У меня есть его телефон, но нет уважительной причины, чтоб ему позвонить. То есть причина-то уважительная: я в него влюбилась. Но ведь не скажешь ему по телефону, что я, мол, вас люблю.
...Неужели я действительно его люблю, человека, которого совсем не знаю и который работает в угрозыске? Почему стала думать о нем? Почему сразу поняла: вот этого человека я могла бы полюбить? О его нравственных качествах я и понятия не имела. Да и сейчас, что я знаю о нем? Ничего не знаю. Зинка сказала: "Он нас любит". Олежка - что к нему можно обратиться в беде. Понятно, видимо, инспектор он хороший. Но даже этого я не знала, когда стала мечтать о встрече с ним. Видела только одно: лицо у него хорошее и доброе.
Но какой бы он ни был добрый, все равно нельзя ему звонить ни с того ни с сего. Что я ему скажу?
Несколько дней я не звонила, а потом не выдержала. Тем более что вечером никого не было дома. Мама в своем министерстве, папа пошел в магазин купить хлеба, кефира и прочего.
Телефон у нас в маминой комнате на круглом столике с выдвижной круглой доской - не столик, а просто шик: верхняя доска отделана белым "формиком", нижняя - черным, ножки из березы.
Столик у тахты (кровать мама куда-то дела). В комнате чисто и неуютно. Современный пустынный "интерьер". Ни одной картины. Репродукций и эстампов мама не признает, а подлинники стоят дорого.
Я сидела на тахте, накрытой клетчатым пледом, и смотрела на телефон, как лисица на виноград.
В конце концов решила: чего я боюсь, может, его и дома нет. Конечно, его нет дома. Чего он будет сидеть дома?
Я набрала номер. Отозвались тотчас.
- Зайцев у телефона.
Я растерялась. Молчу. Словно язык отнялся.
- Алло, слушаю. Вы ко мне?
- Да. Мне вас... Я к вам, Ермак Станиславович. Я...- голос перехватило. Я тихонечко откашлялась в сторону.
- Что-нибудь случилось? - помог он мне. (Как он терпелив!)
- Ничего не случилось... Я просто так. (Что я болтаю? Ох! Молчу...)
- Пусть "просто так". Алло! Что-то вы все-таки хотели мне сказать? Выкладывайте.
(Что выкладывать?!)
- Вы, наверно, заняты сейчас... Ермак... Станиславович?
- Нет, не занят.
- Если не заняты... не могли бы вы... если есть время... немножко рассказать о себе.
Я совсем охрипла от волнения.
- Что? О себе?
Кажется, он от души удивился.
- Да, пожалуйста. Очень прошу.
- Простите, с кем я говорю? (Ох, вот срам-то! Что делать?)
- Разве обязательно? (Может, придумать себе имя?..) На том конце провода рассмеялись - он смеялся.
- Не обязательно, но...
- Владя Гусева...- прошептала я, но он услышал.
- Для чего вам моя биография, Владя? Алло? А вы не разыгрываете меня, Владя Гусева?
- Что вы! Мне трудно объяснить. Однажды... Давно... Я видела, как вы кормили белку. В ботаническом саду. Она вас нисколько не боялась.
- Белок многие кормят.
- Но прямо из рук. Ермак вздохнул.
- Я ничего не понимаю.
Ну вот, я все испортила. Более неудачного начала трудно придумать. Я была близка к слезам. Каким-то странным образом он это. почувствовал.
- Да вы не волнуйтесь, Владя. Быть может, вам нужна помощь или совет?
- Да, мне нужен совет!
- Я слушаю, Владя...
Какой мягкий голос, какое бесконечное терпение. Другой бы давно повесил трубку. Даниил Добин, например.
- Можно, я еще вам позвоню, в другой раз?
- Пожалуйста, звоните когда угодно.
- До свидания.
- Всего доброго, Владя.
Я медленно положила трубку. Ну и ну! Он, конечно, решил, что если я не из преступного мира, то во всяком случае запуталась.
Ведь обычно они к нему обращаются. На меня напал смех. А все-таки я с ним говорила - с Ермаком Зайцевым!
На радостях я стала отплясывать шейк. Пришел папа и смотрел на меня, стоя в дверях.
- А я и не знал, что ты так умеешь,- смеялся он и, поскольку я остановилась, пошел назад в переднюю снять пальто и шапку.
Мы вдвоем пили чай на кухне и говорили обо всем на свете, правда, я иногда отвечала как-то невпопад. Отец взглянул на меня с подозрением.
- У тебя, Владька, сейчас такое лицо, как в детстве, когда ты, бывало, нашкодишь.
- Да ну?
Я прыснула от смеха. Во мне все пело и ликовало: мы почти познакомились. Но какого же совета у него попросить?
- Папа, какого совета можно попросить у инспектора угрозыска, как, по-твоему?
Папа положил на тарелку докторскую колбасу, горчицу и резонно ответил:
- Если дело дойдет до того, что придется просить совета у сотрудников угрозыска, тогда и раздумывать над этим нечего.
- Да, но если просто как предлог... Что тогда можно придумать?
Отец пристально посмотрел на меня и отодвинул тарелку, словно сразу наелся.
