Ознакомительная версия.
— Было бы крайне желательно, чтобы маршал Сталин смог как можно скорее опубликовать сообщение о назначении маршала Жукова советским представителем в Контрольном Совете для Германии, с тем, чтобы этот орган мог поскорее приступить к работе.
Сталин заверил гостя:
— Я готов объявить о назначении маршала Жукова либо завтра, либо еще через день, и вообще, когда вам угодно.
На третьей, тоже продолжительной встрече, решался очень ответственный вопрос о начале военных действий против Японии.
Оговорив непременное обсуждение этого вопроса с Китаем, Сталин обещал, что советские войска начнут боевые действия в августе.
Что бы ни писали о Сталине желающие изображать его только черной краской, но даже из встреч с Гопкинсом виден его колоссальный международный авторитет и несгибаемость в защите интересов нашего отечества. По всем вопросам, даже там, где он соглашался с Гопкинсом и через него с предложениями президента Трумена, в конечном итоге получалось так, что позиции Сталина, интересы нашей страны преобладали.
Например, начать боевые действия СССР обязан был в соответствии с договором с союзниками. И вот при встрече с Гопкинсом Сталин дает себя уговорить в том, что уже давно решено, и при этом оговаривает и новое положение, прямо скажем, весьма и весьма не простое:
— Я считаю, после безоговорочной капитуляции Японии, Россия будет участвовать в фактической оккупации Японии и желает достигнуть с Англией и США соглашения о распределении зон оккупации.
И еще раз в конце третьей встречи Гопкинс напоминает Сталину, что до сих пор нет официального сообщения о назначении Жукова.
Для меня остается загадкой такая настойчивость в отношении кандидатуры маршала Жукова. Боевые действия кончились. Авторитет Жукова в Контрольном Совете способен только подавлять других членов комиссии и усложнить им защиту своих интересов. Зачем так настаивает Гопкинс на его кандидатуре?
Единственное, может быть нелестное для Георгия Константиновича объяснение я вижу в том, что Жуков им хорошо известен, как «военная косточка», прямолинейный строевой командир и никакой не политик, и уж тем более, не дипломат. А наступила пора ораторских баталий, а дипломат, как известно, должен говорить одно, думать другое, а делать третье. Жуков на такие выкрутасы явно не был способен. Может быть, поэтому его тянули в сторону от близких ему военных дел?
Как бы там ни было, а на третьей встрече Гопкинс еще раз просит Сталина разрешить вопрос о назначении Жукова. Сталин не привык к такой напористости, да и неловко ему, наверное, было оказаться не хозяином слова после того, что в прошлый раз пообещал.
На следующий день в газетах появилось сообщение:
«О Контрольном Совете по оккупации Германии.
По договоренности между правительствами союзных держав на днях создается Контрольный Совет из представителей Верховного Командования Советского Союза, Великобритании, Соединенных Штатов Америки и Франции, который будет осуществлять высшую власть союзных держав на время оккупации.
Представителем Советского Верховного Главнокомандования в Контрольном Совете назначен Главнокомандующий Советскими оккупационными войсками в Германии Маршал Советского Союза Г. К. Жуков.
31 мая 1945 г.»
Обратите внимание: в этой публикации не сказано, кто принимал решение, нет ничьей подписи, нет ссылки на какой—либо официальный орган. Не знаю, в чем причина такой публикации, может быть, Калинин был болен или в отъезде? Это предположение могу подкрепить тем, что в перечне присутствовавших членов правительства на приеме у Молотова 31 мая и на обеде у Сталина 1 июня, Калинина не было. Но Сталин сказал опубликовать, и этого было достаточно, надо же успокоить высокого гостя.
На третьей беседе зашел разговор о месте очередной встречи глав союзных держав, Гопкинс стал вспоминать, как при возвращении с Ялтинской (Крымской) конференции, Рузвельт полагал, что следующая встреча произойдет в Берлине, это будет символично для победы, которую одержат союзники.
Сталин поддержал:
— Я помню, мы даже подняли тост за следующую встречу в Берлине.
Так было предопределено место следующей конференции руководителей трех союзных держав, которая войдет в историю под названием Потсдамской.
Нетрудно догадаться, какие огромные труды и заботы легли на плечи маршала Жукова по подготовке, а затем по обеспечению работы этой конференции. Но об этом поговорим в соответствующем месте.
