Сожжение альбигойских книг.
Однажды ночью крестоносцы втащили на крохотную скальную площадку тяжелую катапульту и забросали замок камнями. Эти каменные ядра и сейчас лежат у разбитых стен Монсегюра… В марте 1244 года Монсегюр пал, а спустя несколько дней 257 уцелевших после штурма катаров взошли на костер. Но четверо «совершенных» спасли главную катарскую святыню. Спустившись с заоблачных круч Монсегюра, они тайно унесли свои неведомые миру сокровища. В протоколе допроса, который был учинен под пыткой коменданту крепости Монсегюр Арно-Роже де Мирпуа, значится: «Бежавших звали Гюго, Эмвель, Экар и Кламен. Это были четверо «совершенных». Я сам организовал их побег, они унесли с собой наши сокровища. Все тайны катаров заключались в этом свертке». Крестоносцы спешно снарядили погоню, но беглецы как в воду канули.
Уцелевшим воинам, оборонявшим Монсегюр, обещали жизнь, если они отрекутся от ереси и признают святые таинства, троицу и папу - наместника святого Петра. Тех, которые отказались, тут же повесили, остальные же, став на колени, заявили о своем отречении. Тогда какой-то монах распорядился привести собаку и стал поочередно совать альбигойцам нож, чтоб испытать, насколько тверды они в своем отречении. Но ни один из них не взял греха на душу и не напитал землю кровью невинной твари. Тогда их всех повесили на ветках дубов. Рыцарю де Мирпуа в тот момент, когда палач ломал ему кости, довелось увидеть в последний раз наставника «совершенных» епископа Бертрана д'Ан Марти.
Он стоял у столба со связанными за спиной руками, обложенный поленьями и хворостом, а белые волосы его тихо шевелились под ласковым весенним ветерком. Мелькнули суровые, измученные лица «совершенных», сквозь темный частокол копий блеснули шлемы и кресты построенных в каре христовых воинов. Потом все потонуло и исчезло в дыму.
Белую лилию с розой, С алою розой мы сочетаем.
Тайной пророческой грезой Вечную истину мы обретаем.
Вещее слово скажите! Жемчуг свой в чашу бросайте скорее!
Нашу голубку свяжите Новыми кольцами древнего змея.
Владимир Соловьев, «Песня офитов»
ПОСЛЕДНИЕ КАТАРЫ погибли в пещере Сабарте уже в начале XIV века, когда французский король и папа вовсю жгли на кострах тамплиеров. Как мы вскоре увидим, новая совместная акция будет разыграна почти в точности по альбигойским нотам. Истоки явной катарской ереси и вероятной ереси тамплиерской затерялись в смутных веках, предшествовавших становлению христианства. Но уже в учениях гностиков (от греческого гносис - познание) и манихеев, смешавшихся на щедрой почве Александрии и Вавилона, где Запад и Восток переплелись подобно змеям на жезле Гермеса - посланца богов, они выбиваются на поверхность. Александрии с ее храмами всех религий, бесчисленными сектами и философскими школами суждено было уподобиться алхимическому горну, соединившему мистические устремления греков, иудеев и египтян в фантастический сплав, легко поддающийся ковке и способный отлиться в любую самую причудливую, форму. Когда же к гностическим и манихейским учениям добавилось первоначальное христианство, раскаленная масса напрочь разнесла огнеупорную кладку печи и устремилась наружу. Алхимический метод проб и ошибок, причем без видимого посредства «философского камня», привел к неожиданным последствиям. Вместо долгожданной универсальной религии, которую готовы были принять не только фараоны из эллинской династии Птолемеев, но и сменившие их цезари, возникла гремучая смесь вселенской ереси.
