Ознакомительная версия.
Вопросы принятия Русью христианства подробно рассмотрел А. П. Новосельцев[149], который, сетуя на немногочисленность и противоречивость источников, освещающих факт христианизации Руси, акцентирует внимание на трудностях, связанных с этим процессом: «Происходило это трудно и при большом сопротивлении народных масс и, очевидно, части верхов»[150]. Видя во Владимире не «скороспелого реформатора», а «осторожного политика», автор считает, что «Владимир, став христианином, сохранил многие привычки и черты князя языческой поры. Он любил дружину и устраивал для нее знаменитые пиры… проводя нововведения в главном, в более частных вопросах оставался верен старине…»[151].
Вероятно, в этом контексте следует рассматривать и возврат при чеканке первых монет от образа Иисуса Христа к трезубцу. О сакральности этого знака говорилось выше (по семантике он адекватен двузубцу – знаковому выразителю хазарских (иранских) верований). Сакральность трезубца соответствовала и сакральности правителя Руси, что соотносится с функциями правителей на ранних этапах развития государственности (см. выше). Один из исследователей княжеской идеологии Х-XII вв. отмечал: «Очень точно восприятие князей как духовных владык подчеркивает хазарский титул “каган”, прилагаемый к верховному сакральному царю. Этот титул употреблен Иларионом в “Слове о законе и благодати” применительно к Владимиру, Ярославу…»[152]. Очевидно, автор не сомневается в «каганьей» сакральности последних. Однако вряд ли стоит напрямую увязывать функции, которые приписываются хазарскому кагану, с «реалиями бытия» правителей русов, принявших этот титул[153], хотя магическую функцию, выполнявшуюся русским правителем, исключить нельзя. Исследователи пишут об Олеге, выступающем «князем-жрецом, соединившим сакральную и политическую функции»[154], о жреческих функциях Владимира Святославича[155]. У протоболгар, как свидетельствуют раннеболгарские источники, хан (хан сюбиги) являлся верховным правителем государства, высшим военачальником, верховным законодателем и судьей, а также главным жрецом[156].
Магическое значение у праболгар на Дунае имел знак «ипсилон», как об этом говорилось выше. Можно предположить, что для русских правителей таковым являлся двузубец/трезубец. В. Е. Флерова приводит интересную деталь, зафиксированную в Дунайской Болгарии, – совмещение трезубца (аналогичного изображенному на монете болгарского царя Михаила Шишмана) и грифона. Грифоны (орлиногрифоны) характерны для древнерусского искусства, где их изображения связаны с княжеской средой. Встречаются они и в Хазарии[157].
Думается, что обширный материал, использованный в настоящей статье в целях поиска аналогий и объяснений «загадочного знака» первых русских монет, позволяет охарактеризовать его как сакральный, магический символ[158], реликт прежних верований (подобный символ, отличающийся от знака собственности, родового знака, имел в виду Н. П. Лихачев).
Этот знак («иранский вклад в древнерусскую духовную культуру») соответствовал представлениям русского правителя о его функциях, в результате чего и наблюдается совмещение знака с таким властным атрибутом, как монета.
Впоследствии произошла его трансформация в знак княжеской собственности, «знак Рюриковичей», как он и квалифицируется в историографии.
К вопросу о символике власти в контексте развития русской государственности[159]
(доклад, прочитанный на Международной научно-практической конференции «Ладога и истоки российской государственности и культуры»)
Старая Ладога известна всему научному миру исключительными результатами археологических раскопок. Однако она снискала себе славу также тем, что в местном храме Святого Георгия (XII в.) сохранился шедевр средневековой монументальной живописи – фреска «Чудо св. Георгия о змие».
При исследовании образа Георгия-воина в контексте его значимости для символики Русского государства напрашивается вывод, что именно этот святой сопутствует развитию русской государственности. Его образ, в основном в виде Драконоборца, запечатлен на монетах и печатях Средневековья во многих христианских странах, его имеют в гербах десятки европейских городов, государство Грузия поместило его в свой государственный герб. Однако на протяжении тысячелетней истории только наше Отечество почти беспрерывно использует образ Георгия-воина в государственной атрибутике: его можно видеть на первых русских монетах и печатях князей с XI в., его изображение присутствует на общегосударственной печати конца XV в., а также в государственном и городских гербах вплоть до настоящего времени.
