Вследствие этих социальных условий латинское племя в Италии вымирало с ужасающей быстротой и прекрасные местности постигало полное запустение или же они заселялись паразитическими элементами. Значительная часть населения Италии устремилась за границу. Уже то количество даровитых людей и рабочих сил, которое требовалось для назначения италийских чиновников и италийских гарнизонов во все области Средиземного моря, превышало наличные силы полуострова, тем более что эти посланные на чужбину элементы по большей части утрачивались для нации навсегда. Чем более римская община разрасталась в государство, вмещавшее в себе множество народностей, тем более правящая аристократия отвыкала считать Италию своим исключительным отечеством; из числа же набранных или навербованных солдат значительная часть погибла во многих войнах, особенно во время кровавых междоусобиц, другие же совершенно порывали с родиной вследствие долгой службы вдали, иногда растягивавшейся на всю их жизнь. Подобно государственной службе и спекуляция удерживала на всю жизнь или же на известное время вне страны часть землевладельцев и почти все купечество и вследствие деморализующего влияния торговых поездок отучала, в особенности купцов, от обычной гражданской жизни на родине и от многих связей и обязательств по отношению к своим семьям. В виде компенсации Италия получала, с одной стороны, пролетариат из рабов и вольноотпущенников и, с другой — ремесленников и торговцев из Малой Азии, Сирии и Египта, которые расплодились, главным образом, в столице и еще более в портовых городах Остии, Путеолах, Брундизии. Но в большей и важнейшей части Италии не было даже такой замены более чистых элементов нечистыми и население заметно сокращалось. В особенности это было заметно в местностях, богатых пастбищами; благословенную страну скотоводства, Апулию, современники называли самой безлюдной частью Италии; точно то же происходило и в окрестностях Рима, где Кампания под переменным действием застоя в земледелии и возраставшей порчи воздуха с каждым годом все более пустела. Лабики, Габии, Бовилы, некогда приветливые сельские городки, пришли в такой упадок, что трудно было собрать представителей от них для церемоний латинского праздника. Тускул, все еще одна из важнейших общин Лация, состоял почти только из нескольких знатных семейств, которые жили в столице, но удерживали за собой права тускуланских обывателей, и по числу граждан-избирателей стоял далеко позади даже мелких общин внутренней Италии. Коренное, годное для военной службы население в этом крае, который прежде являлся основой боевой силы Рима, до такой степени вымерло, что в те времена, читая баснословные в сравнении с новейшей действительностью сказания летописи о войнах с эквами и вольсками, люди испытывали изумление, даже, может быть, ужас. Не повсюду положение было столь безотрадно и, конечно, не во всех остальных частях средней Италии и Кампании, но все-таки, как сетует Варрон, «некогда многолюдные города Италии теперь стояли опустевшие».
Зловещую картину представляла Италия при режиме олигархии. Между миром нищих и кругом богатых людей ничто не смягчало рокового противоречия. Чем явственнее и мучительнее ощущалось оно с обеих сторон, чем более богатство достигало опьяняющего величия и чем глубже зияла пропасть нищеты, тем чаще в этом изменчивом мире спекуляции и игры счастия отдельные личности поднимались из низов на самую вершину и снова низвергались с высоты величия в пропасть. Чем более расходились между собой оба мира по внешности, тем теснее сходились они в одинаковом отрицании семейной жизни, которая составляет основу и зародыш всякой национальности, в одинаковой праздности и склонности к роскоши, одинаковой экономической беспочвенности, одинаково недостойном сервилизме, подкупности, различающейся разве только по своему тарифу, одинаково преступной деморализации, одинаковом поползновении вести борьбу против собственности. Богатство и бедность в тесном союзе между собой изгоняли италиков из Италии и наполняли полуостров толпами рабов или же ужасным безмолвием пустыни. Вся эта картина зловеща, но вовсе не единственна в своем роде: везде, где в рабовладельческом государстве вполне развивается господство капитала, оно одинаково опустошает прекрасный мир божий. Подобно тому, как вода в потоках отражает в себе всевозможные цвета, клоака же постоянно остается одна и та же, так и Италия цицероновской эпохи, по существу, похожа на Элладу эпохи Полибия и еще более на Карфаген времен Ганнибала, где совершенно таким же путем всемогущий капитал довел средний класс до уничтожения, а торговлю и землевладение поднял до крайних пределов процветания, и под конец привел к лицемерно прикрытому нравственному и политическому падению нации. Все страшное зло, причиненное капиталом в современной жизни народу и цивилизации, остается далеко позади ужасов, имевших место в древних капиталистических государствах, поскольку свободный человек, как бы он ни был беден, всегда остается выше раба; лишь когда созреют пагубные семена, попавшие на почву Северной Америки, человечество снова пожнет подобные плоды.
