Хотя еще историки XIX в. обращали внимание на исключительный статус шляхетских сел54, лишь Н. Яковенко впервые привела примеры пренебрежительного отношения магнатов к «шляхетской братии» (bracia szlachta). Так, в 1654 г. луцкий староста Иероним Харленский грозился наказать околичную шляхту палками, припоминая, что к подобным мерам уже обращался его винницкий коллега. Таким образом, достаточно рано было положено начало вражде, обусловленной не столько русько-польским культурным конфликтом, сколько внутренним польским социальным конфликтом, не ослабевавшим до тех пор, пока существовала сама шляхта. Ненависть одних естественным образом вызывала ответную реакцию других: в 1654 г. Януш Радзивилл получал анонимные письма с угрозой перерезать ему горло. Писали их те, кого в своем гербовнике Бартош Папроцкий уже в 1575 г. называл «panowie sobie» («сами себе господа»), т.е. шляхетский плебс, у которого не было ни слуг, ни крепостных, а лишь руки для работы. У «гербовой голоты» не было средств, чтобы, как раньше, лишь только разойдутся вести о созыве шляхетского ополчения, являться «конно а збройно», как того требовали Литовские статуты 1529 и 1566 гг. Она превратилась в легкую добычу для магнатов, стремившихся под видом братской опеки если и не превратить ее в крепостных, то хотя бы заставить платить аренду за землю, что вскоре стало общей практикой для всех безземельных.
Прежде чем перейти к тому, что Яковенко сообщает о безземельной шляхте, обратимся к приводимым ею красноречивым цифрам: в преддверии восстания Б. Хмельницкого в Киевском воеводстве малоземельной шляхты было 76 % от общего числа землевладельцев, а принадлежавшая ей земля составляла всего 11 % земельного фонда. На Волыни она составляла 71 %, ей принадлежало всего 6 % земли. В Брацлавском воеводстве (Подолье) в собственности 64 % мелких землевладельцев находилось 3 % земли. На протяжении XVII в. на этой территории формированию крупной земельной собственности способствовало появление польских аристократических родов: Фирлеев, Замойских, Собеских, Любомирских, Конецпольских, Потоцких, Браницких, под влиянием которых на этих землях крепла идея сарматизма, а миф Киевской Руси, подхваченный Москвой, терял популярность. Небольшой части мелкой шляхты, получившей образование в православных монастырях и иезуитских коллегиях, переживавших расцвет, удалось занять места в органах правосудия и администрации. Штат судебных писцов пополнялся главным образом за счет мелкой шляхты. Именно эти люди, знавшие руський, латынь и польский, являвшиеся основой протоинтеллигенции, были нужны в Запорожском войске, в королевских и литовских хоругвях, в частных магнатских армиях и казацких войсках. Именно к ним был адресован универсал казацкого полковника К. Выговского, который в 1658 г. обращался к турово-пинской шляхте со словами: «Панам шляхте как высшего, так и низшего сословия». Если для узаконивания идеи демократии, хоть и фиктивной, могло использоваться понятие «шляхетские массы», то нет никакого сомнения в том, что в данном обращении прежде всего делался упор на то большинство, которое уже к «шляхетскому народу» практически не принадлежало. Это, впрочем, подтверждается двузначной пословицей, которую зачастую приводят в качестве подтверждения социального равенства рыцарского сословия: «szlachcic na zagrodzie równy wojewodzie» (шляхтич на своем наделе равен воеводе).
В несправедливости этой пословицы мы убедимся при рассмотрении положения безземельной шляхты, что будет являться одним из основных предметов анализа данной работы. Неточность данных, к сожалению, в этом случае еще больше. Скорее всего, в XVIII в. этих людей относили к чиншевой или служилой шляхте. Именно она, как пишет Яковенко, прислуживала, согласно устной договоренности или письменному контракту, в подаренных королем сказочно богатых замках старост, а также в имениях князей, магнатов и средней шляхты. Эта люмпенизированная (по словам Яковенко), лишенная политических прав шляхта, единственной собственностью которой зачастую была лишь сабля, вызывала удивление де Боплана, нередко прибегавшего к ее услугам: «Вообще польское дворянство довольно богато, как было сказано выше, но в Мазовии, где оно очень многочисленно и составляет шестую часть проживающего там населения, оно живет не в таком уж и достатке. Отсюда следует, что значительная его часть занимается земледелием и не считает для себя унизительным ходить за плугом или идти на службу в дворяне, в свиту самых крупных вельмож – занятие более почетное, чем служить в кучерах, что вынуждены делать самые неспособные из них. Двое из таковых служили у меня кучерами в течение ряда лет, которые я провел в этом краю, занимая должность старшего капитана артиллерии и королевского инженера, хотя они и были шляхтичами из хорошего рода»55.
