Ознакомительная версия.
«Россия от вашей душевной красоты и от доброты вашего сердца ожидает, что вы, меняя отечество, будете относиться с чувствами самой живой и глубокой привязанности к отечеству, которое вас принимает, дав выбором свое предпочтение». Так Екатерина писала невесте своего сына. Но все напрасно – второй Фике, ставшей великой государыней, из Марии не могло получиться. Конечно, она прилежно изучала русский язык, как и все остальное делала старательно, но присущий ей педантизм не мог заменить любви к стране, куда ее забросила судьба. Екатерина, меряя с себя, ошиблась, когда писала: «Убеждения и любовь к России придут позже». Не получилось. Французский дипломат Масон писал: «Мария Федоровна не льстила русским, как Екатерина, усвоением их нрава, языка и предрассудков. Она не хотела снискать уважения этого народа, показывая презрение к своему отечеству и краснея за свое происхождение… У нее всегда лежит на сердце память о ее многочисленных родственниках». Так получилось, что и в России она навсегда осталась немкой.
Да и русский язык она так до конца и не выучила. В день открытия знаменитого Царскосельского лицея, как вспоминает Иван Пущин, «императрица Марья Федоровна попробовала кушанье. Подошла к Корнилову, оперлась сзади на его плечо, чтоб он не приподнимался, и спросила его: “Карош суп?” Он медвежонком отвечал: “Oui, monsegnier!” Сконфузился ли он, или не знал, кто его спрашивает, или дурной русский выговор, которым был сделан вопрос, неизвестно… Императрица улыбнулась и пошла дальше, не делая уже больше любезных вопросов».
Мария была создана из другого человеческого материала. В ней не было страстного честолюбия свекрови, которая огнем горела от мысли о своем великом поприще, которая писала, что успеха можно добиться только тогда, когда любишь дело со страстью, отдаваясь ему всем существом. Мария на всю свою жизнь осталась Герой, богиней очага, а не Афиной Палладой, какой стала Екатерина. Несколько жестоко, но справедливо писал о ней известный литератор Николай Греч: «Женщина добрая, благотворительная, недальновидная и ограниченная, немка в душе (по-бюргерски практичная), пропитанная всеми династическими и аристократическим и предрассудками, так обостренными нередко у людей, попавших из мелких княжеств к большому двору». Опять же снимем шляпу перед вышедшей из такого же мелкого княжества Екатериной Великой! Воспитанная в маленьком, уютном местечке, Мария Федоровна не только не порвала со своим прошлым ради великого будущего, но тосковала по Монбельяру, готова была променять всю роскошь Петербурга на уют своего гнезда, только бы рядом был ее возлюбленный муж.
Поэтому с таким нескрываемым удовольствием она покидала каждую весну Зимний дворец, ехала с мужем в Царское Село, затем у них появилась прелестная Гатчина среди озер, а потом уже можно было поселиться в Павловске. Здесь она разводила невиданные красивые цветы, которые никогда раньше не цвели на русской земле, гуляла с детьми по выращенному ею же парку, заходила в придуманные ею павильоны, фермы, любимые уголки.
Не будем забывать, что с 1777 по 1798 год, то есть за двадцать лет, она родила четверых сыновей и шесть дочерей. При этом она оставалась замечательной хозяйкой дома, в котором Павел находил свое спасение и утешение. Она предавалась домашним заботам, рисовала, принимала редких храбрых гостей – не каждый отваживался приехать в загородный дом полуопального наследника. И еще она много писала своим родственникам и друзьям. Почти всю свою жизнь в России она вела дневник и, умирая, просила своего сына, императора Николая I сжечь эти бесценные для истории бумаги в камине. Николай писал, что, когда он бросал в огонь тетради, ему казалось, что он хоронит матушку во второй раз.
Отношения Марии с Павлом долгие годы были почти идеальными. «Мой дорогой муж – ангел. Я его люблю до безумия, люблю в тысячу раз больше, чем самое себя», – писала она в одной маленькой записочке по-французски. Желая угодить своему супругу, она пишет иногда по-русски, красиво выводя буквы с завитками: «Сбереги только меня, люби только меня, и ты будешь мною доволен. Машенька». Их объединяло противостояние с окружением Екатерины, которая одной частью души любила и Павла, и Марию, а другой – выносила их с трудом, называла семью сына «тяжелым багажом». И особая правильность, чистота и бюргерская порядочность Марии казались Екатерине тупостью, ограниченностью, вызывали у нее сарказм: «Ну конечно, главное – держать себя прямо, заботиться о своем стане и цвете лица, есть за четверых, благоразумно выбирать книги для чтения». Как скучно!