- Выкладывай, Владька, что у тебя на уме. Вот теперь и папа говорит "выкладывай".
- Ничего особенного, просто мне нужен предлог... уважительный, чтобы позвонить инспектору угрозыска.
- Да ты что, очумела, зачем тебе ему звонить?
- Хочу с ним познакомиться.
- С кем?
- С инспектором.
- Ты... того, серьезно?
- Вполне, папка.
- Ну, слушаю. Выкладывай!
И я "выложила" про все: как он кормил белку, как я его искала по всей Москве, как неожиданно встретила на заводе.
- Но, понимаешь, его больше интересуют всякие запутавшиеся. Может, украсть что-нибудь?
- Это ты про кого же рассказываешь... Товарища Зайцева?
- Ты его знаешь!
- Уже года два. Это он просил меня присмотреть на заводе за Олежкой, Зинкой, Шуркой Герасимовым - всей их компанией.
Я была поражена. Ищу его по всей Москве, всматриваюсь во всех встречных без надежды когда-нибудь встретить, а родной отец с ним знаком. Чудеса, да и только!
- Ты что же... влюбилась, что ли, в него?
- Не знаю. Но мне так хочется его найти.
- Гм. Найти. А Даниил?
- Что Даниил? И ты тоже. Это ведь просто дружба.
- Знаю, что дружба. Но почему-то думал...
- Нет. Я Дане настоящий верный друг на всю жизнь. А любовь - это другое.
- Ты знаешь, что такое любовь?
- Предчувствую.
Отец долго смотрел на меня. Он явно расстроился. Я налила ему чаю с лимоном, крепкого, как он любил.
- Вспомнил, как носил тебя на руках, - сказал он. - Ездил с тобой на рыбалку. Как ты всегда прибегала ко мне с каждым затруднением. А теперь выросла. Неужто правда, влюбилась? Или морочишь голову? Тебе ведь только восемнадцать.
- Папа, ну при чем тут возраст! Я же не собираюсь замуж. Даже и не думала об этом. Просто у этого Ермака такое хорошее лицо, как у Гагарина. И мне стало грустно, когда он покормил белку и ушел... Даже не взглянул на меня. И теперь вот не он придумывает всякие предлоги, а я...
- А что тебе надо от него, дочка?
- Видеть его, хоть изредка. И... чтоб он меня тоже видел. Не знаю, в общем. Все эти месяцы мне просто хотелось его найти.
Я пригорюнилась. Отец вдруг расхохотался.
- Ну и Владька, ведь надо же...
- Что тут смешного? - Я даже обиделась.- Знала бы, что будешь смеяться, и не рассказала бы тебе.
- Ну, прости. Уж очень неожиданно. Зайцев парень хороший. Он тебя не обидит. Девки-то за ним табуном бегают, а он ни-ни. Серьезный. Живо мозги вправит.
- Так уж и табуном? - усомнилась я, но была уязвлена до глубины души.
- Бегают за ним, смотреть тошно,- уже серьезно подтвердил отец,- ни девичьего стыда, ни чувства достоинства. Звонят, письма пишут, записки. Как же, не женат, зарплата приличная, однокомнатная квартира в центре Москвы. А женится - дадут побольше квартиру. Хорошо, что он скромный и волевой парень, все эти записки и телефонные звонки ему что шелуха от семечек - беспорядок и мусор, больше ничего.
Я буквально помертвела. Ох, зачем же я звонила ему! Попала в табун тех, кто без достоинства, да еще имя назвала свое. Какой срам! Теперь и я для него - шелуха от семечек. Что я наделала!
Мы долго оба молчали. Четко доносились сюда, на четвертый этаж, звонкие мальчишечьи голоса, погромыхивали троллейбусы, надрывно ревели машины, преодолевая подъем. Улица Булгакова идет по склону холма. Когда-то здесь шумел лес... Мне было очень грустно.
Отцу стало меня жалко.
- Ну, не расстраивайся так.
- Ты же еще не знаешь...
И я разревелась, как маленькая, вслух. Всхлипывая, рассказала папе про злополучный телефонный разговор. Отец даже крякнул и потянулся за папиросой.
- Успела! Что б тебе посоветоваться сначала.
- А я разве знала.
Сердце у меня разрывалось от горести, слезы текли так обильно, что попадали в рот - соленые и горькие.
- Хватит, Владька,- поморщился отец (он не выносил слез),- ладно, придумал я предлог... Придется только как следует поработать тебе.
- Но я уже звонила ему... имя он знает. Что делать теперь?
- Скажешь, что об этом деле и хотела поговорить, но чего-то застеснялась.
- Каком деле?
- Высморкайся хоть да умойся. Холодной водой! Беда быть взрослой дочери отцом.
Пока я умывалась и причесывалась (папа не любит лохматых), он уже убрал со стола и ушел к себе.
Когда я вошла, он читал томик Есенина. Когда папе хочется уйти от обыденности, он всегда читает стихи. Но разве моя любовь - это обыденность? Я нехорошо начала, уподобилась тем... кто гоняется за женихами. Но ведь мне не нужно ничего этого. Папа-то должен знать.
