467
Г. Бушуев пишет во Враче 1897 г. О телесных наказаниях в войсках и в частности останавливается на применении розог в дисциплинарных батальонах. По сообщению одного из врачей, долго служившего в дисциплинарном батальоне, «число заключенных за 18 лет колебалось от 100 до 400 в течение года; за последние 11/2 года от 250 до 300. За последние 4 года производилось ежегодно от 16 до 20 наказаний розгами. В то время как прежде довольно часто наказывали за курение и нахождение табаку и денег, за последние 4 года при более человечном начальнике, чем прежние два, наказывали почти исключительно за дерзость, брань, драки, притворные болезни и особенно за неповиновение. Проступки, дерзости и неповиновения имели место преимущественно по отношению к нижним чинам – унтер-офицерам и фельдфебелям, составляющим низший персонал учителей и надзирателей. И это по той простой причине, что среди заключенных встречается много людей, стоящих по образованию и воспитанию выше, чем их низшие начальники, и следовательно, с более развитым самолюбием». Личные наблюдения г. Бушуева, конечно, тоже говорят не в пользу этих наказаний. «Не далее, как этим летом, мне самому, – замечает он, – пришлось произвести судебно-медицинское вскрытие осужденного рядового, предпочевшего смерть через самоповешение дисциплинарному батальону с его розгами…» Нравственная обязанность военных врачей по мере сил бороться с этим наказанием в войсках. «К сожалению, не всегда спрашивают мнение врача. При наказаниях в дисциплинарном порядке, особенно при назначении небольшого количества ударов обыкновенно даже вовсе не спрашивают. Делается ли это под влиянием стыда перед врачом или обусловливается боязнью, как бы тот не наложил своего veto на сечение, не берусь решать. Вернее все-таки первое предположение. Число любителей “всыпать”, “закатить”, “влепить” столько-то горяченьких солдату редеет с каждым днем. Будем надеяться, – говорит г. Бушуев, – что и эти любители и “охотники до кулачной расправы” скоро вовсе переведутся в русской армии. Пока же будем широко пользоваться правом своего veto, где только возможно. А где нельзя, там будем следовать примеру великого врача-подвижника Гааза, будем просить и молить за провинившихся!»
В интересной лекции, прочитанной М. А. Стаховичем в г. Орле 17 декабря 1894 г., он передает историю мучительного «прута», налагавшегося на незакованных арестантов и отмененного вследствие заступничества доброго гения арестантов, великого гуманиста, доктора Ф. В. Гааза (отметим, кстати, людскую неблагодарность: одна из московских больниц, где был главным врачом благодетель бедных больных Гааз, при жизни его была наименована народом Газовской, и о ней говорили: у Гааза – нет отказа. После смерти «забыли» официально утвердить это наименование, и оно вышло из употребления). Неизвестно, каким путем пришло в Россию это изобретение испанской инквизиции. Оносостояло из железного стержня около 8-ми верш, длиною и около 10 фун. весом, один конец имел головку, другой ушко, в которое продевалась дужка замка. На руку арестанта повыше кисти надевали запястье, а сквозь б или 8 запястьев пропускали стержень, навешивали и запирали замок, ключ от которого следовал в запечатанном пакете, который раньше прибытия на этап никто не имел права вскрывать, что бы в пути ни случилось. Конвойный по своему усмотрению набирал пары: старые и молодые, великорослые и малорослые попадались иногда на один и тот же прут. Легко понять, каким мучительным истязаниям подвергались следовавшие таким образом арестанты. Заметьте, что то были не всегда преступники (каторжные шли в кандалах, что было гораздо легче), а попадались и возвращаемые на родину по просрочке паспортов или по воле помещиков, попадались дети, наконец. В таком виде перегонялось в России ежегодно до 10 тысяч человек! И ни один голос не поднялся против этой меры, в защиту страданья людского, покуда Гааз не предпринял своей борьбы. Она длилась с августа 1829 по февраль 1838 г. Нельзя не подивиться одинаково как твердому мужеству и убедительности Гааза, так и заносчивому упорству его главного противника, начальника корпуса внутренней стражи, генерала Капцевича. Добрым гением Гааза был светлейший князь Голицын, заступником Капцевича являлся военный министр. Гааз доказывал, что прут – прямое истязание, что благодаря ему запястье протирает руку до кости неперестающим трением, вызываемым всяким движением одной из прикрепленных к нему рук, что на всех прикованных руках образуются раны, опухоли, и кожа бывает содрана, что при нем нельзя надевать рукавиц, и арестанты отмораживают пальцы, а холод надручника причиняет страшные мучения; что, благодаря запертому ключу, если в дороге занеможет или устанет арестант, остальным приходится тащить его весь перегон до этапа на своих израненных руках, так как всех