В нашем обществе необыкновенно вырос интерес к исторической символике, к знакам, олицетворяющим российскую государственность. Собственно, и сама проблема государственности становится все больше предметом пристального внимания и внедряется в общественное сознание даже на уровне учебных пособий[160]. Параметры понятия государственности в процессе эволюции государства менялись, изменялась и государственная символика, неразрывно связанная с государственной системой и идеологией.
Эмблемы государственного суверенитета, появившиеся в Новое и Новейшее время, не всегда в своем изобразительном варианте соответствуют, так скажем, характеру власти. Однако на ранних этапах развития государства они воплощались в реальных знаках власти руководителя, отражая его социальные функции.
Применительно к нашей теме речь может идти прежде всего о княжеских знаках власти. Последние, в отличие от регалий королей, императоров, которым посвящены многочисленные работы западноевропейских исследователей, изучавших досконально вопросы коронации, системно не изучались.
Традиционно отечественные историки, исследуя принципы власти в Древнерусском государстве, не акцентировали внимание на атрибутике этой власти. Возможно, здесь сказалось влияние правоведов, отрицавших в русском праве символику[161]. Применительно к символам власти их отсутствие, по-видимому, рассматривалось как следствие своеобразной доктрины власти, а именно: занимать княжеские столы на Руси могли только представители княжеского дома Рюриковичей[162] (все они «одного деда внуки»). Способы же «усвоения» княжеской власти – «старшинство» и «отчина» – исключали (по крайней мере на ранних этапах государственности) какие-либо церемонии в оформлении принятия этой власти, кроме известного по летописи «сел на столе», «занял стол отца своего» и т. д.
Как ни парадоксально, но своеобразное отсутствие внимания со стороны историков и историков права во второй половине XIX – начале XX в. к государственной символике Древней Руси может объясняться и успехами «археологии», как тогда называли вспомогательные исторические дисциплины. Блестящие работы И. И. Толстого, А. В. Орешникова по истории первых русских монет возбудили интерес не только к древнейшим русским монетам, но и к княжеским знакам на них. Работы нумизматов, специалистов по сфрагистике, а также искусствоведов, этнографов раскрывали социальную и техническую стороны появления и эволюции «знаков Рюриковичей», иначе – «трезубца». В советское время знакам власти Рюриковичей посвящали свои работы прежде всего археологи (Б. А. Рыбаков, А. В. Арциховский, В. Л. Янин, его ученики и коллеги), но также и нумизматы (И. Г. Спасский, М. П. Сотникова), искусствоведы (В. Н. Лазарев, О. И. Подобедова), историки (О. М. Рапов, М. Б. Свердлов). Значительно расширилась источниковая база вопроса, однако при всей фундаментальности работ названных авторов они являются составными частями мозаичного панно, ибо в целом проблема княжеских инсигний Руси остается в полной мере не решенной. Это, кстати, касается и ее соседей; во всяком случае, еще тридцать лет тому назад крупнейший исследователь знаков власти (Нerrschaftszeichen) П. Э. Шрамм отмечал, что особого внимания заслуживает разработка проблемы, связанной с символикой власти у народов Южной, Юго-Восточной и Восточной Европы[163].
Своеобразным откликом явился труд Ф. Кэмпфера «Портреты русских государей. От истоков до Петра Великого»[164], а также опубликованные в 90-е гг. работы польских и сербских ученых[165] о знаках княжеской власти в их странах. В этих работах изложена методика исследования, в котором соотносятся изобразительные материалы, вещественные памятники (печати, монеты, предметы вооружения и т. д.) и письменные источники, особенно передающие представления современников о князе, его имидже воина и правителя. В данных работах содержится представление о комплексе символов княжеской власти (представление о комплексе в значительной степени основывается на функциональной градации аспектов власти в индоевропейской традиции[166]), изложены принципы смены одних знаков власти другими в контексте развития права, предполагающие разделение знаков княжеской власти по фазам и использование на ранних этапах – в дохристианский и раннехристианский периоды – языческой символики.
Ознакомительная версия.
