Мехмед оставался в тени до конца дней Мурада, хотя и продолжал именовать себя султаном. Он сопровождал отца во время второй битвы при Косово в 1448 году, где венгры предприняли последнюю попытку положить конец владычеству османов. Здесь Мехмед принял «крещение огнем». Исход битвы, хотя турки и понесли огромные потери, имел столь же важное значение, как и победа при Варне, и послужил укреплению легенды о непобедимости османов. Запад начал охватывать мрачный пессимизм. «Благодаря своей организации турки имеют неоспоримые преимущества, — писал Михаил Янычар. — Если вы преследуете турка, он убежит; однако если он преследует вас, то вам не уйти… татары несколько раз одерживали победы над турками, но христиане — никогда, особенно в генеральном сражении, причем в большинстве случаев [христиане терпели поражение] из-за того, что давали туркам окружить себя и приблизиться с фланга».
Последние годы жизни Мурад провел в Эдирне. Казалось, султан потерял вкус к военным предприятиям, предпочитая мир и стабильность превратностям войны. Пока он оставался жив, Константинополь получал передышку, наслаждаясь миром, пусть и тревожным. Когда в феврале 1451 года он скончался, его оплакивали как друга и врага одновременно. «Он всегда соблюдал договоры с христианами, скрепленные священной клятвой, — утверждал греческий хронист Дука. — Гнев его был краток и скоро проходил. Он отвратился от войны и предпочел мир, и по этой причине Отец мира послал ему в награду мирную кончину, и жизнь его не прервал удар меча». Греческий хронист вряд ли оказался бы столь щедр на похвалы, знай он, что советовал Мурад своему наследнику. Происки Византии в 1440-х годах убедили его — до тех пор пока Византия продолжает оставаться христианским анклавом, Османская империя никогда не будет в безопасности. «Он завещал своему выдающемуся преемнику, — писал османский хронист Саад-ад-дин, — поднять знамена джихада и захватить Город, в результате чего… тот сможет обеспечить процветание народов ислама и переломить хребет проклятым неверным».
Смерть султана всегда являлась опасным моментом для Османской империи. В соответствии с традицией и для предотвращения всякого рода вооруженных восстаний новость держали в секрете. У Мурада оставался еще один сын — малыш, прозванный Маленьким Ахмедом. Он не представлял непосредственной угрозы для Мехмеда в вопросе престолонаследия, но Орхан, также претендовавший на трон, по-прежнему оставался в Константинополе. К тому же Мехмед не пользовался популярностью. Известие о смерти его отца содержалось в запечатанном письме. Гонец срочно доставил его юному султану. В нем Халил-паша советовал Мехмеду не мешкать; необходимо было прибыть в Эдирне как можно скорее, ведь любая отсрочка могла вызвать восстание. Согласно легенде, Мехмед немедленно оседлал коня и сказал своим приближенным: «Пусть тот, кто любит меня, следует за мной». В сопровождении личной гвардии он пересек Галлиполи за два дня. По дороге к Эдирне ему встретилась громадная толпа: тут были чиновники, визири, муллы, наместники и простой народ. Они исполняли ритуал, уходящий в далекое племенное прошлое — в те времена, когда их предки жили в азиатских степях. Когда они подъехали на расстояние мили, группа, явившаяся приветствовать нового правителя, спешилась и двинулась к нему в мертвом молчании. В полумиле от него они остановились и разразились дикими воплями, оплакивая умершего султана. Мехмед и его свита также спешились и присоединились ко всеобщим стенаниям. Зимний ландшафт наполнился отголосками скорбного плача. Высшие сановники поклонились новому султану, после чего все собравшиеся вновь сели на коней и отправились во дворец.
На следующий день состоялось официальное представление министров. Наступил роковой момент — момент, когда решалась судьба визирей прежнего султана. Мехмед восседал на троне, окруженный своими советниками — его собственными доверенными лицами. Халил-паша попятился назад, ожидая действий Мехмеда. Мальчик-султан молвил: «Почему робеют визири моего отца? Призови их, и пусть Халил займет свое обычное место». Халила восстановили на посту главного визиря. То была обычная манера Мехмеда: сохранять статус-кво и вместе с тем таить глубоко в душе хорошо продуманные планы и выигрывать время.