Более детальные исследования этой категории шляхты проводились лишь в случае белорусских земель, где она не была столь многочисленна56. Яковенко упоминает о двух представителях мелкой житомирской шляхты, которые в 1602 г. заявляли, что «чести» своей не потеряли, хоть временно и занимались торговлей; также приводит пример о неких «людях военных», записанных в 1552 г. среди мещан, а к XVIII в. уже имевших герб и село. Подобное перетекание из одного сословия в другое показывает, насколько зыбкой была граница между шляхтой и простолюдинами, как в случае мелкопоместной шляхты, так и в случае превращения шляхтичей в казацких канцеляристов или даже писарей на Левобережной Украине, где этот процесс шел полным ходом. Наиболее ярким примером существовавших противоречий между мелкой и крупной шляхтой является конфликт Богдана Хмельницкого, жителя Чигирина на юге Киевского воеводства, с могущественным Конецпольским.
Начиная с 1594 г. на сеймах обсуждалась необходимость уточнять в инвентарях – описях владений, где в т.ч. указывалось поголовье скота и количество подданных, – обязанности «челяди», о которой в скором времени будет с удивлением писать Боплан. Эти «служилые люди», как их называли в то время, видимо, не всегда исполняли возложенные на них обязанности, более того, их количество не только не уменьшалось, но постоянно росло, правда, причины этого роста пока историками не раскрыты. Постоянный приток новых крупных землевладельцев, а также необходимость управления переделенными землями автохтонных родов привели к появлению многочисленных замковых комплексов, являвшихся одновременно центрами экономической жизни и крепостями. В частные полки, в будущем зачастую напоминающие опереточные армии, привлекались многочисленные добровольцы. Кроме того, поскольку владельцы не могли положиться на склонное к бунтам и православное крестьянство, управление имениями требовало большего количества надежных работников. Чувство превосходства, которое давала служба у связанных с культурой Речи Посполитой польских или полонизированных магнатов, усиливалось еще и тем, что к полонизированным или польского происхождения придворным и слугам относились при дворах вельмож как к людям вольным. Эта ситуация напоминает процесс, происходивший на тех же землях двумя веками ранее, во времена Сигизмунда III Вазы (1587 – 1632), когда в трех воеводствах Правобережной Украины началась раздача небольших земельных наделов тем, кто имел лошадь. Правда, эти люди должны были служить не столько во время созыва шляхетского ополчения, сколько на пользу местным магнатам. И хотя эта служба не называлась барщиной, в их обязанности входила доставка леса для строительства и обслуживание имений. Военная обязанность – по первому зову господина являться верхом – была прозаично заменена чиншем. У этого слова тот же латинский корень, что у французского слова cens. Пикардийцы, не имевшие ничего общего со шляхтой, достаточно долго взимали censive за аренду земли со своих censiers. На Украине же чиншевиков от крепостных крестьян отличал статус личной свободы и принадлежность к шляхте, правда, несмотря на то что феодальные обязанности мелкой шляхты в отношении господ были небольшими, земельные наделы все же принадлежали магнатам, от которых в огромной степени зависела эта шляхта.
Жаль, что единственное исследование, посвященное процессу увеличения рыцарского сословия (это торжественное определение звучит в данном контексте несколько иронично), касается периода до середины XVII в., а его результаты не стали широко известны57. Благодаря этой работе мы знаем, что во времена Владислава IV Вазы (1632 – 1648) произошло увеличение числа зависимой шляхты, однако данные по ней для конца XVII – XVIII в. отсутствуют. По мнению Яковенко, в 1640 г. количество шляхты обоих полов равнялось 9540 человек в Подолье, 14 100 на Киевщине и 14 880 на Волыни, что составляло 2 – 2,7 % от общего числа населения Правобережной Украины, которое, по общим оценкам, составляло 1 700 тыс. жителей. Согласно приводимым Тадеушом Чацким58 данным, в 1804 г. в Волынской губернии проживало 38 452 шляхты мужского пола, при общей численности населения обоих полов 553 200 человек, т.е. 80 000 шляхты обоих полов на 1 100 000 жителей обоих полов, т.е. 7,2 % всего населения. Цифры и пропорции в остальных двух губерниях выглядят подобным образом: в 1804 г. в Киевской губернии проживало 43 597 шляхты мужского пола, т.е. примерно 87 000 обоих полов. Точные данные по Подольской губернии отсутствуют, но можно без особого риска заложить, что в среднем шляхта обоих полов в каждой из губерний составляла 80 тыс., т.е. 240 тыс. человек от 3 400 000 общего числа населения, что дает 7%59. На протяжении всего XVIII в. в Речи Посполитой наблюдался значительный естественный прирост, равнявшийся, согласно Геровскому, 1 % в год, следовало бы ожидать прироста местной шляхты в границах 5 %; 2 % составила пришлая шляхта60.
