«единство» не означало полного равенства: сельская округа подчинялась городскому центру в военном, фискальном и административном смыслах. Кроме того, лица, постоянно проживавшие в сельской местности, обладали несколько меньшими, чем горожане, правами. Это касалось судебной (размер судебного штрафа, право выступать свидетелем, соприсяжником и др.) и экономической (пользование общими угодьями) сфер. В этом смысле М. дель Кармен-Карле констатировала существование «коллективной сеньории» над территорией консехо.
Таким образом, система представлений, основы которой были заложены К. Санчесом-Альборносом и которая получила развитие в многочисленных трудах историков его школы, с появлением работ М. дель Кармен-Карле приобрела целостный и завершенный вид.
6. 1980–1990-е годы: к смене вех
Можно указать причины, по которым концептуальные представления историко-институциональной школы К. Санчеса-Альборноса длительное время не подвергались сколько-нибудь значимой корректировке. Среди прочего немалую роль здесь сыграл и фактор изоляции, особенно болезненно ощущавшейся испанскими историками после 1939 г., когда научное сообщество страны было обескровлено военными потерями (в том числе в результате репрессий с обеих сторон) и вынужденной эмиграцией. Кроме того, измотанная жестокой гражданской войной 1936–1939 гг., залечивавшая раны Испания длительное время оставалась одной из самых бедных стран Западной Европы и просто не могла позволить себе содержание значительных по численности научных кадров. Франкистская Испания стала открываться внешнему миру только в 1960-х годах, причем полнокровные научные обмены получили значительное развитие лишь после смерти Ф. Франко, во второй половине 1970-х годов.
В определенной степени в изоляции оказалась и аргентинская школа истории испанского Средневековья. Удаленность страны от европейских центров медиевистики, неразвитость соответствующей научной инфраструктуры (отсутствие значительных собраний средневековых актов, ограниченность соответствующих фондов библиотек и т. д.), а также огромный авторитет К. Санчеса-Альборноса как отца-основателя аргентинской испанистики [124] не могли не сыграть своей роли. В этих условиях становление новых научных подходов длительное время было затруднено.
Лишь в 70–80-х годах XX в. начался постепенный отход от устоявшихся историографических представлений. И хотя школа К. Санчеса-Альборноса и его учеников сохраняет значительное влияние [125], следует констатировать прежде всего сам факт значительного роста количества исследований по интересующему нас вопросу, как общих [126], так и региональных [127], и специальных [128]. В их свете общий контекст эпохи, в котором существовали средневековые консехо, оказывается значительно более сложным, чем представлялось ранее. Историография сделала огромный шаг вперед; в ее ключевые тренды все активнее вписываются и труды испанских историков.
Выделю лишь важнейшие направления этого мощного интеллектуального движения.
Проблематика, связанная с явлениями феодализма и особого общества
Одним из главных трендов развития европейской медиевистики в указанный период стала разработка представлений о многообразии, затронувших и взгляды на жизнь средневекового общества. Оно все в большей мере воспринималось как сложное, гетерогенное явление, применительно к которому любое единообразие или однообразие может констатироваться лишь в крайне ограниченном смысле [129]. Соответственно, особенности средневековой пиренейской цивилизации все чаще воспринимались лишь как одно из проявлений сложной мозаики, каковую представлял собой мир западного Средневековья.
На смену теориям К. Санчеса-Альборноса об исключительном характере астурийского общества постепенно пришли представления о значительном сходстве последнего с современными ему за-пиренейскими социальными системами. В настоящее время VIII–XI вв. рассматриваются как период, в котором определяющую роль в социальной структуре и в системе власти играла могущественная знать, а возможности королевской власти были весьма ограниченны. Отношения зависимости носили четко выраженный характер и имели тенденцию к дальнейшему ужесточению [130]. Не столько слабая королевская власть, сколько могущественная аристократия выступала в роли организатора колонизации. Уже это подрывает концепцию «пресуры» как преимущественно мирной, крестьянской оккупации, а вслед за ней и сложившиеся представления о раннем консехо как общине свободных крестьян-колонистов и главных тенденциях его дальнейшей эволюции.
Одновременно менялось и содержание термина «феодализм». По мере роста степени открытости страны, шаг за шагом в научной среде все в большей мере утверждался взгляд на кастильско-леонское общество XI–XV вв. как общество феодальное. Начало дискуссии положили историки, испытавшие влияние французской школы «Анналов», а также марксистской концепции феодализма. Одним из первых новую постановку вопроса предложил С. де Моксо, исходивший из концепции феодального общества М. Блока [131]. Затем, в конце 60-х годов, известный историк испанской общественно-политической мысли Х.-А. Мараваль констатировал наличие феодальных представлений в идеях эпохи Альфонсо X Мудрого, указав на феодализм на как этап, предшествовавший возникновению кастильского «корпоративного государства» (аналога французского «старого порядка») [132].
В середине — второй половине 1970-х годов поворотным моментом в квалификации испанского средневекового общества как феодального стало появление работ мадридских историков А. Барберо и М. Вихиля, испытывавших сильное влияние марксистских концепций [133]. Развернулась активная дискуссия, в которой участвовали Х.-А. Гарсия-де-Кортасар, X. Вальдеон Баруке, К. Эстепа-Диэс, С. Морета Велайос, Б. Клаверо и другие исследователи [134]. Своеобразным обобщением этих позиций (или, по меньшей мере, одним из таковых) стала в 1982 г. программная статья известного современного историка Х.-М. Ньето-Сория, который попытался охарактеризовать особенности кастильского феодального общества на примере взаимоотношений королевской власти и епископов Куэнки в эпоху высокого Средневековья (около 1180 — около 1280 г.) [135].
Стремясь примирить сторонников как социально-экономического, так и формально-юридического подходов, автор выделяет пять основных сфер, в которых проявлялся феодальный характер кастильского общества того времени, — экономическую, правовую, церковную, социальную и политическую. В первом случае король выступал как главный создатель материальных богатств диоцеза, пополнявший их посредством дарений, результатом которых стало формирование феодальной сеньории куэнкских епископов. В правовом плане оформление этих отношений также носило выраженные феодальные черты, а в некоторых случаях есть все основания полагать, что епископы приносили королям оммаж в обмен на конкретные пожалования и что эти имущественные отношения оформлялись как феодальные контракты. В смысле церковном факты постоянных вмешательств монархов в выбор епископов Куэнки в большинстве случаев заставляют рассматривать эту должность как своеобразный бенефиций. В социальном плане можно уверенно констатировать факт существования феодальной знати, кланы которой активно боролись за влияние на диоцез и его собственность, выдвигая собственных претендентов на куэнкскую кафедру. Наконец, в политической сфере епископы Куэнки, выступавшие в качестве не только пастырей, но и администраторов, военачальников, активных акторов политических процессов в королевстве, действовали как настоящие королевские вассалы. В совокупности все эти отношения, в основе которых лежал комплекс конкретных прав и обязанностей, образуют настоящую феодальную систему, что, разумеется, справедливо далеко не только по отношению к взаимосвязям королей с епископами Куэнки.
Еще одна концепция феодализма, получившая широчайшее распространение в Испании, принадлежит выдающемуся французскому историку П. Боннасси. В середине 1970-х годов он выступил с обширной монографией о генезисе феодального общества в Каталонии, решительно пересмотрев ранее существовавшие взгляды на этот процесс
