараясь узнать о происходящем в столице от монастырских вологодских приказчиков, жившего в Москве Ивана Стукалова (родного брата старца Александра), от других людей. Со специальными гонцами письма Александру Стукалову и заточенным старцам были посланы, несмотря на зимнее время; послал монастырь и деньги, чтобы поддержать страдальцев за веру материально. Ответов не было[36].
Во всех письмах соловецкая братия извещала, что будет стоять за старую веру до скончания жизни. Демонстрируя бесповоротность своего решения, новые власти монастыря разослали по монастырским вотчинам и к городским приказчикам указание не слушаться распоряжений свергнутого архимандрита Варфоломея и ни в коем случае не давать ему денег и запасов. В феврале стало известно, что в Сумский острог выехал новый царский сыщик — стольник Александр Севастьянович Хитрово, надеявшийся выполнить то, что не удалось комиссии архимандрита Сергия.
Братия должна была еще более насторожиться, но стоило 16 февраля 1667 года стряпчему Ивану Петровичу Образцову преодолеть бурное море и льды с милостивым царским словом — настроение на Соловках полностью переменилось. Никанор не обольщался тем, что, передав ему очередное приглашение Алексея Михайловича приехать в Москву, Образцов на черном соборе уверял монахов и трудников в добром отношении самодержца к обители. Но он не мог пойти против желания братии, на радостях богато одарившей гонца и единодушно просившей Никанора, «чтобы он перед великим государем заступник был и за них стоял». Надеясь на утверждение Никанора архимандритом и получение им разрешения беспрепятственно сохранять старые обряды, соловчане немедленно собрали его в путь. Уже 18 февраля Никанор со старцем Никитой, попом Амвросием и дьяконом Пахомием в сопровождении служек выехали на торос.
Преодоление долгого и трудного зимнего пути спутники отметили соборным молебном чудотворцу Сергию в Троице-Сергиевом монастыре. Но настоящие трудности начались в Москве. Как и предвидел Никанор, «милостивое слово», сказанное от имени царя на Соловках, было лишь уловкой. Он не только не был допущен к самодержцу, но изгнан с монастырского подворья и вынужден искать приюта у Образцова, с которым сошелся в пути. После того как имущество путешественников было опечатано, а монастырские деньги — 200 рублей — конфискованы, именно Образцов сумел выпросить на содержание приехавших с ним восемь рублей, чтобы они могли купить себе хлеба.
Над Никанором и его товарищами сразу же был установлен строгий надзор. Участниками большого церковного собора были предприняты немалые усилия, чтобы добиться «обращения» видного сторонника старой веры. Несколько дней с ним милостиво беседовали русские иерархи и привезенные с Востока патриархи — Паисий Александрийский и Макарий антиохийский. Прельщая Никанора возможностью утвердиться архимандритом в Соловецком монастыре и быть к тому же осыпанным царскими милостями, собеседники требовали публичного отречения от старообрядчества и обещания добиваться того же от соловецкой братии. Затем, видя тщетность своих усилий, церковные власти перешли к угрозам: в случае отказа покориться Никанору обещали отрезать язык и заточить в подземную темницу.
Ознакомительная версия.
