«Ни одна война, ни одна эпидемия не стоила человечеству столько жертв, как это бессмысленное из всех бессмысленных заблуждений человеческого духа»[97]. Последний ведовской процесс в Европе был в 1793 г.
Уже известный нам М. Геннинг пишет: «Такой серьезный и осторожный исследователь, как Росков, в “Истории дьявола” (1869) определяет число жертв этих безумных гонений в 9 миллионов! Была отнята жизнь после страшных телесных и душевных мук у девяти миллионов человек — мужчин и женщин, маленьких детей и слабых стариков, чаще же всего старух; среди них было, конечно, небольшое количество настоящих, преступников, например отравителей; остальные были невинны... Что значат мучения одного распятого на кресте перед муками этих девяти миллионов, сожженных во имя его и во славу святой троицы людей, которым целые месяцы перед этим терзали тела и ломали кости!»[98]
Примерно такие же данные приводит другой исследователь истории суеверий А. Леманн: «Когда “Молот ведьм” достаточно наставил народ, как надо смотреть на чары, а поднятые процессы вселили необходимый страх, то обвинения стали делаться все многочисленнее. Невозможно определить, сколько вообще людей было казнено в течение нескольких веков по подозрению в чародействе, но известно, что в течение одного года в одном только городе это дело велось так широко, что было умерщвлено тысяча человек, а когда прекратились преследования, то в Германии оказались целые округа, в которых остались в живых только по две женщины; при этом надо заметить, что и мужчины далеко не всегда избегали той же участи. Все компетентные в этих вопросах люди единогласно утверждают, что число сожженных ведьм простирается до нескольких миллионов»[99].
Французский писатель Жюль Бессак, выпустивший в 1883 г. книгу «Дьявол», сообщает в ней, что живший в XVIII в. немецкий писатель Христиан Томазий, профессор юриспруденции в Галле, сосчитал, что до начала XVIII в. одни судилища инквизиции перебили 9440000 человек. «Если к тому числу прибавить число лиц морально загубленных (вследствие веры в черта), таких, как бесноватые, конвульсионеры, колдуны, ведьмы и т. п., то сумма жертв человеческих суеверий и предрассудков достигнет громадной цифры», — заключает Жюль Бессак[100].
Большой специалист в области истории религии И. И. Скворцов-Степанов писал: «Древний мир пе знал ничего подобного средневековым процессам о ведьмах. Он еще в очень позднюю эпоху совершал человеческие жертвоприношения... Но таких жестоких жертвоприношений, как костры, на которых сжигались сотни и тысячи ведьм и еретиков, — а это для историка культуры — трансформированные (видоизмененные) человеческие жертвоприношения — таких массовых жертвоприношений древний мир все же не знал... В этих отношениях он уступает пальму первенства христианству»[101].
Сомнение в существовании дьявола или ведьм признавалось ересью и жестоко наказывалось. Вера в дьявола и в ведовство была необходима церкви, так как являлась сильнейшим средством укрепления ее влияния.
Профессор Трирского университета Корнелий Лоос в конце XVI в. усиленно боролся с протестантизмом, но сомневался в могуществе дьявола и колдунов, что и изложил в книге «Истинная и ложная магия». Книга была задержана в печати, рукопись конфискована, сам Лоос брошен в тюрьму. В 1593 г. после выхода из тюрьмы он должен был отречься на коленях перед собранием служителей церкви от своих взглядов, но, несмотря на это, через некоторое время снова попал в тюрьму. По словам самого жестокого его врага, иезуита Дельрио, только смерть спасла Лооса от колесования[102]. Православная церковь (как и другие церкви) активно поддерживала в народе веру в дьявола, чертей и колдунов. Ведовские процессы возникали на Руси уже в XI в. «Летопись отмечает, что в 1204 г. в Суздальской земле были схвачены волхвы и “лихие бабы” и преданы смерти через сожжение. Их обвинили в том, что они — виновники постигшего Суздальскую землю неурожая... Духовенство поддерживало в народе веру, будто колдуны и ведьмы способны на поступки, враждебные христианству, и требовало жестокой расправы с ними»[103].
Служители православной церкви (как и служители всех других церквей) преследовали не только лиц, обвиненных в «сношениях с нечистой силой», но и тех, кто высказывал сомнение в существовании ведьм и чародеев. А. Афанасьев пишет: «Тотчас же после крещения Русской земли дела о волшебстве уже подлежали рассмотрению духовной власти. Обычною карою за эти преступления было сожжение. В 1227 г., по сказанию летописи, в Новгороде “изъжогша волхов четыре”. По свидетельству Никоновской летописи, волхвы были приведены сперва на архиепископский двор, а потом уже преданы на сожжение на Ярославском дворе. “Христианские пастыри, — свидетельствует далее Афанасьев, — не только скрепили своим авторитетом старинное мнение о связи чародейства с нечистой силой, но и придали этому мнению более решительный характер”»[104]. Они утвердили в народе веру в то, что колдуны и «ведьмы» «заключают договор с нечистой силой», скрепляемый их кровью. Они превратили преследование заподозренных в колдовство и связях с дьяволом в благочестивое, религиозное дело.
