Кристин Бар - Политическая история брюк

В 1792 и 1793 годах в общественном пространстве славят другую красоту — юных дев, чья девственность символизирует чистоту и добродетель. Женщины-матери с щедрыми грудями служат эмблемой свободы, победы, разума{119}. 25 сентября 1792 года у Революции появилось женское лицо и фригийский колпак. Как подчеркивает историк Жан-Клеман Мартен, женщины, которые участвуют в многочисленных революционных празднествах, не воплощают, а иллюстрируют то, что они представляют{120}. Есть ли в их присутствии на этих праздниках политическое измерение? Может быть, они приходят, чтобы украсить их своим грациозным присутствием и порадовать глаз окружающих? Патриотическое измерение в виде клятв сосуществует с поиском формы эротизации происходящего.

«Прошло время униженной женщины, опозоренной этим фальшивым и фривольным культом»{121}. Весьма бравурное заявление, хотя, как мы видели, отчасти неверное. С точки зрения радикально настроенной Этты Палм д’Элдерс[16], французские дамы остаются рабынями своей любви к легкомыслию, этого качества, которое они выработали, приспосабливаясь к мужскому деспотизму. Да, в этом проявилась их хитрость, но эта хитрость унизительна, полагает Олимп де Гуж. Должен ли новый режим положить этому конец? Или эту проблему должны решать сами женщины? По мнению депутата-монтаньяра Лекинио, эмансипация женщин должна быть делом самих гражданок, когда они разорвут свои цепи, которые никакой закон не разорвет за них. Другие предлагают мужчинам тоже научиться любить в женщинах добродетель, а не жеманство. Гордость и красота женщины заключаются в материнстве, но исторические обстоятельства требуют временно сделать исключение из правила. Чрезмерная политизация некоторых кругов и необходимость защищать родину от опасности вновь ставят под вопрос традиционное определение различия между полами.

Один из самых сильных образов маскулинизированной женщины — это женщина-солдат. Некоторые гражданки республики выражают желание стать военными. В 1792 году Теруань де Мерикур хотела сформировать женский легион, аргументируя эту необходимость, в частности, тем, что добродетель и храбрость не зависят от пола. Своей скандальной репутацией она обязана не только подобным высказываниям, которые считались слишком экстравагантными, но и своей манерой одеваться по-мужски. Уже после Варен на[17] Олимп де Гуж представила в Национальной ассамблее проект женской национальной гвардии, а в 1792 году она с тем же успехом предлагала, чтобы королеву в Тю-ильри охраняли амазонки{122}. 4 марта 1792 года жительницы Нанта под предводительством гражданки в красном колпаке требуют выдать им пики, чтобы защищать город{123}. 6 марта в Ассамблее была зачитана петиция за подписью 300 женщин, требующая дать им право учиться обращаться с оружием на основании Декларации прав человека и гражданина. Видеть в этом «воинствующий феминизм» было бы слишком несовременно. Оценивать это требование, описанное Теруань де Мерикур, как «превращение отвращения быть женщиной в воинствующий феминизм»{124}, было бы справедливо только в том случае, если термин «женщина» расценивать как относящийся к униженному статусу, ограничивающему поле жизненных возможностей.

Вступление в войну 20 апреля 1792 года приводит к умножению подобных женских патриотических деклараций, появлению на военной службе женщин-добровольцев и героинь, которых начинают почитать. Имя настоящих женщин-солдат, сестер Ферниг (уроженок севера Франции), было присвоено петиции, в которой требовалось «отправить девять сотен парижских гражданок, которые поступили в армейские ряды, переодевшись мужчинами, к границам страны, чтобы сражаться с тиранами наций», а также создать большой женский военный корпус. Подписала его загадочная «Манетт Дюпон». Что это — псевдоним или настоящее имя? Десять тысяч женщин-добровольцев должны были иметь оружие и носить униформу, отказаться от «соблазнов любви», коротко остричься и петь:

Вот они — современные женщины{125}.