Однако с годами мир стал утекать из прежде дружной семьи Марии и Павла. Нет, никаких ссор никогда не было – кротость Марии была безмерна. Дело в том, что Павел менялся, и то дурное, что не было заметно в молодости на его лице, в его повадках, резко обнаружилось, когда он подошел к своему сорокалетию. Подозрительность, нетерпимость, капризность с трудом утишались, смягчались Марией. Постепенно она перестала быть ему остро нужна, как это было в первые годы их брака… Появилась другая женщина, которой увлекся Павел. Это была фрейлина Екатерина Ивановна Нелидова, маленькая, некрасивая, но живая, остроумная. В окружении семьи Павла она появилась в 1782 году и пришлась к молодому двору, внеся в его размеренную жизнь веселье, изящество, хороший вкус. Отношения в любовном треугольнике Нелидова – Павел – Мария были непростые. Когда в 1790 году Павел серьезно заболел, то он писал Екатерине, что в обществе дается ложное представление о его отношениях с Нелидовой. «Клянусь торжественно и свидетельствую, что нас соединяла дружба, священная и нежная, но невинная и чистая. Свидетель тому Бог!» Позже, в 1801 году, Нелидова, развивая эту идею, писала Павлу будто для того, чтобы письмо читали другие: «Разве я когда-либо смотрела на вас как на мужчину? Клянусь вам, что не замечала этого с того времени, как к вам привязана». Но это замечали другие. Офицер Саблуков вспоминал, как он стоял на карауле у царских дверей и вдруг стал свидетелем живописной картины: открылась настежь дверь, из нее поспешно вышел император, и в ту же минуту дамский башмачок с очень высоким каблуком полетел через голову Его Величества, чуть ее не задев. Затем вышла Нелидова, «спокойно подняла свой башмак, надела его и вернулась туда же, откуда пришла». После этой сцены уже никто, естественно, не сомневался, что Павла и Нелидову связывала исключительно дружба, «священная и нежная, но невинная и чистая».
Сама Мария Федоровна была обеспокоена тем, что эта чернявая «de la petite» (малявка) отнимает у нее Павла, выдвигается на роль фаворитки. Она даже решилась пожаловаться самой императрице, с которой у нее были сложные отношения. Растроганная Екатерина подвела плачущую невестку к зеркалу и сказала: «Посмотри, какая ты красавица, а соперница твоя petite monsterе, перестань кручиниться и будь уверена в своих прелестях». Но Мария такой уверенности не испытывала. Конфликт вроде бы разрешился в 1793 году, когда Нелидова добровольно переехала жить в Смольный, однако Мария Федоровна, зная, что Павел по-прежнему поддерживает с Нелидовой отношения, считала этот переезд не более чем комедией, вызванной желанием «сделаться более интересной».
И кажется, что в этой тревожной, дискомфортной атмосфере Мария нашла спасение в поддержании очень строгого этикета. Ее дочь, будущая голландская королева Анна, вспоминала, что как только мать входила в детскую, все в испуге замирали, русские няньки, специально затянутые в корсеты и фижмы, стояли по стойке смирно, и всем сразу становилось легко и просто, когда Мария выходила из детской. Это было так не похоже на прежнюю Софи – ведь в их доме в Монбельяре все было просто и сердечно. Но тогда, в конце XVIII века, не было уже никакого Монбельяра, началась эпоха революций, французы захватили княжество, нищие родители были изгнаны навсегда из родного гнезда…
А что же касается до этикета, то ведь он по-своему хорош, это ведь правила игры, а значит, зная их, можно избежать оскорблений, фамильярностей, бестактностей. Кроме того, после вступления Павла на престол в 1796 году она вошла в высокую роль российской императрицы – супруги фигуры особой, исключительной, – поэтому шутки, ласки казались ей неуместными. Когда же она пыталась выйти из своей роли, получался «карош суп».
В отношениях Марии и Нелидовой постепенно наметились изменения. Началось с того, что в 1793 году Екатерина устроила пышную свадьбу своего внука Александра с Елизаветой Алексеевной. Павел, знавший подоплеку всей этой затеи (а именно: желание императрицы сделать теперь уже женатого, остепенившегося Александра наследником престола, а его, Павла, задвинуть на второй план), категорически отказывался идти на свадьбу. Для Марии Федоровны, столь приверженной ритуальной стороне придворной жизни, это была бы катастрофа. Поэтому она обратилась за помощью к Нелидовой. Та приехала из Смольного и все уладила – Павел Петрович послушался совета Нелидовой и явился на свадьбу сына. Ее сближение с Марией Федоровной облегчалось тем, что у Павла появились другие женщины, а следовательно, предмета для соперничества у этих двух дам уже не было. Более того, с восшествием Павла на престол в 1796 году Нелидова и Мария Федоровна часто объединялись, чтобы повлиять на Павла. Обе любили его и, каждая по-своему, интуитивно чувствовали опасности, которые грозили императору. Они сознавали, что главной причиной всех несчастий Павла был его характер – неуравновешенный, вспыльчивый, непредсказуемый. Все разговоры с ним об умеренности, гуманности в обращении с людьми ни к чему не приводили. Павел писал Нелидовой: «Вы вправе сердиться на меня, Катя. Все это правда, но правда также и то, что с течением времени сделаешься слабее и снисходительнее. Вспомните Людовика XVI: он начал снисходить и должен был уступить. В конце концов его повели на эшафот». Марии он и такого не говорил – он раздражался, замечая в жене мелочность, педантизм, отсутствие у нее государственного ума. В Михайловском замке, куда царская семья переехала накануне переворота 11 марта 1801 года, император отселил супругу, разместив ее спальню подальше от своей, но зато сам устроился поближе к апартаментам новой фаворитки – Лопухиной.
Ознакомительная версия.
