Но, к сожалению, он появился, и потому есть смысл познакомиться с этим персонажем поближе, ибо именно ему предстоит в дальнейших событиях сыграть решающую роль. Дело в том, что Аквилий был назначен в эту ответственнейшую миссию не просто так, не потому что кто-то из сенаторов наугад ткнул пальцем и попал в него, нет, выбор был осознанный и на тот момент представлялся отцам отечества наилучшим. А все потому, что именно отец этого персонажа был тем самым человеком, который потопил в крови восстание Аристоника, а затем занимался устроением дел в новой римской провинции Азия (бывшее Пергамское царство). Сказать, что он был жаден, значит, не сказать ничего, потому что, получив взятку от Митридата V Эвергета, Аквилий-старший уступил ему Великую Фригию, за что впоследствии был привлечен к суду, но теперь уже сам, дав взятку судьям, был оправдан. Недаром Митридат говорил впоследствии Аквилию-младшему, что «Фригия же в качестве дара за победу над Аристоником была дана вашим же полководцем и, кроме того, у того же полководца была куплена за крупную сумму» (Аппиан). О том, как этот деятель вел боевые действия, даже римские историки пишут с возмущением, считая его поступки позором для римского оружия: «Аквилий довел до конца азиатскую войну и, чтобы вынудить к сдаче некоторые города, отравил — о позор! — ядом источники. Это ускорило победу, но и обесславило ее, ибо, действуя грязными средствами, вопреки праву, установленному богами и обычаями предков, он, бесспорно, опозорил римское оружие, тогда еще священное и незапятнанное» (Флор). Как видим, этот римский гражданин представлял из себя вместилище всех пороков своего родного города, ну а что касается его сына, то здесь уместна будет поговорка про яблочко и яблоню.
Так же, как и его отец, Аквилий отличился на поприще подавления народных движений — и если первый усмирил выступление Аристоника, то второй разгромил Второе восстание рабов на Сицилии. Правда, в отличие от своего папаши, храбрости сыну было не занимать, что он и доказал, вступив в единоборство с предводителем восставших Афинионом и собственноручно его прикончив. Назначая же Аквилия-младшего для устройства дел в Малой Азии, сенат исходил из того, что он располагает в этом регионе обширными связями, которые достались ему от родителя — как при вифинском, так и каппадокийских дворах, а также знаком с понтийскими вельможами. И действительно, сын устроителя провинции Азия имел все возможности хотя бы на время потушить пожар разгоравшейся войны, но он этого делать не стал, наоборот, стал раздувать его еще сильнее. А все дело здесь в том, что он страдал тем же самым пороком, что и его отец — патологической жадностью, а потому решил неплохо поживиться за чужой счет. И в первую очередь за счет Никомеда IV, ну а если быть совсем точным, то за счет вифинского народа, на которого уже тяжким бременем легли царские долги, Аппиан прямо указывает, что «Никомед … дал согласие заплатить большие суммы послам и военачальникам за помощь ». Ну а поскольку царь такими суммами в данный момент не располагал, то и вынужден он был обратиться к тем, от кого в любое другое время бежал бы как от чумы — римским ростовщикам.
Поскольку Митридат продемонстрировал явное нежелание к сотрудничеству с посланцами сената, то им пришлось самим на месте собирать войска для освобождения трона Вифинии для Никомеда IV и борьбы с его братом. В итоге Сократа прогнали, и вскоре он был убит по приказанию Митридата, который решил таким образом продемонстрировать свою лояльность, а Никомед снова уселся на трон предков. Только был он в долгах как в шелках и самостоятельно практически уже ничего не решал, все было под контролем римских послов. Вот тут-то Аквилий и взял Никомеда за горло, подбивая его напасть на земли Митридата и удачным грабежом поправить свое материальное положение, а заодно и расплатиться с долгами. Так если бы его одного подбивали на это, такое же требование выдвигалось Ариобарзану, и опять-таки Аппиан отмечает, что именно сенатские уполномоченные, при поддержке тех римских чиновников, которые управляли провинцией Азия, провоцировали царей Вифинии и Каппадокии к нападению на Понт. «Тотчас они (уполномоченные) стали подстрекать обоих, так как они были соседями Митридата, делать набеги на землю Митридата и вызывать его на войну, обещая, что в случае войны римляне окажут им помощь. Однако они оба боялись начинать войну с таким могущественным соседом, опасаясь силы Митридата». И правильно опасались, не мямле Ариобарзану воевать с понтийским царем, и не Никомеду, который о тактике и стратегии имел довольно смутное представление. Дело было в другом — как только Митридат окажет агрессорам сопротивление, так его самого можно будет обвинить в чем угодно и на законном основании повести против него в бой римские войска. А это означало только одно — грабеж, добыча, слава, словом, весь набор того, что особенно ценилось в Республике, но перед этим надо было постараться выжать как можно больше денег со всех участников конфликта. И самое главное, это было видно абсолютно всем — и Митридату, и вифинскому и каппадокийскому царям, и широким слоям населения Малой Азии, недаром, когда Евпатор во время встречи с Суллой довольно нелицеприятно отозвался о римских уполномоченных и итогах их деятельности, то римский проконсул с ним согласился. «И все это, — сказал он (Митридат), — они сделали из-за денег, беря их попеременно то у меня, то от них. То, в чем можно было бы упрекнуть большинство из вас, римляне, это — корыстолюбие. Война была вызвана вашими военачальниками, и все, что я совершил для самозащиты, мне пришлось делать скорее по необходимости, чем по своему желанию» (Аппиан). Другое дело, что к этой «самозащите» царь готовился очень давно и тщательно, но разговор об этом будет ниже.