Новому султану было всего семнадцать лет. Характер его являл смесь доверчивости и подозрительности, он был амбициозен и осторожен одновременно. Очевидно, то, как прошли его детские годы, наложило на Мехмеда глубокий отпечаток. Вероятно, будучи совсем маленьким, разлученным с матерью, он уцелел в полном опасностей мире османского двора во многом благодаря счастливому стечению обстоятельств. Можно даже сказать, что он был столь же молод, сколь скрытен и подозрителен по отношению к другим: уверенный в себе, высокомерный, никого не любящий и чрезвычайно амбициозный — словом, личность сложная и парадоксальная. Человек, которого позднее, в эпоху Ренессанса, воспринимали как чудовище и в котором видели лишь жестокость и извращенность, представлял собой клубок противоречий. Умный, храбрый и чрезвычайно импульсивный, способный на поистине лисью хитрость, тираническую жестокость — он мог неожиданно совершить добрый поступок. Легко поддавался переменам настроения, был непредсказуем; будучи бисексуален, он избегал близких отношений, никогда не прощал обид — однако ему суждено было быть любимым за праведность. К этому времени основные черты его характера уже сформировались: впоследствии он стал тираном, будучи ученым человеком. Стратег, день и ночь думавший о войне, он любил персидскую поэзию и садоводство. Весьма сведущий в вопросах снабжения и создания практических планов, он был столь суеверен, что полагался на придворного астролога, принимая военные решения. Наконец, этот воин ислама был способен на великодушие по отношению к своим подданным-немусульманам и охотно общался с иностранцами и неортодоксальными религиозными мыслителями.
Несколько портретов, созданных за время его жизни, передают (вероятно, впервые) аутентичный облик османского султана. Достаточно последовательно они воссоздают его внешность — орлиный профиль, крючковатый нос, нависающий над чувственными губами (похожий на «клюв попугая над вишнями» — запоминающаяся фраза османского поэта), дополненный рыжеватой бородой на выдающемся подбородке. На стилизованной миниатюре он изящно держит в унизанных кольцами пальцах нежную розу. Султан, таким образом, условно представлен как эстет, любитель садов и автор персидских строф, однако нельзя не заметить его застывший взгляд, как будто он смотрит в некую удаленную точку — туда, где кончается мир. На других изображениях, рисующих его в зрелом возрасте, это человек полный, с бычьей шеей, а на знаменитом позднем портрете кисти Беллини, что висит в Лондоне в Национальной галерее, он уже выглядит отяжелевшим и больным. Все эти изображения содержат в себе мотив твердой власти: очевидно, для султана его авторитет «тени Бога на земле» был самим собой разумеющимся, а представление о том, что весь мир у него в руках — чем-то естественным, а не проявлением заносчивости. Однако в то же время в них ощущается равнодушие и меланхолия, напоминая о тягостном, прошедшем среди опасностей детстве султана.
Изображения дополняет живое описание сложной личности юного Мехмеда, принадлежащее итальянцу Джакомо де Лангуски:
Правитель, Великий Турок Мехмед-бей… хорошо сложенный, роста скорее высокого, чем среднего, искусно владеющий оружием, вида более устрашающего, нежели почтенного, смеется редко, чрезвычайно осмотрительный, наделенный немалым великодушием, упорный в исполнении своих замыслов, во всех своих предприятиях проявляющий храбрость и столь же жадный до славы, сколь Александр Македонский. Ежедневно ему читают сочинения римских и иных историков. Он говорит на трех языках: турецком, греческом и славянском. Он прилагает значительные усилия, чтобы изучить географию Италии… [хочет знать], где пребывает папа, а где император и сколько королевств в Европе. У него есть карта Европы, ее стран и провинций. Ничто не изучает он с большим интересом и энтузиазмом, чем географию мира и войн; его сжигает желание господства; он старательно изучает отношения между государствами. И с таким человеком нам, христианам, приходится иметь дело… Нынче, говорит он, времена изменились, и утверждает, что продвинется с Востока на Запад, как в прежние времена люди Запада продвинулись на Восток. В мире, говорит он, должна быть только одна империя, одна вера и одна власть.
Здесь ярко отображено желание Мехмеда повернуть течение истории, явившись в Европу под знаменами ислама, но при его вступлении на престол его одержимость и ум на Западе не разглядели. Наблюдатели видели лишь неоперившегося и неопытного юнца, чей ранний опыт власти окончился унижением.
