По составу дворовладельцев Никольская улица уже в конце XVI века являлась своеобразным продолжением Кремля. Конечно, встречались на ней и небольшие дворы подьячих, священников, торговых людей, иноземцев, но основную часть улицы занимали монастыри, великолепный Печатный двор и усадьбы бояр Шереметевых, князей Воротынских, Черкасских, Трубецких и др. Б. Таннер сообщает, что на Никольской «немало и больших обитаемых московскими князьями хором; при каждых находятся по две, по три церкви с красивыми куполами, со столькими же башнями, где много колоколов; у них ведь чем больше церквей заведет вельможа при своих хоромах, тем он и благочестивее»{55}.
Улицы и переулки Китай-города
Ильинка и Варварка в XVII веке выглядели не менее внушительно, чем соседняя Никольская. Основную часть Ильинки занимали представительства епархий и монастырей и другие солидные учреждения. По левую руку от Кремля одно за другим шли Новгородское, Троицкое, Осиповское и Воскресенское подворья, принадлежавшие соответственно новгородскому митрополиту, Троицесергиеву, Иосифо-Волоколамскому и Воскресенскому Новоиерусалимскому монастырям. В XVII веке в Китай-городе находилось 34 подворья — больше, чем в других частях Москвы (в Кремле — 14, в Белом городе — 19). Этим облик Китай-города отличался от священного Кремля, ремесленного Белого города и военно-служилого Земляного города. Естественно, на каждом монастырском подворье находилась церковь, однако обитали на них не только церковнослужители и монахи, но и самые разные люди «из оброку». К примеру, на Троицком подворье жили лавочник Овощного ряда Илюшка Терентьев, лавочник Шапошного ряда Семен Иевлев с учеником, подьячий приказа Большого дворца Шумил Трофимов, площадной подьячий Неудача Жердев и др. Та же картина наблюдается и на других подворьях. В XVIII—XIX веках монастыри еще активнее пользовались своей городской землей, сдавая ее под магазины, лавки, трактиры, строя доходные дома и гостиницы.
Иной характер имел обширный Посольский двор. Он был создан в самом начале XVII столетия для размещения иностранных послов и гонцов. По-видимому, для устройства Посольского двора была использована усадьба думного дьяка Андрея Яковлевича Щелкалова, видного государственного деятеля и дипломата, главы Посольского приказа, умершего в 1597 году. Спустя четыре года здесь разместили австрийского посланника М. Шиле, а на следующий год — жениха царевны Ксении Годуновой датского королевича Иоанна{56}.
Подробное описание Посольского двора сделал Таннер:
«Это прекрасное здание построено Алексеем Михайловичем из кирпича (что здесь по деревянным городам редко), в три жилья, по 4 углам украшено 4 башенками, или, как их называют, куполами, возвышающимися над столькими же ступенями. Оно заключает внутри четырехугольный двор, средину коего занимает большой колодезь. Главная краса здания — высокая и изящная башня — служит великолепным в него входом и своими тремя балконами… приятными по открывающимся с них видам и просторными для прогулки, придает немалое украшение этому городу. Для жительства послов москвитяне разделили здание это на три части: первую и лучшую назначили для князя-посла, вторую — для посла-воеводы, третью — для секретаря посольства… Своды в комнатах были так низки, что нельзя было приладить к стене ни одной из привезенных с нами занавесей, не подогнув ее хорошенько.
Теперь посмотрим, какую обстановку сделали москвитяне в комнатах. Кругом по стенам приделаны были лавки; середину комнаты занимали длинные столы и переносные скамейки, все обитые красным сукном, которым обиты были внизу и стены, насколько сидящий человек доставал спиною. В одной из предоставленных князю-послу комнат, роскошно убранной, приготовлено было возвышение с дорогим балдахином наверху, где был портрет польского короля; под ним кресло, назначенное для князя-посла, когда ему нужно было принимать посетителей… Устроены были три большие кухни с чуланами, птичниками и прочими принадлежностями; для лошадей, нужных для ежедневных разъездов, были три конюшни… Наконец — два больших зала для прогулки и пирушек Немало подивились послы на то, что все окна были скорей железные и каменные, чем стеклянные и прозрачные, а выходившие на улицу имели еще и глубоко вделанные в стену решетки толщиною в человеческий кулак; затворялись они также и железными ставнями, из коих к каждому однако ж москвитяне приставили еще некоторое число солдат, чтобы предупредить, как они утверждали, покушения грабителей и воров»{57}.
