Ознакомительная версия.
У всех министров – ненацистов, за исключением Гугенберга, главной заботой было установление дружественных отношений с новым канцлером «в интересах сотрудничества». Они надеялись, что этого легко можно добиться, поскольку первые меры, предложенные Гитлером, казалось, были направлены лишь против социалистов и коммунистов. Более того, Бломберг был «покорен» обещанием Гитлера, что рейхсвер не будет вынужден усилить эти меры; следовательно, он думал, что они не коснутся «неполитической» армии. Большинство ненацистских министров также относились к нацистскому движению со смесью симпатии и неприязни, которые характеризовали отношение аристократии и буржуазии к нацизму, начиная с Гинденбурга. Эльц – Рюбенах, преданный католик, как вспоминает Папен, вскоре стал почитателем Гитлера, а позже Гитлер называл Зельдте и Нейрата готовыми сторонниками в кабинете.
Гинденбург оказался не очень хорошей защитой от амбиций Гитлера. Его сопротивление роспуску рейхстага было быстро преодолено. Он без колебаний подписал два декрета от 4 и 6 февраля. Отто Браун отправил ему предупреждение с просьбой «в интересах государственной власти, суда и концепции законного правительства» не подписывать прусский декрет, поскольку он не основывается на статье 48 и его нельзя оправдать наличием чрезвычайной ситуации в государстве. Но Мейснер сумел рассеять все сомнения, которые, возможно, были у Гинденбурга, поэтому последний и принял декрет, в котором утверждалось, что «из – за отношения Пруссии к вердикту суда от 25 октября 1932 года в общественной жизни появилась большая неразбериха, которая подвергает опасности общественный порядок».
Гинденбург больше не был восприимчив к жалобам. 1 февраля 1933 года Гитлер передал по радио «призыв к немецкому народу» (одобренный кабинетом), в котором он описывал прошедшие четырнадцать лет как период бесконечного упадка и разрушения. «Четырнадцать лет марксизма разрушили Германию… Наследство, которое мы получили, ужасает». Протесты, направленные президенту, против искажения исторических фактов попадали без каких – либо пояснений прямо к Гитлеру. Сам Гинденбург всего лишь не возражал против протестов, высказываемых представителями республиканской эры, во время которой он играл такую значительную роль на политической сцене. Точно так же, как он позволил другим взять на себя вину за поражение 1918 года, и сейчас он отмежевался от слабостей Веймарской республики.
Другие жалобы, количество которых все возрастало в связи с усилением нацистских репрессий, он либо игнорировал, либо передавал канцлеру. Гитлер, со своей стороны, мог абсолютно спокойно игнорировать их, раз президент не обращал на них большого внимания. Можно только гадать, сколько жалоб Гинденбург действительно видел; но гораздо более вероятно, что он дал Мейснеру четкие инструкции пересылать эти жалобы прямо в канцелярию или заинтересованное министерство, за исключением особых случаев. Очень редко он сам брался за рассмотрение жалоб. Однажды он очень мягко упрекнул Гитлера, когда союз учителей пожаловался, что канцлер публично с презрением высказался о первом президенте Веймарской республики Фридрихе Эберте. В своей речи Гитлер сказал, что никогда не слышал, чтобы Эберт и Шейдеман были хорошими солдатами в бою; Гинденбург поручил Мейснеру дать ответ союзу учителей:
«Отвечая на ваше письмо… президент попросил меня обратить ваше внимание на замечания, сделанные им в адрес Эберта, когда он принимал свой пост в 1925 году, которые звучали следующим образом: в мои задачи не входит описывать и оценивать работу своего предшественника, который так внезапно отошел в мир иной. Это сделал канцлер Лютер. Его достижения в восстановлении мира и порядка в Германии после краха неоспоримы. Это всегда будут признавать даже его политические противники. Он всегда старался верой и правдой служить немецкому народу».
Гинденбург позволил опубликовать письмо, но эта холодная будничная дань памяти Эберта не успокоила республиканцев и не причинила Гитлеру серьезного беспокойства.
