2 июля 1820 года кавалерийский офицер Морелли и священник Миникини, оба из общества карбонари, вышли из города Нолы с эскадроном и отрядом национальной гвардии при криках: «Бог, король и конституция!» Они направлялись к Авеллино, главному городу провинции, и были встречены здесь такими же криками; из Неаполя пришел к ним целый полк под начальством генерала Пепе — также карбонари, которому и передано было главное начальство. Войска, высланные против Пепе правительством, обнаруживали явное сочувствие к восставшим; революция распространялась по провинциям самым отдаленным; даже в Неаполе правительство потеряло всякую способность к действию — и тем сильнее действовали карбонари. В ночь с 5 на 6-е июля пять человек карбонари явились во дворце и от имени войска, граждан и тайных обществ потребовали конституции, давая королю только два часа сроку. Король согласился, но какая же будет конституция? С начала года глаза всех были обращены на Испанию, где революция торжествовала; там провозгласили конституцию 1812 года; должно быть, хорошая конституция, и в Неаполе провозглашают испанскую конституцию 1812 года. Говорят, когда стали осведомляться, что это за конституция 1812 года, то ни одного экземпляра ее не могли найти в Неаполе.
«Одна из самых странных революций! — писал английский резидент из Неаполя. — Королевство в высшей степени цветущее и счастливое, находившееся под самым кротким правлением, вовсе не отягченное податями, падает пред шайкой инсургентов, которую полбатальона хороших солдат уничтожили бы в минуту! Такова сила дурного примера и слова, не понимаемого половиной тех, которые его употребляют. Каждый офицер теперь хочет быть Квирогою, и слово „конституция“ производит на всех чародейственное влияние. Мы не должны себя обманывать: дело не в конституции, а в торжестве якобинства, то есть войны бедности против собственности; низшие классы выучились сознавать свою силу. Такого отеческого и либерального правления никогда еще не было в этой стране. С большей строгостью и с большим недоверием можно было бы достигнуть других результатов; но судьба хотела, чтоб крайность либерализма повела здесь совершенно к такому же концу, к какому в Испании повела крайность почти противоположного направления. Тайные общества и неслыханная измена войска, хорошо одетого, получающего хорошее жалованье, ни в чем не нуждающегося, низвергли правительство, популярное в большей части народа, о котором будут долго и сильно жалеть; и надобно заметить, что эти тайные общества обязаны своим существованием самому правительству, низвержению которого они так много теперь содействовали. Они были изобретены и поощряемы, как машина, способная подкопать могущество французов, владевших тогда страной».
Как бы то ни было, неаполитанская революция должна была встревожить европейские кабинеты гораздо сильнее, чем испанская. Последняя объяснялась ошибками правительства и могла оказать вредное влияние на одну Францию; но королевство Обеих Сицилий не было отделено от других государств чем-нибудь вроде Пиренеев; революционный пожар мог быстро обхватить всю Италию благодаря карбонари, а на севере Италии — австрийские владения. Сама Англия, настаивая на невмешательстве, исключала, однако, тот случай, когда внутренние волнения в одной стране будут грозить опасностью соседним державам. Австрия немедленно усилила свои войска в Ломбардо-Венецианском королевстве, и в то же время император Франц пригласил русского императора и короля Прусского на свидание в Пест для совещания о мерах против революции. Меттерних переслал кабинетам с. — петербургскому, берлинскому, лондонскому и парижскому план действия: австрийская армия двинется на Неаполь для потушения революции; пять великих держав не будут признавать ни одного акта правительства, созданного революцией, не будут принимать от него никаких объяснений; их посланники в Вене составят постоянную конференцию с австрийским министром иностранных дел, для того чтобы объединить виды пяти дворов и употреблять один язык. В другом мемуаре, адресованном к дворам итальянским, австрийский кабинет, выставляя себя естественным покровителем полуострова, объявлял, что приложит попечение о средствах восстановить на нем порядок, и отстранял мысль, что можно предотвратить новые волнения уступками конституционным идеям, причем ясно высказывалось намерение восстановить и в Неаполе старый порядок вещей.