Сходные отзывы оставили и другие иностранные дипломаты. Все они свидетельствуют, что Посольский двор представлял собой просторное каменное здание, гораздо более удобное, нежели другие дома московитов, правда, не всегда достаточно хорошо подготовленное к приезду послов со свитой. Столь же единодушны иноземцы в описании строгостей их содержания на Посольском дворе, который круглосуточно охранялся солидным отрядом стрельцов. Никто не должен был входить или выходить за пределы двора без особого разрешения. Для каждого из посольств московские дипломаты устанавливали режим пребывания: кого держать взаперти, а кому разрешить выходить в город или посылать слуг на рынок. «А лучится посолским дворяном и их людем в рядех что купить, послом и себе, или пойдут для гулянья, и с ними, для обережения от русских людей, ходят стрелцы, чтоб им кто не учинил какого бесчестья и задору», — вторит им Г. К Котошихин. Таким образом начальство Посольского приказа не только оберегало гостей от разного рода эксцессов, но и стремилось не дать им увидеть или услышать то, что не хотелось бы демонстрировать. Бывало, что послы и приставы торговались из-за разрешения слугам водить коней на водопой к реке{58}.
Во время проезда иностранных дипломатов к Посольскому двору устраивалась их торжественная встреча — по всей Ильинке, в прилегающих переулках и на Красной площади стояли стольники, стряпчие, жильцы, дети боярские, дворяне, стрельцы, гости, солдаты, дьяки, подьячие. По такому случаю придворным выдавали из казны «конские наряды» и «чепи гремячие»{59}. Австрийский посланник Августин Мейерберг, находившийся в российской столице в 1661 — 1662 годах, пишет: «Однако ж ничего не было великолепнее в этом параде множества князей, детей думных бояр и всех великокняжеских спальников из дворян, с самим великокняжеским любимцем, князем Юрием Ивановичем Ромодановским, пожелавшим ехать перед самою нашею каретой, от начала предместья до нашего подворья». Правда, по дороге в Москву (посланников встречали за городом) Мейерберг и его спутники вдоволь посмеялись над чванливыми московскими дворянами: «То тот, то другой из знатнейшего русского дворянства, все в разной одежде, подъезжал к нашей карете и, не отдавая нам никакой чести, словно павлин, развертывал всю пышность своего хвоста, показывая нам свою шубу на собольем меху, самом дорогом по черноте, густоте и длине волоса, и поворачивал ее то тем, то другим боком с помощью слуг, распахивавших ее, точно хламиду; либо заставлял безобразно скакать свою лошадь в сбруе, в цепочках, опутанную колокольчиками, и, благодаря потрясению от этих скачков, представлял ее нашим глазам со звоном, во всей ее целости»{60}. Еще более пышно обставлялся въезд дипломатов в Кремль по той же Ильинке. Посла со свитой сопровождал почетный эскорт из русских дворян во главе с приставом, впереди несли или везли подарки. Такое шествие могло растянуться на всю длину пути от посольской резиденции и насчитывать несколько сотен человек.
В конце улицы находился замечательный памятник посадской архитектуры — церковь Николы «Большой Крест», получившая свое наименование по большому резному кресту с частицами 156 святых мощей, на котором, как и на Большом кресте на Никольской, совершалось крестное целование (клятва). Великолепное здание церкви было выстроено в 1680—1681 годах на средства купцов Филатьевых. Изящный храм, богато украшенный белокаменным декором в стилистике московского барокко, имел три яруса. Особенно выделялся верхний, имевший шестигранные окна, над которыми располагались ребристые раковины, схожие с теми, что украшают Архангельский собор. Такие же раковины находились и у основания пяти куполов с ажурными звездами и крестами. Вместо традиционных трапезной и галерей-гульбищ к входам в храм, декорированным богатым орнаментом, подходили паперти с лестницами. Не менее пышным было и внутреннее убранство храма: пышный золоченый резной иконостас, оклады икон, драгоценная утварь… Церковь Николы была великолепным памятником московскому купечеству, богатому и богомольному посаду, не жалевшему ни сил, ни средств для прославления Господа. В 1933—1934 годах храм уничтожили, ныне на его месте сквер.
