Смысл этой притчи вполне ясен. Другой знаменитый цадик, раввин-чудотворец из Люблина, серьезно доказывал, что он не мог ходатайствовать перед Богом иначе, чем за вознаграждение; «Когда цадик начнет призывать Благословенное Имя за другого человека, то это может быть быть воспринято [на небе] как дерзость, и у него могут спросить, почему тот человек не делает этого сам. Если же цадик заранее получил вознаграждение, то он может ответить на это небесное обвинение так: «Я прошу за него, потому что мне заплатили за это и я лишь выполняю свои обязанности по этому контракту». В каком-то смысле современные психоаналитики, знающие свое дело, поступают точно таким же образом.
По сути дела, цадики облегчали жизнь в случае многих несчастий, подобно тому, как это делают хорошие психиатры. Они принимали на свои широкие плечи груз забот и страданий, страхов и мук своих последователей. Они учили их не обращать внимания на суровую реальность, которая на самом деле лишь видимость, и искать скрытую гармонию мира, постигать тайные механизмы, управляющие видимым и невидимым мирами, создавая тем самым у своих слушателей ощущение облегчения. Ведь человек устроен так, что когда ему кажется, что он понял свою судьбу, он верит, что он может ею управлять. Особое внимание они уделяли воспитанию той высшей и оптимистической веры в Бога, которой они приписывали решающую роль для успеха своих действий: если ты веришь в Бога (и в меня), я сумею сделать так, чтобы Бог исполнил твою молитву, но если ты сомневаешься в Божественном милосердии и всемогуществе (и в моих способностях), то тебе следует обвинять самого себя в неудаче.
Кроме того, роль учения и интеллектуальных построений оказалась отодвинутой на задний план, тогда как простота, смирение, мягкость восхвалялись как высшие добродетели большинством цадиков. Некоторые даже показывали личный пример. Так, рассказывают, что цадик Вольф из Збаража, председательствуя на празднике по случаю обрезания, вдруг вспомнил, что стоял сильный мороз, а его кучер остался на улице. Он вышел во двор и убедил кучера войти в дом, чтобы согреться, пока он посторожит лошадей. Когда через час заметили его отсутствие, то нашли его на месте кучера наполовину замерзшим. Рассказывают также, что цадик Моше-Лейб из Брод сам мыл головы детям, больным чесоткой, говоря: «Тот, у кого не хватает мужества лечить язвы еврейских детей и собственными руками очищать их от гноя, не имеет и половины необходимой любви к Израилю».
Бесчисленные истории такого рода, наивные и трогательные, вошли неотъемлемой частью в еврейский фольклор.
Сказки, образные притчи, иллюстрирующие моральные истины и возвышающие их гораздо лучше, чем этого удалось бы добиться с помощью длинной проповеди, чрезвычайно характерны для хасидизма. Некоторые из них имеют столь глубокий смысл, что их следует читать много раз. Так, ниже приводится один из подобных текстов, который мог бы существовать в рамках любой религии откровения:
«Когда перед Бештом стояла трудная задача, он отправлялся в лес, в одно место, зажигал огонь и размышлял, творя молитву. И все, что он хотел, сбывалось. Когда в следующем поколении его любимый ученик и наследник, «посланник» Дов-Бер из Межерич сталкивался с подобной проблемой, он шел в лес на то же самое место и говорил: ‹‹Я больше не умею зажигать огонь, но я знаю тайную молитву», и то, что он хотел сделать, становилось реальностью. Прошло еще одно поколение, и цадик Моше-Лейб из Сасова, оказался в похожей ситуации. Он также отправился в лес и сказал: «Я больше не умею разводить огонь, я больше не знаю тайных молитв, но я знаю место, выбранное моими учителями. Этого должно быть достаточно». И этого оказалось достаточно. Но когда пришло следующее поколение, и цадик Израиль из Ружина столкнулся с той же проблемой, он уселся на позолоченное кресло в своем дворце и сказал: «Я не могу разжечь огонь, я не знаю молитвы, я не знаю этого места в лесу, но я могу рассказать историю, как все это происходило когда-то». И этого также оказалось достаточно».
Может показаться, что, уделив столько времени обычаям хасидов и рассказам об их цадиках, я слишком далеко отклонился от основной темы моего труда. Но поскольку обычаи и поведение евреев обычно являются источниками, возбуждающими антисемитские настроения, это отклонение не кажется мне бесполезным. Ведь речь здесь идет о формах, которые принял иудаизм на последнем этапе своей эволюции, в горах и на равнинах Польши, когда некоторые характерные черты евреев оказались смятенными, а другие, наоборот, усиленными, развившими до максимума их динамизм и оптимизм среди традиционно враждебного окружения.
В эту эпоху польский антисемитизм находил свое самое типичное выражение в частых спорадических избиениях, совершаемых в беспокойных пограничных районах на востоке страны, где был постоянный очаг беспорядков на этнической и религиозной почве, а также в бесчисленных процессах о ритуальных убийствах, которые возникали в самом сердце католической Польши.
