— Ну все же нельзя обойтись без представителей Совета, — сказал Керенский.
— Я не спорю, пусть так».
Керенский
5. «Конечно, я не дал ему никаких инструкций, никаких полномочий. Я считаю, что он, говоря от моего имени в Ставке так, как он это сделал, допустил «превышение полномочий». Это несомненно, так как ничего подобного я ему не говорил… Львов не окончил разговора. Он спросил:
— Вступите ли вы в переговоры, если я вам скажу. (От кого прислан)?
— Скажите более определенно, что вы желаете слышать от меня и для чего.
Он ответил:
— До свиданья! И ушел».
Львов
5. «Керенский был тронут.
— Хорошо, — сказал он. Я согласен уйти. Но поймите же, что я не могу бросить власть; я должен передать ее с рук на руки.
— Так дайте мне поручение, сказал я, войти в переговоры от вашего имени со всеми теми элементами, которые я сочту необходимым.
— Я даю вам это поручение, — сказал Керенский. — Только прошу вас все держать в секрете.
И крепко пожал мне руку».
Предоставляя читателям разобраться в этих противоречиях, я не могу, однако, не указать, что диалог, изображенный на левой половине листа, в особенности в заключительной части своей, представляется чрезвычайно странным. Ясно чувствуется, что так нелепо закончиться он не мог. Хотя Керенский в своем показании усиленно подчеркивает, что разговору со Львовым он не придал никакого значения, но тут же рядом неоднократно заявляет, что вопрос — от чьего имени сделано было предложение и та таинственность, которой облек его Львов, в связи с имевшимися у премьера ранее сведениями о заговоре, «произвела большое впечатление»… Что касается меня, я убежден в правильности версии Львова и считаю, что в этот день, если не свершилось грехопадение Керенского перед лицом революционной демократии, то развернулась окончательно нить «великой провокации».
Львов, пройдя опять через все сомнительное чистилище корниловского окружения, попадает 24-го к Верховному. Их разговор, веденный в этот день и на следующий, в противоположность предыдущему, в сущности своей является совершенно установленными.
Корнилов(Показание следственной комиссии)
1. «Войдя ко мне в кабинет Львов сразу заявил мне:
— Я от Керенского».
Львов(«Последние Новости» 1920 г. № 192)
1. — Я от Керенского. — Глаза Корнилова сверкнули недобрым огнем».
Корнилов
2. В. Н. Львов заявил мне от имени Керенского, что если по моему мнению дальнейшее участие последнего в управлении страной не даст власти необходимой силы и твердости, то Керенский готов выйти из состава правительства. Если Керенский может рассчитывать на поддержку, то он готов продолжать работу.
Львов
2. — Я имею сделать вам предложение. Напрасно думают, что Керенский дорожит властью. Он готов уйти в отставку, если вам мешает. Но власть должна быть законно передана с рук на руки. Власть не может ни валяться, ни быть захваченной. Керенский идет на реорганизацию в части в том смысле, чтобы привлечь в правительство все общественные элементы. Вот вам мое предложение — это есть соглашение с Керенским».
Корнилов
3. «Я очертил общее положение страны и армии, заявил что по моему глубокому убеждению единственным выходом из тяжелого положения является установление военной диктатуры и немедленное объявление страны на военном положении.
Львов
3. — Передайте Керенскому, что… дальше медлить нельзя… Необходимо, чтобы Петроград был введен в сферу военных действий и подчинен военным законам, а все тыловые и фронтовые части подчинены Верховному главнокомандующему… В виду грозной опасности, угрожающей России, я не вижу иного выхода, как немедленная передача власти Верховным правительством в руки Верховного главнокомандующего.
Я перебил Корнилова:
— Передача одной военной власти или также гражданской?
— И военной, и гражданской.
— Быть может лучше просто совмещение должности Верховного главнокомандующего с должностью председателя совета министров? — вставил я.
— Пожалуй, можно и по вашей схеме… Конечно все это (только) до Учредительного Собрания.
Корнилов
4. «Я заявил, что не стремлюсь к власти и готов немедленно подчиниться тому, кому будут вручены диктаторские Полномочия — будь то сам Керенский[40] , ген. Алексеев, ген. Каледин или другое лицо. Львов заявил, что не исключается возможность такого решения, что в виду тяжелого положения страны, Временное правительство, в его нынешнем составе, само придет к сознанию необходимости установления диктатуры и, весьма возможно, предложить мне обязанности диктатора. Я заявил, что если бы так случилось, …я от такого предложения не отказался бы».
Львов
4. «Корнилов продолжал:
— Кто будет Верховным главнокомандующим, меня не касается, лишь бы власть ему была передана Временным правительством.
