type="note">[90]. По городу были развешаны плакаты, которые призывали граждан сообщать обо всех обидах, наносимых со стороны русских солдат [91]. Уже цитировавшийся выше П. А. Аккерман вспоминал, что, когда он приехал в Тильзит в первый раз, ему показалось, будто город занят немцами: «Масса публики; магазины все открыты; трамвай в полном ходу. Ни одного военного нашего не встретилось пока <…> Как-то от сердца отлегло, когда на площади <…> мы, чуть не попав под трамвай, налетели на взвод пограничной стражи» [92].
Однако к концу августа обозначились серьезные изменения в отношениях к немцам как в армейских штабах, так и фронтовых офицеров. С самого начала наступления в Восточной Пруссии русские войска начали сталкиваться с разрозненными актами сопротивления, которые не приняли размаха партизанской войны, но были достаточно многочисленными. В тылах нападали на одиночных солдат и офицеров, перерезали провода связи, местные жители укрывали разведчиков, поджогами стогов сена и построек указывали пути продвижения войск, расположения штабов, артиллерийских парков и пр. Как пишет С. Г. Нелипович: «Активно действовали разведчики из местного населения, подававшие сигналы о передвижении и дислокации русских войск звоном колоколов, огнями, так называемым “мельничным телеграфом”. Не давали покоя стрелки на велосипедах и мотоциклах. Так, успеху бомбовой атаки на 110-й полк способствовали несколько крестьян, которые подожженным домом демаскировали его расположение» [93]. Во время отступления русских войск были случаи, когда жители стреляли из домов по отходящим русским войскам. Так, горожане Алленштайна помогали громить русский 13-й корпус [94], а уже в сентябре 1914 г. подобным образом вели себя жители Тильзита. Даже в сделанном генералом Пантелеевым Докладе правительственной комиссии, назначенной в 1914 г. для расследования условий и причин гибели 2-й армии ген. Самсонова в Восточной Пруссии осенью 1914 г., среди прочих причин поражения отмечалось «непринятие надлежащих мер к осмотру пройденного армией пространства, особенно лесов, городов и селений, к задержанию партизан противника и уничтожению средств сигнализации и сношения (телефонов), коими противник пользовался в тылу наших войск» [95].
Учитывая националистический подъем первых недель, описанные выше особенности взаимного восприятия, а также убежденность немцев в том, что именно Россия начала войну, мы можем утверждать, что все эти действия вписываются в логику «тотальной» войны: каждый член сражающейся нации стремился внести собственный вклад в победу над врагом. В действительности в ряде случаев ответственными за атаки были немецкие разъезды, в то время как русские возлагали вину на местное население. Соответственно, мы можем говорить о том, что страх шпионажа и партизанской войны заставлял с подозрением смотреть на немецких граждан в целом, в то время как на практике не удалось найти способ проводить границу между действиями военных и враждебным поведением прочих жителей провинции. В конечном счете формы последнего варьировались. Не стремясь оправдывать тотальную шпиономанию, мы приведем в качестве примера случай в Инстербурге: при отступлении немецких войск два немецких солдата отстали и под видом работников проживали в отеле «Дессауэр Хоф». Во время пребывания здесь штаба 1-й армии один из них своровал папку с документами, однако в ней находились незначительные по важности телеграммы и газетные вырезки [96].
В послевоенных мемуарах русские офицеры не жалели сил на изобличение вероломства местных жителей, обвиняя их в нарушениях правил войны. Например, начальник 1-й кавалерийской дивизии (1-я армия) генерал В. И. Гурко писал: «С первых дней кампании нам стало ясно, что противник использует для сбора разведывательной информации все мыслимые способы <…> Вступив на германскую территорию, мы очень скоро обнаружили, что враг использует для сбора информации местных жителей, в первую очередь – мальчишек школьного возраста, которые во время движения наших частей появлялись на велосипедах у них перед фронтом и на флангах. Первое время мы не обращали на них внимания – до тех пор, пока обстоятельства совершенно ясно не показали нам, ради чего раскатывают вокруг нас эти велосипедисты. Тогда мы были вынуждены отдать приказ открывать по юным самокатчикам огонь. Метод передачи информации о наших перемещениях при помощи поджогов я уже упоминал. Несколько раз мы ловили германских солдат, переодетых крестьянами или даже женщинами» [97].
Нередко немецкие разведчики действовали под видом мирных граждан. Так, полковник В. Е. Желондковский (офицер 1-й батареи 6-й артиллерийской бригады XV корпуса 2-й армии) писал о том, как сразу же после перехода границы командир батареи пришел в ярость: «“Что за безобразие, какие-то немцы шляются вдоль колонны. Наверное, считают пушки и солдат. Разведчики, гоните их от колонны. Пошли вон отсюда”. Оба немца побежали в сторону прямо по целине, закрывая руками головы от сыпавшихся на них ударов нагаек. Через несколько шагов отошедший в картофельное поле солдат нашел 2 велосипеда, а около них 2 винтовки и патроны в сумках. “Вот видите, что это за немцы и почему мы их не арестовали”, – сокрушался мой командир» [98]. Это еще больше размывало границу между комбатантами и некомбатантами, подталкивая русских к поиску действенных ответных мер.
О согласованности действий местного населения и немецких войск свидетельствовал начальник 29-й пехотной дивизии (1-я армия) А. Н. Розеншильд-Паулин. В д. Поппендорф (близ р. Деймы) 27 (14) августа разместился штаб его дивизии: «Часть жителей дер. Поппендорфа и окрестных деревень остались на местах и, как все говорили, занимались шпионажем, сигнализацией и вообще были очень подозрительны. В одной из деревень близ самой позиции поймали собаку, у которой под шерстью была намотана телефонная проволока. В ночь с 17 на 18 августа, когда немцы бомбардировали нашу позицию, за самым расположением штаба дивизии внезапно загорелся огромный стог сена и в направлении к нему пошли усиленные разрывы тяжелых снарядов» [99]. О схожем вспоминал генерал В. А. Слюсаренко, начальник 43-й пехотной дивизии (левый фланг 1-й армии): «Посреди этого густого, высокого соснового леса мы неожиданно натыкаемся на штабеля дров, кем-то только что подожженные. Никого из людей вблизи не видно.
Я быстро соображаю, что дрова подожжены немцем-лесником и что это “дымовой маяк”, указывающий на появление здесь русских войск» [100].
В итоге, как подметил живший в Инстербурге О. Хаген, «повсюду русским чудились предательство, саботаж и шпионаж» [101], правда, как видно из описанного выше, ситуация была достаточно сложной: в условиях маневренной войны русские военные сталкивались с многочисленными фактами враждебности, не имея возможности в полной мере разобраться с тем, кто и в какой степени несет ответственность за них. К этому обстоятельству русская армия была не готова, размывание границ между комбатантами и некомбатантами вызывало не просто раздражение, но и заставляло сделать вывод о том, что мирные граждане нарушают принципы и обычаи ведения войны.
