Другие (внелетописные) литературные свидетельства, которыми иногда пытались подкрепить летописное сообщение — как, например, восклицание митрополита Илариона, противополагавшего в «Слове о законе и благодати»[32] новые времена старым: «Уже не приносим друг друга в жертву бесам!», или перекликающиеся с ним слова Кирилла Туровского из его проповеди в Фомину неделю: «Отселе бо не приемлеть ад требы, заколаемых отцы младенец, ни смерть почести: преста бо идолослужение и пагубное бесовское насилие», — по-видимому, имеют тот же ветхозаветный источник.
Известие о кумирах и человеческих жертвоприношениях представляет в Повести временных лет как бы пролог к истории о варягах-мучениках, отце и сыне, которая отодвинута на 983 г., хотя, возможно, когда-то была неотъемлемой частью сказания о борьбе Владимира с Ярополком. Говорится, что после похода на ятвягов Владимир «иде к Киеву и творяше требу кумиром с людьми своими. И реша старцы и боляре: «Мечем жребий на отрока и девицу; на кого же падеть, того зарежем богам». В Киеве жил один варяг, двор его стоял на том месте, «идеже есть [ныне] церкви святая Богородица [Десятинная]». Этот человек «пришел из грек, и держаше веру хрестеяньску». У него был сын «красен лицем и душею», на которого и пал роковой жребий. Посланники от киевлян пришли на двор к варягу и сказали: «Паде жребий на сын твой… да створим требу богам». Варяг отвечал: «Не суть то бози, но древо; днесь есть, а утро изгнееть; не ядять бо, ни пьют, ни молвят, но суть делани руками в дереве. А Бог есть един, ему же служат греци и кланяются, иже створил небо, и землю, и звезды, и луну, и солнце, и человека, и дал есть ему житии на земли. А си бози что сделаша? Сами делани суть. Не дам сына своего бесам». Послы поведали обо всем киевлянам. Тогда горожане вооружились и силой вломились на двор к варягу, «он же стояше в сенех с сыном своим». Толпа потребовала выдать сына. «Он же рече: «Аще суть бози, то единого собе послють бога, да имуть сын мой. А вы чему претребуете им [зачем хлопочете за них]?» Обозленные киевляне «посекоша сени под нима, и тако побита их. И не свесть никтоже, где положиша их».
В целом «варяжскую» новеллу под 983 г. можно считать ценным историческим сообщением (за исключением богословского спора варяга с киевлянами, состоящего из общих мест, взятых из современной летописцу антиязыческой церковной литературы[33], а также топографической привязки места действия к будущей территории церкви Богородицы, поскольку летописная запись под 991 г. о возведении этого храма умалчивает о якобы произошедшей здесь некогда драме). Порукой достоверности сказания о варягах-мучениках служит безымянность двух его главных героев, ибо благочестивая легенда, конечно, не преминула бы назвать их по именам[34].
Однако конкретный исторический смысл внезапного столкновения киевских христиан с язычниками лежит отнюдь не на поверхности. Нас не может не озадачить то весьма странное обстоятельство, что в число потенциальных жертв, на кого метали жребий, было включено христианское население Киева, которое к тому же еще и не было поставлено в известность относительно происходящего, ибо варяг-отец, как выясняется, ничего не знал о предуготованной его сыну участи вплоть до появления на его дворе возбужденных язычников, пришедших за намеченной жертвой. Само по себе случившееся выглядит беспрецедентным, не поддающимся никакому объяснению событием, особенно если считать инициаторами «жребия» язычников-киевлян, к чему, собственно, и предрасполагает летописный текст. Между тем такое его понимание явным образом противоречит широко известному гостеприимству русов, о котором с большой похвалой отзывались средневековые арабские писатели, и не только они. Вот, например, свидетельство Ибн Русте: «Гостям [русы] оказывают почет, и с чужеземцами, которые ищут их покровительства, обращаются хорошо. Они не позволяют никому из своей среды грабить и обижать таких пришельцев; если кто-нибудь из пришельцев жалуется им на причиненный вред или обиду, они оказывают ему помощь и защищают его». Но ведь киевские варяги — отец и сын — именно и были такими пришельцами, находившимися под защитой закона русского.
