- Ну, конечно, где же мне вас одолеть!
Толстяк только покосился на него, не мигнув белыми ресницами, облизнул нижнюю губу и отвернулся пить абрикотин.
Это обидело Матийцева. Теперь играл он. Он вынул сторублевую бумажку и положил на круг.
К человеку в серых завитках, в это время доставшему деньги, подошел сзади какой-то нескладный, с узкой головой и широким лицом, и склонился над ним дружески.
- Рипа!.. Прими пятерку мазу.
- Ах, отстань, пожалуйста, - фыркнул Рипа и почему-то тут же поглядел на Матийцева так, что Матийцев не выдержал и крикнул:
- Что вы глядите на меня... ненавидящими глазами?
- Я-я? На вас глаза-ами?.. - Рипа вздернул изумленно плечом, снова фыркнул, выпятив губы, оглядел быстро всех, ища сочувствия, отодвинулся от Матийцева и сказал, как будто ничего не было: - Дайте карту, пожалуйста!.. Мои - двадцать пять.
- Нет-с, постойте!
Должно быть, подумали все, что начнется скандал, потому что задвигали стульями, но Матийцев просто вынул еще сторублевку, еще и еще - все, что он отложил в сторону в своем ящике, набросал это беспорядочно на стол и сказал успокоенно:
- В банке пятьсот сорок рублей.
Это была крупная ставка для таких мелких игроков (серьезные же приходили сюда позже, после двенадцати), да и для серьезных в этом клубе было бы крупно, поэтому все пригляделись к Матийцеву очень внимательно, даже человек под номером 23.
А Матийцев выдерживал все эти взгляды, чуть сощурясь, и думал: "А что? Любопытно?.. К тому же у меня ведь блестящие глаза".
Сановный старик участливо зашептал ему в ухо:
- Что вы делаете? Зачем это? Опомнитесь!
- Ничего... Понтируете? - спросил Рипу Матийцев.
- Я уж сказал вам: мои двадцать пять! - повторил Рипа, фыркнув.
Крупная ставка как-то озадачила всех; протянули деньги другие - кто пять, кто десять, только толстяк положил столько же, сколько Рипа, и сказал своим глуховатым, изнутри идущим голосом:
- Нужно будет взять у вас карточку au rebours*.
_______________
* Тут в смысле - наперекор, чтобы сорвать банк (фр.).
Все в Матийцеве было против Рипы, но когда он оторвал карты ему и себе, он увидел, что выиграл Рипа. Только когда Рипа взял свой выигрыш, он так откровенно хрустнул пальцами, что Матийцев подумал весело: "Не может себе простить, что не рискнул крупнее... И целый вечер не простит, ах, Рипа!.. А сейчас рискнет и проиграет". И был очень рад, когда Рипа осмелился поставить снова двадцать пять и действительно проиграл вместе с пестроголовым маркером, понтировавшим сторублевкой. Маркер сделал вид равнодушный, как хорошо дрессированный легаш, который знает, как вести себя у стола, но желчный судейский, видимо, волновался, ставя в свою очередь двести. Ему везло перед тем, и деньги у него были; в то, что ему повезет и теперь, поверили и другие и сразу удвоили ставку, и приободрился как-то весь стол. Но в Матийцеве появилась откуда-то жесткая уверенность, что судейский ему не страшен со своими золотыми очками и желчным сереньким лицом. Он даже и карт, которые кинул ему, не посмотрел как следует. И судейский действительно проиграл. И, чтобы скрыть смущение, он ненужно подозвал официанта и спросил бутылку содовой воды.
- Вам нужно снять деньги, - шепнул сзади сановный старик. - Имеете право... А то разберут.
- Ничего, - отозвался Матийцев.
- Ничего, пока вам везет!
- Ишь... А ведь мне все-таки везет, значит?! - вслух изумился Матийцев и забывчиво улыбнулся, оглядев того самого с голым черепом и накрашенными усами.
Или ящик у того был почти пуст, или не решался, только он долго возился, вылавливая и выбрасывая на стол мелкие кредитки, и, уже уверенный в том, что выиграет и теперь, раз ему везет, Матийцев весело всматривался в его пожившие руки, щегольской галстук, беспокойные глаза.
- Новеньким всегда везет, - разрешил себе заметить толстяк и добавил: - Нужно будеть взять у вас карточку au rebours.
- Что ж, берите, - предложил Матийцев.
- Нет, не сейчас... погодя.
- Набираетесь силы?.. Вас все равно не одолеешь, - проговорил, как прежде, Матийцев, но теперь толстяк не отвернулся к абрикотину, а только облизнул свою губу-шлепанец и повел бычачьими глазами.
Тот, с голым черепом, проиграл (Матийцев принял это как должное), и лицо у него стало вдруг усталым, задумчивым, томным. Потом он начал крутить усы поочередно, то правый, то левый, очень долго и старательно, как молодой корнет. Потом таинственно зашептал что-то своему соседу, судейскому, на что судейский, насупясь, буркнул ему: "Нет, оставьте, я не могу", - кашлянул и заметно проглотил, а ногою под столом привычно зашаркал, как будто бы плюнул на пол.