В 1411 г. в Пскове вспыхнула эпидемия чумы. И сразу же были сожжены 12 «ведьм» (их обвинили в том, что они вызвали болезнь). В 1442 г. в Новгороде произошло массовое сожжение и потопление людей, обвиненных в волшебстве. При Иване Грозном сожжения происходили часто. Грозный использовал обвинение в колдовстве и в политических целях, «чтобы придать своей кровавой практике видимость обоснованности»[105]. «При царе Алексее старицу Олену сжигают в срубе, как еретицу, с чародейскими бумагами и кореньями... В Тотьме в 1674 г. сожжена была в срубе и при многочисленных свидетелях женщина Феодосья по оговору в порче». Перед казнью она заявила, что никого не портила, а поклепала на себя при допросе, не стерпя пытки[106]. Современник царя Алексея — Г. Котошихин в своих записках сообщает: «Жгут Живого за богохульство, за волховство, за чернокнижничество»[107]. Даже в Уставе Воинском Петра I (1716 г.) мы читаем: «...Все идолопоклонство, чародейство (чернокнижничество) наикрепчайше запрещается... И ежели кто из воинских людей найдется идолопоклонник, чернокнижец, ружья заговоритель, суеверный и богохулительный чародей: оный по состоянию дела в жестоком заключении, в железах, гонянием шпицрутен наказан или весьма сожжен имеет быть». К этому документу дается следующее толкование: «Наказанием сожжения есть обыкновенная казнь чернокнижцам, ежели оный своим чародейством вред кому учинил или действительно с дьяволом обязательство имеет. А ежели ж он чародейством своим никому никакова вреда не учинил и обязательства с сатаною никакова не имеет, то подлежит, по изобретению дела, того наказать другими вышеупомянутыми наказаниями, и притом церковным покаянием. Кто чародея подкупит или к тому склонит, чтобы он кому другому вред учинил, оный ровно так как чародей сам наказан будет»[108].
Казни «колдунов» и «ведьм» организовывались духовенством, дела о волшебстве подлежали исключительно ведению епископских судов, массовые сожжения происходили под непосредственным руководством епископов[109].
Осуждение на сожжение за колдовство имело место и в более позднее время. Русский государственный деятель и историк В. Н. Татищев, возвращаясь в 1714 г. из Германии, заехал в г. Лубны (на Украине), где находился в то время фельдмаршал граф Шереметев. Здесь он узнал, что некая женщина за «чародейство» приговорена к сожжению. Женщина эта «с пытки» призналась в том, что «в сороку и дым превращается». По просьбе Татищева Шереметев разрешил ему побеседовать с осужденной. Встретившись с нею, Татищев, как он сам сообщает, убеждал ее отказаться от нелепого признания. Однако она продолжала утверждать, что обвинение ее в ведовстве справедливо, так как «лучше хощет умерть, нежели отпершись еще пытанной быть». Только после «твердого уверения», что она в случае откровенного сознания не только не будет сожжена, но и «пытана не будет», несчастная призналась, что «ничего не знает, а чарование ее состояло в знании некоторых трав и обманах». По ходатайству Татищева приговор был отменен, а женщина сослана в монастырь[110].
Отдельные случаи сожжения по обвинению в ведовстве происходили и в более позднее время[111]. В 1738 г. в селе Гуменец на Подолии распространилась моровая язва. Чтобы «отвратить» болезнь от села, его жители предприняли ночью крестный ход по своим полям. В это время у жителя соседнего села Михаила Матковского пропали лошади. Ночью он отправился на поиски и наткнулся на крестный ход. Участники крестного хода решили, что «неизвестный им человек, ходящий ночью по полям с уздечкой, есть не что иное, как олицетворение моровой язвы». Его избили и полумертвого оставили на земле. На следующий день жители села Гуменец отправились в деревню, где жил Матковский, связали его и повели в свою деревню; там били и требовали, чтобы он признался в своей вине по поводу моровой язвы. «Затем явился священник и, исповедовав Матковского, заявил: “Мое дело заботиться о душе, а о теле — ваше. Жгите скорей”. Устроили костер и несчастного сожгли»[112].