Отголоски взрыва, потрясшего христианство, мы различим не только в квазинаучных построениях оккультизма, в учениях алхимиков, розенкрейцеров и обрядной символике позднейших масонов. Все без исключения области мистики, будь то альбигойский ритуал, современное колдовское шоу или протонацистская мистика, несут на себе выжженное клеймо герметического тигля, в котором клокотал и бился неукротимый металл. Прежде чем взорвать хрупкие оболочки и растечься по извивам неведомых русел, это «яйцо философов» пять веков вызревало в Александрии - постоялом дворе ученых, мудрецов древнего мира. Гностики взлелеяли идею вечной, невидимой и неизвестной сущности, изначально не способной к покою. Излучаясь и заполняя Вселенную, она творила реальности бытия, терявшие свое совершенство по мере удаления от гипотетического центра. Как и у прочих религиозных систем, у гностиков тоже была основная триада. Олицетворенная абстрактными понятиями материи, демиурга и искушения, она обнимала собой весь космос: человека, его историю и окружающий мир. Высшие истечения, суть составные части и носители свойств божества, назывались зонами. Распределенные на классы по символическим, пифагорейским, законам чисел, они, подобно цветным стеклышкам в зеркалах калейдоскопа, слагались в «плерому» - совершенный узор абсолюта, названного «полнотой разума». Весьма характерно при этом, что гностический демиург, или, согласно неоплатоникам, высшая сила, создавшая мир, считалась последней и наименее совершенной эманацией такой «полноты». Отсюда присущая миросоздателю полярность, равное сочетание света и тьмы, добра и зла, силы и слабости. Человеческая душа рисовалась поэтому в образе пленника, заключенного в узилище несовершенного сотканного из противоположных начал мира. Страдающие, обремененные материей души мог освободить лишь искупитель -4 одна из высших ипостасей божественного разума, мирового духа. Человечеству, как творению' этого духа, было предначертано порвать оковы земного бытия, вырваться из косного вещественного плена и вознестись к духов ной идеальной жизни. Отсюда и деление людей в соответствие с преобладанием в них материального или духовного начала на классы, точнее - на касты, ибо границы мнились изначально ненарушимыми. Земным существам предназначалось сгинуть мраке невежества, «психикам предстояло возвыситься до постижения демиурга и лишь «пневматики» - люди духа - могли узреть божественный свет. Отсюда и трубадурская альба - песнь утреннего восхода и протянувшаяся сквозь времена лучезарная нить: «Золотой рассвет», «Восход», «Лучезарная заря» и т. д.. Мы не раз еще столкнемся с этими символическими понятиями, как и с духовной дискриминацией по отношению Я низшим кастам - порождениям тьмы. Извращенные толкователи, как известно, могут опорочить любую мысль. Само название «катар», что значит по-гречески «чистый», подразумевало духовность, но подлинно чистыми считались лишь «совершенные» целиком отдавшие себя служению идеалу. Впоследствии «чистыми» и «совершенными» назовут себя люди, крайне далекие от нравственного совершенства. Набиравшему силу христианству пришлось вести ожесточенную борьбу с религиозным синкретизмом гностиков, готовых с одинаковым усердием молиться всем богам. К концу II столетия первоначальная яркость «плеромы» стала понемногу бледнеть, но образовавшийся было вакуум мгновенно заполнился близкими к гностическим учениями неоплатонизма и манихейства. Таков был жар бушующего в александрийском горне огня, напряжение распаленной ищущей мысли.
Учение персидского невольника Мани, которого столь ревностно почитали потом альбигойцы, явно недооценено историками. Оно пленяло умы и сердца людей не столько своей экзотикой, сколько прячущейся за причудливыми извивами мысли идеей универсальной связности всех проявлений бытия. Манихейство наложило неизгладимый отпечаток на религиозные искания европейцев, на их мировоззрение. Жадно вбиравшая все новые и новые вероучения гностическая система, одновременно изощренно метафизичная и варварски пышная, должна была распасться в силу одной лишь сложности, как распадается, излучая свет, перегруженное нуклонами атомное ядро. Присоединив к иудео-вавилонским и египетским воззрениям на посмертное существование явно заимствованную из Индии идею вечного перерождения, александрийские герметисты заложили взрывчатку в эклектическое строение, возведенное усилиями гностиков - легендарного Симона Волхва и Менандра, Церита и апостола Милленарийского. Но выстроенный с восточной роскошью храм тем не менее уцелел и, когда после темного периода гностицизма в Александрии возникла новая секта Василида, украсился очередными пристройками. По сути, это было уже не отдельное строение, а целый город, с обособленными, но тесно примыкавшими друг к другу кварталами. Не такой ли являлась и сама Александрия, собравшая пророков, мистиков и чудотворцев со всего света?
Василид творчески переосмыслил идею 365 эонов или циклов творения, называемых по-гречески «абраксакс». Цифровые значения букв, составляющих это магическое слово, столь полюбившееся средневековым чернокнижникам, дают при их сложении 365. То же количество дней солнечного года получается при умножении цифровых значений букв в имени персидского бога Митры - Miethras, и в галльском названии солнца - Belenos, и в грозном имени Baal Древнего Вавилона. Арифметические упражнения василидиан, продолжавшиеся с большим или меньшим успехом на протяжении всей истории, вернули абстрактной идее верховного бога первоначальный астрономический, а точнее, солярный (солнечный) смысл, вновь уравняв утонченную теологию христианства с эзотерическими учениями язычества. Как и Симон Волхв - его крылатый образ запечатлен на старинных скульптурах и фресках,- Василид не гнушался колдовством и «цирковыми» эффектами, что ничуть не мешало ему развивать полярную доктрину гностиков. Вслед за древнеиранским пророком Заратуштрой он учил, что материю - средоточие зла - истребит очистительное пламя, а люди духа, достигнув совершенной зрелости, возвратятся к своему первобытному естеству и вознесутся в блаженные сферы «полноты разума». Отсюда и герметический принцип: «В огне обновляется природа». По иронии судьбы инквизиция впоследствии возжгла костры для очищения еретических душ, а не ради обновления материи.