На востоке, на землях, где проживали украинцы и белорусы, продолжали появляться последователи Богдана Хмельницкого, отчаянные местные главари и безжалостные убийцы. Один из них по имени Василий Вощило изложил населению в своем манифесте достаточно цельную политическую программу, из которой вытекало, что следовало подчиняться законным властям и не бунтовать против них за исключением тех случаев, когда они оказывались подкупленными евреями. Сам он провозгласил себя «атаманом Вощило, внуком Хмельницкого, великим гетманом войск, ответственным за уничтожение еврейства и защиту христианства». Далее его манифест гласил:
«В своих жалобах евреи заявляют, что якобы я возбуждаю беспорядки и что я поднялся против правительства с оружием в руках. Это гнусная ложь. Никогда у меня не было подобных намерений. В этой области неверные евреи не только лишили христиан средств к существованию, но они занялись нападениями, убийствами, грабежами, и взяли на откуп святые таинства [церкви]; без их согласия и письменного указания священнику ни один новорожденный не может быть крещен; они околдовывают панов, и таким образом заставляют их слушаться себя; они насилуют христианок и совершают много других вещей, которые даже трудно перечислить. Движимый святой христианской верой, я решил вместе с другими достойными людьми уничтожить проклятый еврейский народ, и с Божьей помощью мне уже удалось покончить с евреями в Кричеве и Пропойске. Хотя евреи вооружили против меня правительственные войска, Божья справедливость хранила меня всегда…»
Во время гражданской войны накануне первого раздела Польши массовые убийства стали более частым явлением. Под прикрытием поддельного императорского рескрипта, «Золотой хартии», приписываемой Екатерине Великой, восставшие приступили к систематическому уничтожению евреев и польских панов во имя православной веры. Вмещались русские и польские войска и восстановили порядок. Авторы фальшивки были сосланы в Сибирь. Но кровавая традиция не умерла, ее продолжением стали погромы конца XIX века, массовые убийства 1918-1920 годов, а также содействие нацистам в следующем поколении.
Что касается дел о ритуальных убийствах и осквернении святых даров, то их число возрастало с начала XVIII века. Чем больше распространялась вера в эти деяния, тем больше находилось доказательств. Обнаруживались все новые подтверждения и улики в поддержку этих обвинений. Нашелся даже свидетель, Михаил Неофит, заявивший о своей готовности к тому, чтобы ему перерезали горло, поскольку, как он утверждал, он сам был убийцей! Этот полусумасшедший, обратившийся в христианство еврей, утверждавший, что он был великим раввином Литвы, в самом деле клялся на распятии, что не только ритуальное убийство является обязательной заповедью иудаизма, но что и он сам осуществлял это, убивая христианских детей. Изобилующие садистскими подробностями, эти измышления, озаглавленные «Разоблачения еврейских обрядов перед Богом и перед миром», на протяжении двух столетий стали любимой настольной книгой маньяков антисемитизма. До тех пор, пока нацисты не ввели в употребление новые аргументы и новую терминологию, высокопоставленные прелаты и серьезные университетские профессора черпали в этой книге свои знания и убеждения. С самого начала откровения Неофита и активность его сторонников получили королевское одобрение. Обычно весьма скептически настроенный Август II воскликнул: «Кровь христианских детей, пролитая неверными и гнусными евреями, взывает к небесам!» Что же касается высших сановников польской церкви, то они остались верны своей традиционной роли подстрекателей и агитаторов.
Нет ничего удивительного, что при таком покровительстве подавляющее большинство дел о ритуальных убийствах, которые возникали ежегодно во время пасхальной недели, заканчивались смертными приговорами и казнями. Речь шла о настоящей ритуальной инквизиции, которая на этот раз занималась исключительно евреями. Случайное или подстроенное исчезновение христианского ребенка оказывалось жизненно важным для ближайшей еврейской общины. За этим должно было следовать искупление еврейской кровью или, по крайней мере, еврейскими деньгами, которые иногда позволяли погасить дело в самом зародыше. Преимущественно этой цели служил секретный фонд «Ваада четырех стран» – фонд кровавой клеветы («алилот шекер»). Для противодействия ритуальной инквизиции польского духовенства Совет в конце концов решил аппелировать к Римскому лапе: в 1758 году специальный посланник отправился в Рим и после длительных усилий получил от кардинала Ганганелли (будущего папы Климента XIII) ученую экспертизу, которая является примером жесткой критики источников и текстов. В своем докладе Ганганелли делает обзор исторически известных случаев ритуальных убийств и для каждого случая устанавливает бессодержательность обвинений, за исключением двух случаев, в которых он предпочитает быть более сдержанным: безусловно, в этих случаях он вынужден был проявлять осторожность, поскольку церковь уже причислила к лику святых двух мальчиков, о которых шла речь в этих делах (Речь шла о блаженных Андрее Риннском (ум. 1462) и Симеоне Тридентском (ум. 1475).).
