Можно представить, как страдал и мучился, наблюдая подобное безбожье Н. Гоголь, написав:
«На будущее время глядите на небо, чтобы сноснее было жить на земле».
А ведь многие «прогрессивные» современники не понимали глубокой религиозности Гоголя, и к концу жизни Гоголя считали его чудаком или даже сумасшедшим - ну что этот автор потешного «Вия», язычник, отобразивший всякую нечисть, бытующую в народном фольклоре холопов, пишет:
«… На колени перед Богом, и проси у Него гнева и любви. Гнева против того, что губит человека, любви - к бедной душе человека, которую губят со всех сторон и которую губит он сам»
(Письмо № 15),
«Остались считанные дни, ещё немного и грехами своих предков и своими мы отрежем путь России к спасению».
Самые «образованные», хвастаясь своей эрудицией, могли свысока воскликнуть: «Да это впрямь - наш Яков Бёме!»
Нет, «господа» - товарищи, - это уровень наших: Сергия Радонежского, Серафима Саровского, Иоанна Кронштадтского. Гоголь бил в колокола - предупреждал, молил, взывал.
Николай Гоголь бесспорно являлся прекрасным религиозным философом, чего стоят такие его высказывания как - «Зачем Бог разделился на многочисленные разумные создания (сознания)?», «Нужно людей видеть так, как видит их Христос», «Тот, кто познаёт одно во всём и во всех, это частица Божества, которая и есть наше действительное «я»».
Всего три фразы - и сразу видна огромная высота и глубина. Это был не столько писатель, сколько мыслитель, философ, мудрец - «реформатор жизни» к лучшему, желающий изменить, преобразить эту некрасивую жизнь, грязную действительность силою искусства. Именно для этого он написал «Ревизора» и «Мёртвые души», герои которых уже поражены новой модной западной страстью наживы, корысти, злата и романтическими страстями. Гоголь внимательно наблюдал за тенденциями в обществе и верно уловил развивающееся люциферство, в письме к Жуковскому он писал:
«Время настанет сумасшедшее. Человечество нынешнего века свихнулось с пути только от того, что вообразило, будто нужно работать на себя, а не для Бога».
Причем официальная церковь не видела опасности, не била в колокола как Гоголь, не принимала никаких мер, не сражалась так самоотверженно, как Гоголь. К середине 19-го века в России европейский «прогресс» в религиозной тематике в высших слоях общества достиг полного выхолащивания религиозной сути наличия Бога в этом мире, здорово «рос» только Иоанн Кронштадтский. Когда произошёл разрыв связки «религия-духовность», духовность как бы вышла из религии, и осталась одна пустая религиозная оболочка, религия превратилась в еженедельную формальность, в традиционную привычку-обрядность. А «самые образованные» на неё смотрели как на рудимент прошлого, и вынуждены были её терпеть и не критиковать публично, только потому, что она удерживала пока в рамках приличия и страха прислуживающий им чёрный люд. Поэтому и вели себя многие так, как мы наблюдали выше на примере Тургеневой.
Успех упомянутых произведений Николая Васильевича был огромен. Персонажи произведений Гоголя созданы правдиво, смачно показаны, ярко и эмоционально окрашены. Глубокий психологизм и философия в творчестве Достоевского выглядели закономерным продолжением Гоголя. Мыслители этой волны выработали-установили метод показа истин, их объяснения через литературный показ.
И не только потому, что была строгая царская цензура, но глупо и смешно было бы объяснять россиянам того времени истины языком Канта и Гегеля, как это делалось в Европе. Это было нелёгкое искусство, ибо кроме того, что требовалось уметь очень доходчиво показать истину, и через мышление, и через переживания и через чувства. Так появилась своеобразная, гениальная эзоповская речь-язык с двумя и более подтекстами. Русский человек, читая такие произведения, продвигается одновременно по нескольким «этажам». Появление такого языка-речи было обусловлено природной мощью мышления, его нелинейностью, его шириной и глубиной. Формировалась характерная национальная особенность понимания, мышления.
