ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Позвякивая колокольчиком, подвешенным к шее, курчавый ягненок щипал травку, пробивавшуюся между каменными плитами. Синий густой воздух казался шелком, вьющимся над куполами храмов древнего акрополиса, над зубчатыми башнями и величавыми стенами. Солнце поднималось неторопливо, напоминая золотое блюдо: вот-вот положат на него зажаренного оленя и подадут к царскому столу.
На губах Русудан мелькнула усмешка и погасла. Увы, здесь не одно солнце, здесь, казалось, все поставлено в угоду мелким, будничным интересам дня. Слишком непривычно для Русудан протекала жизнь во дворце царя Имерети, так непривычно, что становилось тяжко от одного вида вельмож, бесцельно снующих по строго убранным залам. Здесь все обставлялось торжественно, даже еда не обходилась без грома: в десять часов раздавался удар барабана, и все устремлялись в "зал крылатых коней", шумно рассаживались, согласно установленному этикету, за узким столом, где их ожидало кислое молоко.
Почему сегодня особенно искала Русудан уединения? Ночью, во сне, она шла по белым розам, и незримые шипы вонзались ей в ступни; было сладостно от бесконечной дороги цветов и нестерпимо больно от кровоточащих ранок. Вдруг розы стали красными, образовали огромный венок и запылали, а она металась в замкнутом кругу, задыхалась от терпкого дыма и не могла разомкнуть глаз. Порывисто оставив ложе, Русудан потушила курильницу, но фиолетовый дымок продолжал виться, и в его струйках чудилось что-то недоброе.
Вся во власти каких-то предчувствий, вспоминая сон, она задумчиво поднялась на безлюдную площадку акрополиса, главенствовавшего над стольным городом Кутаиси. Отсюда неистовый Риони походил на спокойную голубую ленту, протянутую вдоль цветущей равнины, а за ней зеленели ущелья темных гор, покрытых лесами, они как бы качались в зыбком мареве. Белые черепа Пас-горы и соседних великанов сурово выглядывали из-за отвесной Квамли и других гор, подымающих свои громады над изломом лесистых хребтов, почти вплотную подступивших к городским стенам.
Некогда в Ананури, в дни молодости, Русудан, княжна Арагвская, дочь доблестного Нугзара Эристави, любовалась гордым, замкнутым азнауром Саакадзе. Он был непонятен, словно книга чужого народа, но другого не ждало ее сердце, не терпящее покоя. Вспомнилось, как взобрались на вершину горы, откуда замок Ананури казался игрушечным, как бы сложенным из камешков рукой ребенка. О, как было наверху хорошо! Там царствовал ветер! А когда на горе ветер, небо качается...
Здесь среди мраморных стен тщетно надеялась она ощутить ветер, который напоминал бы ей о Георгии! В неподвижном воздухе ветви будто застыли, и шелест листвы не повторял песню, давно отзвучавшую. Да и в светлой высоте не парил арагвский орел.
Склонившись, Русудан погладила ягненка, и детеныш с шелковой шерсткой уткнул влажный носик в ладонь незнакомке. И внезапно пришло ей на ум: не так же ли невинна и, увы, глупа была политика Георгия Третьего Имеретинского в отношении Картли, как этот ягненок?
Над акрополисом распростерлось облачко, похожее на перистое опахало, и хотелось крикнуть Русудан: "Мчись за Сурами! Там ты обернешься ливнем, преграждающим путь врагу, туманом, укрывающим друга, каплей воды, что иной раз дороже океана".
Но облачко не шелохнулось. И не настоящими казались багрово-красные плоды, пламеневшие на гранатовых деревцах.
Внизу высились дворцы, башни, храмы, дома с узорчатыми балконами. И над ними словно царствовал величественный собор Баграта Третьего, опоясанный орнаментом из каменных львов и грифов. Крепость бога и стольный город царя! Тут проповедовалось отрешение от земных благ, а по речным водам неслись зеленоватые ладьи, украшенные коврами, на них купцы властью золота утверждали обратное; и деловитые фелюги и легкие бурдючные плоты, груженные дорогим товаром, утверждали торжество материи над духом.
Русудан никогда не припадала в экстазе к подножию креста. И какие божества, какие кумиры могли пленить сердце, познавшее величие любви и смысл жертвы?
Не одна Русудан, все ностевцы тосковали по родной Картли. Пышный Кутаиси был чужд их душе, не касался самых затаенных струн сердца. Красивые имеретинские княгини и азнаурки с набеленными лицами и насурьмленными бровями, шуршащие шелками и звенящие браслетами, выглядели беднее, чем ностевские девушки в простых платьях, но гибкие, как серны, скользящие над крутизнами, с бархатистыми щеками и сдержанной улыбкой, словно отражающей природу горного раздолья.