Очевидно, Гинденбург больше не хотел играть роль защитника конституционных прав, которая была предназначена ему в системе взаимозависимости и взаимоограничения законодательной, исполнительной и судебной власти Папена. Он долго колебался, прежде чем назначить Гитлера канцлером, но, сделав это, кажется, почувствовал, что «(выполнил свой долг», и вновь предался привычной пассивности. Возможно, как предположил военный историк Бернхард Швертфегер, который знал Гинденбурга по работе в штабе армии во время войны и по Ганноверу, в таком поведении был элемент замкнутости, не так уж и редкий в столь почтенном возрасте. В конце концов, это Папен больше всех ратовал за назначение Гитлера, пусть теперь он и его коллеги решают проблемы, связанные с этим назначением. Гинденбург же хотел всего лишь приспособиться к новой реальности, как он приспосабливался к прочим изменениям. В своих мемуарах Папен сожалеет, что не попросил президента вмешаться, когда речь шла о злоупотреблениях нацистских гаулейтеров и перегибах СС и СА. Он объясняет, что не сделал этого в надежде, что Гитлер вовремя одумается и изменит свои цели и методы. В то же время Папен пишет, что Гинденбург не хотел и не мог, учитывая возраст, бросать свой авторитет на чашу весов, из чего можно сделать вывод, что он не обратился за помощью, потому что понимал, что все равно ее не получит.
А Гитлер знал, как снискать расположение президента. Умело манипулируя аргументами, проводя подходящие параллели с военными ситуациями, канцлер прилагал все усилия, чтобы завоевать симпатию президента, и в конце концов сумел – таки преодолеть недоверие Гинденбурга так же, как он обезоруживал многих своих противников. Энергия, напористость и кажущаяся логичность рассуждений были бесценными союзниками лидера нацистов. Гитлер согласился с тем, что следует несколько умерить пыл отдельных «излишне рьяных» подчиненных, и обещал принять немедленные меры для предотвращения злоупотреблений. Он также неоднократно заверял президента, что пределом его мечтаний является восстановление монархии, когда Германия снова обретет суверенитет. Гитлер всегда обращался к маршалу с особым почтением, которое последний считал своим бесспорным правом. Чтобы сделать приятное Гинденбургу, фюрер даже соблюдал твердый график работы. Он регулярно появлялся в своем кабинете в 10 часов утра (очень рано для человека, привыкшего менять местами день и ночь) и занимался текущими делами[71]. Вскоре он завоевал доверие Гинденбурга, и спустя несколько недель президент уже не настаивал на обязательном присутствии Папена, когда к нему заходил Гитлер.
Окружение Гинденбурга поддерживало это сближение. Мейснер снимал все конституционные возражения декретам Гитлера и вместе с Оскаром фон Гинденбургом тщательно следил, чтобы к президенту не допускались некоторые посетители, такие как лидеры социалистов, от которых можно было ждать одних только неприятностей. Гитлер также заменил пресс – секретаря Гинденбурга одним из своих людей – Вальтером Функом – старым другом семьи Гинденбургов. Функ ежедневно с большим энтузиазмом повествовал президенту о «славных деяниях» Гитлера, и, поскольку Гинденбург любил Функа и доверял ему, доклады неизменно производили благоприятное впечатление.
Далеко не всех критиков и жалобщиков можно было проигнорировать. Среди последних самым настойчивым оказалось баварское правительство. Шокированное властным устранением прусского правительства, оно не уставало заранее предостерегать от возможности аналогичного развития событий и назначения имперского комиссара в Баварию. Гинденбургу пришлось написать баварскому рейхскомиссару Гельду, что ничего подобного никто не планирует. Однако баварцы слишком хорошо помнили такие же заверения президента относительно Пруссии, которые им довелось слышать несколькими месяцами ранее, и они не чувствовали себя спокойно. 17 февраля Гинденбург был вынужден принять лидера Баварской народной партии и члена баварского правительства Шеффера. Встреча прошла неудовлетворительно для обоих ее участников. Гинденбургу пришлось выслушать пространную речь об опасном курсе, которым следует рейх, и это ему явно не понравилось. А у Шеффера сложилось впечатление, что президент все больше становится пленником Гитлера и практически не вмешивается в политические дела. Баварцу пришлось удовлетвориться повторным заверением Гинденбурга, что он никогда не пошлет комиссара в Баварию.
Поскольку баварцы усомнились, что президент может влиять на принимаемые решения, они занялись поиском иных способов предотвращения вмешательства Берлина в их внутренние дела. Одно из возможных решений заключалось в планах реставрации монархии, возрожденных при Папене. Теперь, когда Гитлер стал канцлером, они приобрели совершенно другое значение. Возможно, интервенцию рейха можно предотвратить, объявив, что баварский кронпринц Рупрехт будет принимать участие в работе правительства и со временем превратит Баварию в монархию. Кронпринц не возражал против такого развития событий, если к нему обратится с просьбой правительство. Однако правительство пребывало в сомнениях и не спешило дать свое согласие. Частично министры руководствовались конституционными соображениями, но немаловажным был и тот факт, что правительство не было уверено, что рейхсвер потерпит такую инициативу.
Ознакомительная версия.