Итак, завершив переговоры с Гопкинсом 6 июня, Сталин позвонил Жукову о прилете «выдающейся личности» и просил уделить ему должное внимание.
5 июня 1945 года после долгих предварительных переговоров было назначено первое заседание Контрольного Совета в Берлине. На этом заседании уполномоченные своими правительствами Жуков, Эйзенхауэр, Монтгомери, Делатр де Тасиньи должны были подписать Декларацию о поражении Германии и взятии на себя верховной власти правительствами четырех союзных держав. Кроме ответственности и высокого доверия в этой миссии на Жукова легли еще и заботы по встрече, размещению, обеспечению безопасности и другие хлопоты, связанные с проведением очень представительной конференции. И действительно, эти четыре военачальника в те дни были самые выдающиеся и знаменитые личности в Европе.
В 12.00 на Темпельхофском аэродроме приземлился самолет главы американской делегации. Его встречали с почетным караулом генерал армии Соколовский и комендант Берлина генерал—полковник Берзарин. Разумеется, было непонятно, почему не встречал Жуков, как полагается, равный — равного (скажу позднее о веской причине).
Генерал Эйзенхауэр, я думаю, специально внес некоторую экстравагантность в момент своего прибытия. Американцы вообще большие любители выкинуть нечто необычайное, особенно запоминающееся. В нарушение принятого во всем мире ритуала встречи почетных гостей, Эйзенхауэр не спустился по лестнице и не пошел по ковровой дорожке к почетному караулу. У самолета опустился кусок борта, превратившись в трап, и из темного чрева выехал новенький, сверкающий на солнце «виллис». В нем сидели двое. За рулем очаровательная, типичная американская красавица в форме лейтенанта, улыбающаяся белоснежными зубками. Рядом с ней в пилотке (и как контраст красавице) морщинистый, но тоже сияющий улыбкой Айк (да, именно Айк, как его звали сослуживцы и вся Америка). Сама простота, сама непосредственность, ни тени заносчивости, язык не поворачивается, не смотря на торжественность момента, называть его полным именем генерал—армии Дэвид Дуайт Эйзенхауэр. Да его так никто и не звал с детства. Отца его тоже звали Дэвид. На это имя откликались оба. К тому же, мать не любила модную манеру сокращать имена в Боб, Эд, Тед, Кэт. Она не стала звать сына Дэви и привилось ему второе имя Дуайт. Родительница была довольна, вроде бы и не сокращается оно. А вот мальчишки в школе сразу дали ему кличку — по аналогии с гадким утенком — Гадкий Айк, потому что у него были светлые волосы и красное лицо. Не стану напоминать читателям всю его биографию и головокружительную карьеру. С 1915 года, за 25 лет он дослужился до подполковника и в феврале 1940 года, когда уже полыхала мировая, еще занимался подготовкой резервистов, будучи работником штаба 15 пехотного полка в Калифорнии.
Айк был типичный провинциальный парень из пыльного ковбойского городка Абелина. Отец его работал механиком на маслобойне. Айк обожал (до конца дней своих) фильмы—вестерны. Романтичная история ковбойских приключений витала в воздухе его детства. Еще недавно в Абелине было больше бандитов и проходимцев, чем в других городах Америки. Ковбои и гуртовщики приезжали сюда развлечься, пьянство, поножовщина, перестрелки были повседневной жизнью этого городишки всего с пятью тысячами коренных жителей. Очень колоритной была фигура Дикого Билла, недавнего шерифа Абелина, который пристрелил более 50 преступников, попадал из кольта в подброшенную монету. Правда, и самого Билла уложили выстрелом в затылок во время игры в карты.
И вот к концу войны в Абелине боготворили самого Айка, который стал Верховным главнокомандующим армий трех держав — США, Англии и Франции. Портреты легендарного земляка были теперь в каждом доме. Но дружок юности, со свойственной американцам склонностью к подначке, писал по этому повод Айку: «Это самые худшие из твоих портретов. Рот у тебя на них, как у Джона Брауна, а другие черты лица вообще ни на что не похожи».
В ответе Эйзенхауэр писал: «Если абилинцы попытаются превозносить меня и величать по титулам, а не называть по имени, я, когда приеду домой, буду чувствовать себя чужаком. Самое худшее в военных чинах заключается в том, что они ведут к изоляции, а это мешает товариществу».
Ознакомительная версия.