По всей стране пели еще одну песенку, восхвалявшую женщин-революционерок, вступивших в ряды армии:

Конечно, песню не следует воспринимать буквально, скорее всего, это шутка. На самом деле, судя по всему, присутствие женщин в мужском костюме вызывало жалобы солдат. Такая одежда позволяла солдатским подругам или проституткам скрываться в рядах военных. Декрет от 30 апреля 1793 года предписывает «отстранить от военной службы женщин, которые в данный момент служат в армии»{127}. Это решение, имеющее серьезные последствия для возможности реализовать свои гражданские права, будет давить на женщин вплоть до XX века.

Но в то же время закон разрешает присутствовать в войсках маркитанткам и мелким торговкам. Они должны были иметь патент, их строго отбирали и тщательно за ними следили. Тот же закон от 30 апреля 1793 года определял статус маркитанток: они должны иметь хорошие манеры и безупречный нрав, а также быть замужем за служащим солдатом{128}. За армией также следовали прачки.

У маркитанток не было официальной формы, но в императорской гвардии они имели право носить брюки с гетрами, короткую юбку, шляпу и кавалерийский редингот (брюки также носили маркитантки австрийских гусар){129}. Судя по всему, это был первый и единственный пример социопрофессиональной ситуации, в которой женские брюки официально разрешались и признавались. Настоящее исключение из правил, но достаточно ограниченное с точки зрения морали и пола. В действительности, которая сильно отличалась от образа, созданного изображениями кокетливых маркитанток, эти женщины, которые давали солдатам водку, когда те смотрели в лицо смерти, вынуждены были довольствоваться довольно жалкой одеждой, никакого отношения к униформе не имеющей. Их популярность соответствовала риску, который они на себя брали, а память увековечена в песнях (например, в знаменитой песне, посвященной Фаншон и написанной гусаром Ласалем: «Она любит смеяться, она любит пить, / Она любит петь как мы»). А еще есть проститутки, вечные спутницы армий, которые иногда стараются сделаться незаметными, переодевшись в мужскую одежду, чтобы попасть в военный лагерь.

Как мы увидим позже, несмотря на официальный запрет, несколько десятков солдат женского пола по-прежнему будут стремиться участвовать в военной авантюре, что подразумевает соучастие и поддержку со стороны мужчин. В мае 1793 года гражданка Фавр, ссылаясь на службу, которую она сослужила родине, требует карту гражданина, но не добивается ее. 10 мая 1792 года активными гражданами, имеющими право голоса, признают только мужчин. Женщинам не разрешают ходить в униформе: обычно они переодеваются именно в нее.

Полиция Парижа арестовывает людей, которые замечены в переодевании или ношении маски. Этот запрет будет подтвержден в уже упомянутом здесь декрете от 29 октября 1793 года: «Каждый волен носить ту одежду его пола, которую сочтет подходящей, в противном случае будет сочтен подозрительным лицом и подвергнут соответствующему обращению, а также наказан как нарушителе общественного спокойствия». Следует обратить внимание на антифеминистское измерение этого уточнения («его пола»).

Изображения женщин-санкюлотов встречаются довольно редко, хотя такое движение существует (Общество революционных республиканок, созданное 10 мая 1793 года). До Революции «женщина из народа» изображалась как представительница третьего сословия. С помощью этого образа — свежего и естественного — подчеркивались упадничество и искусственность аристократии.

У этого изобразительного тупика{130} имеется политическая причина. Женская половина народа исчезает в тот момент, когда мужская половина получает политические права и становится «суверенным народом».

Отныне его воплощают только мужчины. Если у женщин была возможность представлять униженный народ, то теперь они в силу своего пола ее лишились, как только униженный народ получил статус народа-гражданина, сильного и побеждающего своих врагов{131}.

И в английской карикатуре женщина-санкюлот представлена намного реже, чем санкюлот-мужчина. Здесь ее называют французским словом poissarde (торговка), она участвует в сексуальных оргиях, а также в бредовых садистских фантазиях и антропофагии{132}.