А Маний Аквилий, явно не без помощи ростовщиков, все-таки дожал Никомеда, и тот, не горя особым желанием, был вынужден вторгнуться в земли Понта, разграбить их, а затем отступить в Вифинию. Но Митридат в бой не вступал и от сражения уклонился, судя по всему, он еще не был окончательно готов к большой войне, и потому пока всячески оттягивал ее начало, обвиняя Никомеда в агрессии. Этого римляне никак не ожидали, они были уверены, что царь ринется защищать свои владения и атакует Никомеда, а вместо этого тот шлет к ним послов и жалуется на соседа, они не могли вспомнить, когда это Митридат так себя вел. И самое главное, войско, которое они собрали, стояло без дела, потому что начинать боевые действия без повода, а тем более без постановления сената, они не имели права, поскольку это могло дорого обойтись как уполномоченным, так и местным римским властям. Но что самое обидное, римляне от Никомеда знали о грандиозных приготовлениях Митридата к войне с ними, но предпринять что-либо пока против него не могли, а царский посол Пелопид просто молол языком, предъявляя требования, которые уполномоченные не могли выполнить, поскольку сами решили воевать. Наконец Аквилию и компании надоела эта пустая трата времени, и они просто выставили за дверь посла, надавав ему туманных ответов и неясных обещаний. Но дело уже было сделано и время для понтийского царя было выиграно, — Митридат к войне был готов и нанес удар первым!
* * *
И ударил царь Понта не куда-нибудь, а опять по Каппадокии. Войско под командованием его сына царевича Аркафия, талантливого военачальника и отличного кавалерийского командира, вторглось в страну, и Ариобарзан, которому было не привыкать, снова ударился в бега. Как только посланцы сената и римские военачальники в Анатолии узнали об этом, то они сразу же отправили Пелопида назад к Митридату, а чтобы разговорчивый грек не мутил народ на обратном пути, то его сопровождал конвой. Сами же стали спешно набирать новые войска в Вифинии, Галатии и Пафлагонии, «не дождавшись решения сената или народного собрания относительно столь значительной войны» (Юстин). Митридат сделал ход первым и теперь с нетерпением ждал — а чем же ответят его римские оппоненты?
Итак, с войной было решено, и не было теперь в мире силы, которая могла бы ее предотвратить. В том, что с Римом придется воевать, Митридат не сомневался никогда. Если бы война не началась сейчас, то она все равно бы началась через пять, десять, даже двадцать лет. Столкновение было неизбежно, к этому вел весь ход предшествующих событий и римский натиск на Восток рано или поздно должен был наткнуться на ожесточенное сопротивление. И если относительно Митридата можно говорить, что столкновение с Римом было для него вынужденной необходимостью, то относительно Республики этого сказать нельзя. Само существование могучего и стабильного государства в Малой Азии было для них как кость в горле, их устроили бы мелкие и раздробленные государственные образования, постоянно раздираемые внутренними противоречиями и конфликтующие между собой. Аппиан конкретно указал причину войны, отметив, что римляне «с подозрением смотрели на страну, подвластную Митридату, становящуюся очень крупной, и желали таким образом разделить ее на несколько частей». О том же самом говорил и Митридат, и это происходило в тот момент, когда понтийские фаланги победоносно маршировали по Малой Азии, а римляне везде терпели сокрушительные поражения. «Затем Митридат сказал, что поистине римляне преследуют царей не за проступки , а за силу их и могущество » (Юстин). Не в бровь, а в глаз! В целом, царь Понта, один из умнейших людей своего времени, очень верно раскусил сущность римского государства, этого народа-хищника: «Ведь у римлян есть лишь одно, и притом давнее, основание для войн со всеми племенами, народами, царями — глубоко укоренившееся в них желание владычества и богатств » (Саллюстий). Эта тема получит дальнейшее развитие в письме Митридата к парфянскому правителю Аршаку, где Евпатор даст блестящую и очень точную характеристику римскому натиску на Восток, всем и чаяниям, и надеждам этого народа-хищника. «Или ты не знаешь, что римляне, после того как Океан преградил им дальнейшее продвижение на запад, обратили оружие в нашу сторону и что с начала их существования все, что у них есть, ими похищено — дом, жены, земли, власть, что они, некогда сброд без родины, без родителей, были созданы на погибель всему миру? Ведь им ни человеческие, ни божеские законы не запрещают ни предавать, ни истреблять союзников, друзей, людей, живущих вдали и вблизи, ни считать враждебным все, ими не порабощенное, а более всего — царства… Они держат наготове оружие против всех. Больше всего ожесточены они против тех, победа над кем сулит им огромную военную добычу; дерзая, обманывая и переходя от одной войны к другой, они и стали великими » (Саллюстий). Невозможно не согласиться со столь блистательной характеристикой своего врага, которую дает Митридат в изложении Саллюстия, из нее видно, что царь прекрасно понимает, что другого выхода, кроме войны у него нет. Сыновья волчицы понимают только один разговор — разговор с позиции силы, недаром Гай Марий при личной встрече говорил Митридату: «Либо постарайся накопить больше сил, чем у римлян, либо молчи и делай, что тебе приказывают» (Плутарх). Поэтому Митридат знал, что разговор на равных с сыновьями волчицы возможен только в одном случае, если перед этим могучий понтийский кулак в кровь разобьет наглую римскую морду. Уважают только сильных, и он заставит Рим себя уважать!