Видения родного Носте не покидали Русудан, и она стала еще более молчаливой и замкнутой, словно оберегая тайник своих мыслей от придворных имеретинского царя.
Жизнерадостная Хорешани остроумным словом и любезным обхождением обворожила имеретинскую знать, но тоже избегала дружбы с нею. Дареджан, втихомолку роняя слезы, старалась чаще оставаться в просторном, богато убранном доме, отведенном семье Моурави.
Лишь Иорам и Бежан азартно состязались с юными царевичами Мамукой и Ростомом в меткости стрельбы из лука, в поединках на клинках, в езде на горячих конях. Окруженные упитанными князьками, царевичи неизменно проигрывали, но силились показать, что лишь из вежливости уступают картлийцам, как гостям. Такое коварство приводило в бешенство Иорама, и он с наслаждением то подбивал в единоборстве глаз царевичу Ростому, то шашкой с притупленным концом раздирал бархат на плечах царевича Мамука.
Царь Георгий и царица Тамар радушно встретили семью Великого Моурави. Царица уважала величественную Русудан, искренне полюбила обаятельную Хорешани, и даже скромная Дареджан была у всех придворных желанной гостьей.
Вельможи пользовались всяким предлогом, чтобы устроить празднество и развлечь гостей, не понимая, что картлийкам дороже их уединение. Но пока им нельзя отказаться от шумной жизни при дворе со всей ее роскошью, - никто не должен замечать их тревоги, тоски и тяжелых раздумий.
Встреча престарелого Малахии, имеретинского католикоса, с достойной Русудан прошла очень удачно, благочестивая, полная холодного блеска беседа привела католикоса в необычайно возвышенное состояние.
- Дочь моя, ты, подобно посланнику неба, наполнила мое сердце священным трепетом! Откуда ведомы тебе речи столь мудрые и милосердные?
Хотела сказать Русудан, что настоятель Трифилий, в прошлом имеретинский князь Авалишвили, за много лет дружбы с нею научил помнить: "Кесарю кесарево, а богу - божье". Но, спохватившись, вспомнила: вовремя промолчать - все равно, что украсить разговор благоуханием весенних фиалок.
Шумным торжеством отметили во дворце отвод Леваном Дадиани своих войск от имеретинского рубежа. Хорешани, восхитив княжество, привела изречение из персидской мудрости: "Не стой там, где можешь упасть!"
А в опочивальне царь Георгий, сбросив мантию и отстегивая ожерелье из изумрудов, шепнул царице:
- Хвала моей предусмотрительности! Я спас свой удел от страшных бедствий: если приезд семьи Моурави так напугал Левана, то как притихнет разбойник, узнав, что я породнюсь с великим "барсом"...
В мраморной нише на тахте, облокотясь на мутаки, Русудан и Хорешани обсуждали событие:
- Может, царь теперь снарядит в помощь Георгию если не три, то хотя бы одну тысячу дружинников? Нехорошо: раньше обнадежил, а потом почти предал.
- Нет, моя Хорешани, и одного дружинника не пошлет царь. Зачем? Вести из Базалети все печальнее. Конечно, для нас лучше, чтобы послал, а для Имерети важнее, чтобы войско охраняло ее рубежи.
- Еще неизвестно, что для Имерети лучше: три тысячи дружинников на берегах Базалети или на берегах Риони?
- Ты о планах Георгия? Но ведь скоростной гонец вчера поведал о сговоре Моурави с Александром. Он царевичем очень доволен.
- А я так думаю, - дрожащим голосом проговорила Дареджан, подойдя к нише: - Если хочешь греться на солнце, не садись на лед! Может, наш красавец Автандил хранит в сердце неприязнь к царю, нарушителю слова, тогда и царевна ему ни к чему!
- Да, ты права, дорогая, - вздохнула Хорешани. - Не понадейся Георгий на имеретин, что-нибудь другое придумал бы.
Некоторую неловкость испытывали царь и царица перед мужественно скрывающими свою печаль картлийками. Через день прибывал от азнаура Дато очередной гонец, но лица Русудан и Хорешани не светлели.
И вот как-то царственная чета посетила Русудан. Уже по тому, что телохранители были оставлены у входа, придворные совсем отсутствовали, Хорешани поняла, что разговор будет негласный, и, обняв Дареджан, поднялась с нею на верхний балкон, обвитый благоухающими розами.
Поблагодарив царственных гостей за посещение, Русудан приготовилась слушать.
- Мы полны сочувствия к тебе, достойная госпожа Русудан, - начал царь издалека. - Но разве после грозы солнце не сияет ярче?
В теплых словах выразила и царица надежду на лучшие дни: "Они грядут на смену злоключений, как вестники весны".