Чтобы добраться до истины, следует обратиться к показанию немецкого хрониста XII в. Гельмольда о человеческих жертвоприношениях главному божеству славянского Поморья Святовиту. Святилище его находилось на острове Рюген, и местные жители (славяне-руги, или ране) «в знак особого уважения… имели обыкновение ежегодно приносить ему в жертву человека — христианина, какого укажет жребий». Это единственная аналогия обычаю, о котором ведет речь Повесть временных лет. Притом нужно принять во внимание, что христиане, приносимые в жертву Святовиту, были захваченными на войне пленниками.
Вытекающий отсюда вывод состоит в том, что сказание о варягах-мучениках первоначально (до включения его в летопись) не было продолжением рассказа о воздвижении кумиров, а венчало повесть о захвате Киева Владимировыми «варягами». Среди того «зла», которое они, согласно летописи, сотворили тогда киевлянам, до конца поддерживавшим христианина Ярополка, было, вероятно, и требование почтить «варяго-русских» богов христианской кровью, как это было в обычае в славянском Поморье. Наемная дружина Владимира считала Киев своей законной добычей: «Се град наш; мы его прияхом…», — а по господствовавшему тогда мнению, побежденный был грешником, разгневавшим божество{36}. Естественно, что киевские христиане яростно воспротивились насаждавшимся «варяжским» порядкам, и, по всей видимости, Владимир должен был своей властью прекратить языческие бесчинства, которые грозили настроить против него влиятельную христианскую общину Киева.
Совместные культовые действа
Ближайшим следствием «религиозной реформы» Владимира, то есть учреждения совместных с горожанами культовых действ, стали регулярные приглашения на «двор теремный» киевской городской верхушки: «[Владимир] се же пакы творяше людем своим: по вся неделя устави на дворе в гридьнице пир творити и приходити боляром и гридем, и соцьскым, и десяцъскым, и нарочитым мужем…»
Сообщение это помещено в летописи под 996 г., но мы вправе перенести его на полтора десятилетия назад, так как пиры в княжеском тереме являлись неотъемлемой чертой дружинного быта языческой эпохи. Для Владимира это был еще один способ привлечь к себе киевлян, выступить перед ними в роли общеземского князя. Чтобы вполне оценить всю необычность этой картины — пиршества горожан за одним столом с дружинной русью, — нужно помнить, что княжеский пир издревле был актом обрядовым, во время которого князь и дружинники «ставили трапезы», то есть приносили жертвоприношения своим богам{37}. Пирующие были не только соратниками, но также и единоверцами, служителями корпоративного культа, закрытого от иноземцев и непосвященных. Владимир нарушил обрядовую замкнутость дружинного пиршества-моления. Разрешив киевлянам класть требы «русским богам», он допустил их и на «двор теремный». Тем самым градские «нарочитые мужи» были включены в состав ближнего княжего совета, в кругу которого Владимир «думая о строи земленем, и о ратех, и о уставе земленем».
Глава 2.
ВОЙНЫ ВЛАДИМИРА (ДОХРИСТИАНСКИЙ ПЕРИОД)
Заручившись поддержкой киевлян, Владимир смог предпринять в конце 70-х — первой половине 80-х гг. X в. ряд больших военных походов в порубежные земли. Летописная хронология каждой из «языческих» кампаний Владимира ненадежна, поэтому имеет смысл не следовать ей, а рассмотреть направления экспансии: западное (войны с ляхами и ятвягами), северное (присоединение радимичей) и восточное (походы на вятичей, волжских булгар, хазар).
Этот внезапный всплеск военной активности отвечал интересам всех наличных политических сил Русской земли: молодой князь желал укрепить свою репутацию удачливого, то есть любимого богами вождя; дружину прельщала перспектива получения новых даней; киевляне ожидали притока в город обильной добычи, рабов и восстановления международного авторитета Русской земли, сильно пошатнувшегося после гибели Святослава и последовавших за ней внутренних неурядиц. Восстановленное единство Руси обеспечило успех военным предприятиям Владимира. «И побежаше вся врагы своя, и бояхутся его все. Идеже идяше, одолеваше», — пишет Иаков Мних.
Выбор противника, по которому был нанесен первый удар, достаточно показателен и далеко не случаен в свете религиозно-политических мероприятий Владимира, направленных на сближение с городской общиной Киева. Им стал чешский князь Болеслав II, бывший союзник Владимира по антикиевской коалиции. Взойдя на киевский престол, Владимир как бы подхватил меч, только что выбитый им же самим из рук Ярополка, чтобы силой вернуть Русской земле захваченные Чехией карпатские области. Поход увенчался успехом: «Иде Володимер к ляхом и зая грады их Перемышль[35], Червен и ины грады, иже суть и до сего дьне под Русью».