Я сказал Корнилову:
— Раз дело идет о военной диктатуре, то кому же быть диктатором, как не вам».
Корнилов
5. «Я просил Львова передать Керенскому, что, независимо от моих взглядов на его свойства, его характер и его отношения ко мне, я считаю участие в управлении страной самого Керенского и Савинкова безусловно необходимым».
Львов
5. «— Я не верю больше Керенскому… и Савинкову я не верю… Впрочем, — продолжал Корнилов — я могу предложить Савинкову портфель военного министра, а Керенскому портфель министра юстиции»…
Корнилов
6. «Я просил передать Керенскому, что по имеющимся у меня сведениям в Петрограде в ближайшие дни готовится выступление большевиков и на Керенского готовится покушение; поэтому я прошу Керенского приехать в Ставку, чтобы договориться с ним окончательно. Я просил передать ему, что честным словом гарантирую его полную безопасность в Ставке».
Львов
6. «— Затем — продолжал он — предупредите Керенского и Савинкова, что я за их жизнь нигде не ручаюсь, а потому пусть они приедут в Ставку, где я их личную безопасность возьму под свою охрану».
Таким образом, предложения Корнилова ультимативного требования не носили, тем более, что вопрос о личности диктатора в случае возможности сговора, оставлялся открытым. На другой день уже, 26-го, Корнилов в беседе с Филоненко, Завойко и Аладьиным допускает возможность коллективной диктатуры, в виде Совета народной обороны, с участием Верховного главнокомандующего в качестве председателя.
Корнилов не имел ни малейшего основания не верить Львову. Он знал, что Львов пользуется репутацией человека — не серьезного, путаника, но честного. Сущность же всего разговора была настолько определенна, что не допускала невольного искажения его передачи. Наконец, Львов был ведь недавно министром в правительстве Керенского!
Перед Корниловым в первый раз встали реальные перспективы мирного, легального разрешения вопроса о реорганизации власти, по крайней мере, в первой стадии его, так как в дальнейшем несомненно предстояла решительная и жестокая борьба с советами.
Первый, самый важный вопрос был близок к разрешению, и это обстоятельство меняло весь характер борьбы, ставя ее в легальные рамки.
После разговора с Корниловым Львов опять попал в «чистилище». Оглушенный всей этой хлестаковщиной корниловского «политического окружения», всеми «тысячью курьеров», он совершенно потерял масштаб в оценке веса, значения и роли своих собеседников. Добрынский,[41] могущий «по первому сигналу выставить до 40 тысяч горцев и направить их куда пожелает» — Аладьин, якобы посылающий корниловскую телеграмму Донскому атаману Каледину с приказом начать движение на Москву и от имени Верховного и офицерского союза требующий, чтобы ни один министерский пост не замещался без ведома Ставки… Завойко, назначающий министров и «собирающийся созвать Земский собор». Профессор Яковлев, разрешающий каким-то неслыханным способом аграрную проблему…
Вернулся Львов в Петроград, окончательно сбитый с толку в той атмосфере беспардонной фронды и кричащей о себе и своих тайнах на каждом шагу «конспирации», которая окружала Ставку. И привез целый ряд «государственных актов», составленных и врученных ему Завойко: проект манифеста к армии от имени Корнилова, принимавшего на себя верховную власть; проект воззвания к солдатам по поводу дарования им земельных наделов — аграрная программа Яковлева, если верить Львову, сильно напоминавшая демагогический проект большевистского генерала Сытина;[42] список министров нового кабинета, тут же наскоро набросанный Завойко при благосклонном участии самого Львова,[43] словесное внушение Завойко, развивавшее по-своему указания Корнилова, — предъявить правительству три пункта: 1) «немедленная передача правительством военной и гражданской власти в руки Верховного главнокомандующего 2) немедленная отставка всех членов Временного правительства и 3) объявление Петрограда на военном положении». Наконец, вернулся Львов с твердым убеждением, основанным на всем слышанном, что Корнилов желает спасти Керенского, но что в Ставке вынесли Керенскому «смертный приговор». Это последнее обстоятельство по-видимому окончательно нарушило душевное равновесие Львова и отразилось на всем характере второго разговора его с Керенским и в значительной мере повлияло на решение последнего. Маленькая житейская подробность, вероятно небезынтересная для бывшего премьера, который в своей книге не раз останавливается на грозившей ему смертельной опасности, очень туманно касаясь источников ее: 26-го для него в Могилеве, в губернаторском доме, приготовили комнату рядом со спальней Корнилова, выселив для этой цели одного из членов его семьи… Верховный не играл своим словом.