Так хотела действовать Австрия в виду ближайшей опасности, действовать твердо во имя известного начала, не позволять себе никакой сделки с началом противоположным. Но что скажут другие державы? Разумеется, Пруссия будет согласна на такой образ действия; но конституционные державы, Франция и Англия, согласятся ли действовать для поддержания старого порядка вещей в Италии; а главное — согласится ли на это русский император, сильно высказавшийся против революции, но не отрекшийся от своего прежнего либерального взгляда? Франция, основываясь на ахенских решениях, потребовала конгресса и пригласила другие дворы объявить предварительно, что они уважают независимость и права государств, но не могут причислить к этим правам право ниспровергать учреждения страны посредством восстания войска; что они не могут признать конституции королевства Обеих Сицилий законной, пока король и народ, освобожденные от ига партий, свободно дадут себе законы, по их мнению, лучшие, и если для этого освобождения короля и народа необходимо употребить силу, то австрийские войска двинутся к Неаполю и будут в случае надобности поддержаны войсками всех союзников с согласия государей итальянских. Если Франция требовала конгресса, то понятно, что Австрия должна была ждать такого же требования и от России, ибо конгресс был любимой формой русского государя для решения европейских дел.
Император Александр отклонил съезд в Песте и потребовал другого места свидания, потребовал конгресса именно в Троппау, без согласия которого австрийская армия не могла перейти границы неаполитанских владений; притом император Александр не требовал полного восстановления старого порядка вещей в Неаполе, как хотелось Австрии, но установления нового порядка на законных основаниях, как хотелось Франции. В письме к австрийскому императору Александр указывал, что еще по поводу испанской революции он предлагал общее совещание о мерах для сдержания дальнейших революционных движений; но тогда его предложение не было принято, а теперь он видит с удовольствием, что державы возвращаются к предложенному им средству.
Австрии очень не нравился конгресс: протянется время в совещаниях, тогда как пожар надобно тушить как можно скорее; надобно будет подчиниться решениям конгресса, а нет надежды, чтобы конгресс согласился на полное восстановление старого порядка в Неаполе; ясно, что Россия и, Франция будут заодно против этого. Меттерних отправил австрийского посланника при петербургском дворе Лебцельтерна в Варшаву, где тогда находился император Александр, уговаривать последнего согласиться на немедленное движение австрийских войск к Неаполю. Лебцельтерн представлял против конгресса, что Англия, вероятно, откажется в нем участвовать, но получил ответ, что делать нечего, можно обойтись и без содействия Англии в вопросе чисто континентальном.
Англия действительно была против конгресса, и основания этому лорд Касльри высказал в длинном письме к английскому уполномоченному при венском дворе лорду Стюарту (Stewart): «Если бы опасность произошла от нарушения наших договоров, то чрезвычайное собрание государей и министров их было бы лучшим средством для поправления дела; но когда опасность проистекает от внутренних волнений в независимых государствах, в таком случае политичность подобного шага подлежит сомнению: вспомним, как вредны были в начале войны с революционной Францией конференции в Пильнице и манифест герцога Брауншвейгского; какое раздражение произвел он во Франции. Впрочем, я надеюсь, что русский император не выведет троппауского свидания из тех благоразумных границ, которые предложены союзником его, императором Австрийским; что министерские конференции здесь могут быть рассматриваемы только как дополнение к нашим другим мерам конфиденциального объяснения и что все будет постановлено относительно только частного случая, без общих провозглашений. Рассуждения об отвлеченных принципах не имеют никакого действия в настоящее время. Принять предложение Австрии относительно плана действий против Неаполя — значит со стороны пяти держав составить союз, враждебный существующему на факте неаполитанскому правительству. Британское правительство не может вступить в такой союз по следующим причинам: 1) Союз заставит его принять на себя такие обязательства, которых оно не может оправдать перед парламентом. 2) Союз может каждую минуту привести британское правительство к необходимости употребить силу: ибо ясно, что существующее на факте неаполитанское правительство может, по обыкновенным международным законам, без всяких дальнейших объяснений наложить секвестр на британскую собственность в Неаполе и закрыть свои гавани для британских торговых кораблей, причем продолжительность Союза будет зависеть от общего решения всех держав, его составляющих. 3) Союз противоречит нейтралитету, который британское правительство объявило посредством своего посланника в Неаполе в видах безопасности королевской фамилии. 4) Союз наложит на британское правительство нравственную и парламентскую ответственность за все его последствия, ответственность за действия Австрии, которая двинет свои войска в неаполитанские владения, — действия, которые британское правительство не имеет возможности контролировать в подробностях, а только такой контроль мог бы оправдать принятие на себя подобной ответственности. 5) Прежде чем Австрия получит право действовать против Неаполя, все меры должны быть постановлены с общего согласия; таким образом, австрийский главнокомандующий должен действовать по указанию Совета союзных министров, пребывающих в Главной Квартире, что неудобоисполнимо и неприлично. 6) Союз наверное не будет одобрен нашим парламентом; но и в противном случае каждое действие австрийской армии в Неаполитанском королевстве будет подлежать непосредственному ведению и суду британского парламента точно так, как если бы это было действие британского войска, британского главнокомандующего.