Поглядев на него, Матийцев бросил официанту:
- Человек! Дайте и мне содовой воды.
Владелец роскошных усов, до которого докатился банк Матийцева, сделался весьма оживлен. Он глядел на соседей своим стеклянным взглядом на каждого порознь и на всех вообще, - все как будто стараясь прочесть где-то, как ему поступить. Комкал в руках две бумажки: сторублевку и пятьдесят, и выдвигал вперед то одну, то другую. И на Матийцева долго глядел, не отрываясь, как будто хотел сказать: "Да посоветуйте же, черт возьми!.. Будет вам и теперь везти или нет?.."
- Понтируете? - любуясь им, спросил Матийцев, положив руку на машинку.
Славянин усиленно заработал руками.
- Сто!.. То есть пятьдесят!.. Нет, сто, - пусть!..
Задвигал низко остриженной головой и нахмурил брови.
Матийцев давал ему карты медленно - двойку и тройку, а себе положил семерку и даму.
Славянин поглядел на него бешено, стукнул кулаком и крикнул:
- Вот черт! А? - и, неизвестно зачем, развернул оставшуюся бумажку, сделал вид, что на нее плюнул, и спрятал ее в свой ящик.
- Он весь стол обобрал! - весь вздернувшись, вознегодовал Рипа.
- Не "он", а "они", - сказал Матийцев, - и не "обобрал", а "обыграли".
- Ну, хорошо, хорошо! - поднял Рипа руки, как богомол, и сделал губами неопределенный звук.
Старик дотронулся сзади до плеча Матийцева, кивнул на кучу денег на столе и сказал, открывая его ящик:
- Советую.
- Ничего... еще только двое, - улыбнулся ему Матийцев. - Уж пытать счастье, так пытать, - как полагаете?
- Ну, сейчас я попрошу у вас карточку au rebours, - сказал толстяк.
Губу-шлепанец он вытер салфеткой, лысину спереди - пестрым платком, руки положил на стол очень широко и прочно и, так приготовясь, ждал.
А Матийцеву все-таки не верилось, что толстяк пойдет на весь банк; что-то уж очень много казалось в банке денег - целая гора всяких бумажек и золотых, и гора какая-то неприступная: уж сколько с нее сорвались и упали. И привык уже он ощущать себя баловнем и богачом. И, глядя на игрока, который должен был понтировать сейчас и копался в своем столе, отчего нос его казался еще длиннее, Матийцев насмешливо думал: "Лет через пятьсот такие носы непременно вымрут... зачем они?"
Но армянин, покопавшись у себя в ящике и подобравши деньги, начал шарить в карманах. Руки у него казались - одни пальцы, и пальцы, как удилища, и сколь глубоко ни были у него запрятаны деньги, он отовсюду их доставал. Из одного кармана выудил замшевый кошелек и, высоко держа руки от стола и работая только концами пальцев, положил перед собою пучок бумажек, развернул и разгладил; из другого - вязаный кошелек с золотом, высыпал золото, сложил столбиком, подсчитал; из бокового кармана бумажник с одним только билетом в пятьсот рублей - все это делал он в молчании и опустив глаза, точно творил "умную" молитву, и по мере того, как он это делал, стол оживал все больше и больше. Все лица заулыбались, и все заговорили, а он все молчал и считал. Наконец, он спросил Матийцева:
- Вы не снимаете денег?
- Нет, конечно, - ответил Матийцев.
- Сколько же стоит в банке?
- Ого! - сказал славянин, раздувая усы.
- Д-да! - сказал толстяк. - Видно, дал я зевка с оребуром, - и, видя, что Матийцев долго будет считать свои деньги, отвернулся к столику с коньяком и зажевал лимон.
В банке оказалось около тысячи пятисот.
- У меня здесь тысяча триста пятьдесят, - сказал длинноносый, потупясь, - не хватает ста двадцати...
- Ну и ставьте на стол! - подхватил пестроголовый.
- Нет, я на все, я на все, - заспешил армянин. - Я скажу тогда по телефону, и мне сюда принесут деньги... Вы верите?
- Сто двадцать стол разберет, - сказал, подымаясь, Рипа.
- Нет, я на все, - упрямился армянин.
- Да хорошо, я верю - о чем толковать? - и Матийцев, только теперь начавший испытывать то, что называется азартом, радостно представив, что через минуту у него будет три тысячи, посмотрел в упор на армянина, оторвал первую карту - валета - и щелкнул ею по столу, как заядлый игрок. Он чувствовал, что за ним теперь следят все, что сзади него столпились все зрители, какие были в комнате, и оттого там банное тепло, сопенье, переминанье ног, что тут как будто совсем и не в деньгах дело, а в борьбе счастья со счастьем, удачи его, Матийцева, с удачей этого носатого, который побледнел теперь еще больше и совсем вытянулся в старинный свиток: теперь он тоже не опускал уже глаз, а глядел выжидающе (глаза у него оказались желтыми, как у многих птиц). Вторая карта его была девятка. На длинном лице покраснели довольно скулы. А славянин уже заранее сказал свое: "Вот черт!"