Успех гоголевских произведений был большой, но автора не особенно радовал, ибо восхищались художественной стороной произведений - формой, остроумием, а никто в суть-содержание не заглянул, не проник и не проникся. Для Гоголя это было большим разочарованием - в принципе его замысел не удался, всё в пустую. Нет смысла писать, некому писать. Он ощутил воющее одиночество и космическую тоску, находясь среди толпы пустышек и глупых пожирателей трюфелей. Он был подобен Иисусу Христу, родившемуся слишком рано, не вовремя, и стоя среди глупой толпы, восхищающейся вторичностью и не понимающей первичной сути, для доходчивости которой и демонстрируется вся эта яркая вторичность. Пожалуй, в минуты отчаяния он понимал бессмысленность своей просветительско-реформаторской работы; понимал, что эта толпа, почти стадо, готова в любой момент, благодаря своей глупости, растерзать, распять.
Возможно, находясь в подобном состоянии, понимая бессмысленность своих стараний, трудов, Николай Гоголь и сжёг второй том «Мёртвых душ»… К месту вспомнить потрясающие стихи его современника Афанасия Фета:
Не жизни жаль,
А жаль того огня,
Что в тьму уходит
И плачет уходя…
Почему так бывает среди людей, что самые талантливые, помеченные Богом, оказываются невостребованными, неуслышанными? Почему эти умные, умнее намного других, - живут и умирают, как Гоголь, в нищете, в отличие от менее умных? Общество о них совсем не заботится, а через некоторое время гордится и кичится, что среди них жили эти умные люди…
Когда Николая Гоголя спрашивали - как удается писать такие произведения, то он говорил, что когда к нему приходит Бог писателей и поэтов, то произведения создаются сами, ему остаётся только записывать. Он был не просто метафизиком, он был глубоким религиозным мистиком, искал Бога и пытался Его найти в душе человека:
«Церковь наша должна святиться в нас, а не в словах наших».
Эту линию Гоголя позже попытался продолжить и развить Лев Толстой, - и оказался не только в подобном положении, но ещё и был предан анафеме. Потому что «церковь в нас» - это не грубая конструкция из камня и бетона… увешанная историческими образами, пусть и великих людей. Конечно, неправильно отвергать внешнюю церковь, но должно быть гармоничное сочетание обеих церквей. Н. Гоголь объяснял правильную настройку «внутренней церкви» и заодно разность между умом и разумом:
«… ум не есть высшая в нас способность. Его должность полицейская. Он может только привести в порядок и расставить по местам то, что у нас уже есть… Разум есть несравненно высшая способность, но она приобретается не иначе, как победой над страстями…»
Эту тему важности борьбы со страстями продолжил и углубил Фёдор Достоевский во многих своих произведениях: «Страшны разрушительные действия человеческого разума…» Огромное значение этой теме уделил Лев Толстой, который даже рекомендовал в борьбе со страстями пользоваться достижениями буддизма.
И теперь можно понять слова Льва Шестова: «… В русской литературе Достоевский не стоит одиноко. Впереди его и даже над ним должен быть поставлен Гоголь. Не в одной России, а во всём мире увидел Гоголь бесчисленное множество «мертвых душ»…». И Гоголь заслужил эту высоту уважения. «Гоголь - первый у нас пророк возврата к целостной религиозной культуре, пророк православной культуры», - утверждал В. В. Зеньковский.
В тот исторический момент в России Н. Гоголь смотрел вглубь общества и вглубь человека и призывал человека к самосовершенствованию, к труду над собой, убеждая его, что без этого жизнь лучше не станет. А либералы, западники предлагали простое решение - человека трогать не надо, он нормальный, наоборот - человеку необходимо дать больше свободы, а вот реформировать общество и государство необходимо, причем - по западному образцу и даже с помощью кровавых революций - и после этого жизнь станет лучше… В одно время в России сошлись в борьбе две различные точки зрения, два различных мировоззрения: восточное и западное, славянофилы-патриоты и западники-космополиты. И Н. Гоголь В. Белинскому объяснял, писал:
«Вы говорите, что спасение России в европейской цивилизации, но какое это беспредельное и безграничное слово. Хотя бы определили, что нужно подразумевать под именем европейской цивилизации. Тут и Фаланстеры и красные и всякие, и все готовы друг друга съесть и все носят такие разрушающие, такие уничтожающие начала, что трепещет в Европе всякая мыслящая голова и спрашивается поневоле: где же цивилизация?»
Белинскому трудно было ответить на этот вопрос потому, что и в самом деле, если посмотреть в тот период на все французские революции, - проходящие в потоках крови и под шум постоянно работающей гильотины, в условиях потрясающей грязи и всеобщего разврата, то все разговоры о западной прогрессивной цивилизации выглядели весьма странно и даже кощунственно.