посадить на повозку невозможно; что ночью не могут иметь покоя потому, что движение одного чувствуется всеми, и когда одному надо выйти, должны вставать все; что обязательная близость, наконец, вредно отзывается на нравственность арестантов. Капцевич ссылался на отзывы, данные подчиненными ему начальниками этапов, уверявшими, что на прутья от арестантов жалоб не поступало. Он говорил, что начальство знало, что делает, устанавливая отличие между пересыльными, идущими на пруте, и каторжными, следовавшими в кандалах. Под конец Капцевич прямо нападал на Гааза, называя его «утрированным филантропом», «капризным чудаком», «сумасбродным фанатиком, вечно обманываемым арестантами», и требовал несколько раз удаления его от занимаемых им должностей. Капцевич из ненависти к Гаазу забраковал изобретенные им кандалы и заменил прут целью, несмотря на то, что это новое изобретение продолжало мучения прута: руку нельзя было класть за пазуху и спать нельзя было ни рядом, ни головами вместе. В 1838 г., благодаря твердому заступничеству и авторитету князя Голицына, Гааз одолел: прутья были отменены, но по смерти в 1844 г. обожаемого всей Москвой за свои высокие качества ума и сердца генерал-губернатора защитники прута восстановили своего любимца, и он просуществовал до 1868 г., когда в благодетельное царствование императора Александра II прут был отменен окончательно («Русский Инвалид», 2 марта 1868. № 59). Любопытная подробность: прут был отменен по настоянию того самого ведомства – военного министерства, которое так упрямо его защищало. В1897 г. А. Ф. Кони напечатал превосходную биографию Гааза. В том же году возникла мысль о сооружении ему в Москве памятника.
См. Т. LXIX. Дела о преобраз. суд. части. Ст. 6.
Говоря об отмене телесных наказаний, назначаемых по суду, г. Ровинский указывает, что в других сферах розги действуют по-прежнему; впрочем, недалеко то время, когда с уничтожением личной подати (курс, подл.) с татарскою круговою порукою (id.) перестанут действовать и административные розги (это оптимистическое ожидание, высказанное в 1881 г., к сожалению практикою и законодательством-законоположением 12 июня 1889 г., – было опровергнуто); а то курьезно смотреть, говорит он, как на суде какой-нибудь «аблакат» из кожи вон лезет, чтобы сбавить своему клиенту месяц – другой ареста, а за стенами суда не по чем распорядительному становому всыпать тому же клиенту за податную недоимку сотни три соленых розог, только не самому, а по приговору общества или волостных судей, которые о таком приговоре только через год узнают (см. н. с. Ровинского, V, 324, прим. 273).
«У этих людей (противников решительных реформ), – писал М. Н. Катков в 1860 г., – всегда на языке незрелость общества, неразвитость народа, негодность породы и т. п.» (см. Русск. Вестн., 1860. № 2).
Вопреки воззрениям нынешних (1891) «друзей народа», уверяющих, что его нужно пороть во имя уважения к народному мировоззрению, Я. И. Ростовцев рассуждал иначе (см. ниже). Помешанный на розгах и защищающий их именем народа, кн. Мещерский напечатал в Гражданине (№ 82 за 1895 г.) заимствованное у такого же фанатика розог, английского лорда, дикое умозаключение, что так как преступность между малолетними в Англии уменьшается (число заключенных в тюрьму с 3000 упало до 800; число малолетних преступников с 14000 – до 5000; число бедных с 47000 —до 22 000), то не подлежит сомнению польза «учения» посредством сечения. Ярые почитатели розог упустили из виду сущую безделицу: влияние учения, производимого не розгами, а школою. Дж. Леббок в своем очерке «Как надо жить» статистическими данными ясно доказывает, что соответственно увеличению числа школ уменьшается число заключенных в тюрьме. «1870 г., когда прошел образовательный акт, был самой важной эпохой в общественной истории Англии. В то время число детей в английских начальных школах было 1400 000; теперь их боле 5000 000. Какие же это дало последствия? Возьмем сперва уголовную статистику. До 1887 г. число заключенных в тюрьмах выказывало склонность к повышению; в этом году общее число их было 20 8оо. С тех пор оно постоянно убывало, и теперь их только 13 000. Следовательно, в круглых числах оно уменьшалось на одну треть. Но мы должны помнить, что население постоянно возрастало и с 1870 г. прибавилось на одну треть. Если бы число преступников увеличивалось в том же отношении, то их было бы 28000 вместо 13000, т. е. более, чем вдвое. В таком случае, на полицию и тюрьмы пришлось бы израсходовать, по крайней мере, 8 000 000 ф. стерл. вместо 4000 000. Относительно малолетних преступников замечается убыль, еще более благоприятная. В 1856 г. число несовершеннолетних, обвинявшихся в наказуемых проступках, было 14 000. В 1866 г. оно упало до 10 000; в 1876 г. – до 7000; в 1881 г. – до 6000, а впоследствии до 5100».