То зло, от которого изнемогало италийское народное хозяйство, было неизлечимо в самой своей основе, а то, что можно еще было исправить, должен был сделать, главным образом, сам народ и время, так как даже самое мудрое правительство, как и самый искусный врач, не могут превратить испорченные соки организма в здоровые, а могут только устранить при глубоко скрытых недугах те случайности, которые мешают действию целебных сил природы. Мирная энергия нового правительства гарантировала, что подобный отпор будет дан, благодаря чему некоторые из худших явлений исчезли сами собой, как, например, искусственное увеличение пролетариата, безнаказанность преступлений, продажа должностей и многое другое. Но для правительства мало было только не вмешиваться. Цезарь не принадлежал к числу тех хитроумных людей, которые потому не строят среди моря плотины, что никакая преграда не в состоянии сдержать прилива. Всего лучше, когда народ и его экономическое развитие следуют по нормальному пути; но поскольку они уже свернули с него, Цезарь употребил всю свою энергию на то, чтобы воздействием свыше вернуть нации отечество и семью и преобразовать народное хозяйство с помощью законов и декретов.
Для того чтобы помешать продолжительному отсутствию италиков из Италии и принудить аристократию и купечество основывать домашний очаг на родине, не только был сокращен срок службы солдат, но всем италикам, даже сенаторского звания, было запрещено жить вне Италии иначе, как по общественным делам, а людям, достигшим брачного возраста (от 20 до 40 лет), не разрешалось отсутствовать из Италии более трех лет подряд. По этой же причине Цезарь еще во время своего первого консульства, при основании колонии в Капуе, особенно позаботился об отцах, имевших много детей; сделавшись же императором, он назначил особые награды отцам больших семей и в то же время решал в качестве верховного судьи с неслыханным, по римским понятиям, ригоризмом дела о разводе и прелюбодеянии. Он не счел даже ниже своего достоинства издать подробный закон о роскоши, между прочим, ограничивший расточительность в строительном деле, по крайней мере в одном из ее безумнейших проявлений, именно в сооружении надгробных памятников; определил известный скок, возраст и звание для ношения пурпуровых одежд и жемчуга и совершенно воспретил носить его взрослым мужчинам, назначил максимум расходов на стол и прямо-таки воспретил некоторые изысканные блюда. Подобные распоряжения были, правда, не новы, но ново было то, что «блюститель нравов» строго следил за их исполнением, наблюдал за съестными рынками через посредство наемных надсмотрщиков, производил через своих агентов ревизию стола знатных господ и поручал им конфисковывать на месте запрещенные кушанья. Подобными теоретическими и практическими уроками умеренности, даваемыми новой монархической полицией высшему кругу, ничего, конечно, не могло быть достигнуто, кроме того, что роскошь стала несколько прятаться; но если лицемерие есть дань уважения, уплачиваемая пороком добродетели, то при тогдашних обстоятельствах внешняя порядочность, хотя бы даже установленная полицейским способом, все-таки была немалым шагом к лучшему.
Более серьезны были и больше успеха обещали меры Цезаря, предпринятые для лучшего регулирования италийского денежного и земельного хозяйства. Прежде всего был принят ряд временных мер в связи с недостатком денег и долговым кризисом вообще. Закон, вызванный жалобами против припрятывания капиталов, в силу которого никто не мог иметь более 60 тыс. сестерциев в наличности золотом и серебром, был, вероятно, издан лишь затем, чтобы смягчить гнев широких масс против ростовщиков; форма его обнародования, при котором делался вид, будто только возобновляется древний, забытый закон, доказывает, что Цезарь стыдился этого распоряжения и вряд ли оно когда-либо серьезно применялось. Гораздо важнее был вопрос о предстоявших платежах, полной отмены которых настойчиво требовала партия, называвшая себя партией Цезаря. Мы уже говорили, что он не удовлетворил это требование; тем не менее еще в 705 г. [49 г.] должникам были сделаны две важные уступки. Во-первых, была понижена 104 цифра невнесенных процентов, а уже уплаченные были вычтены из капитала. Во-вторых, кредитор был обязан принимать в уплату долга движимое и недвижимое имущество должника по той цене, которую вещи эти имели до гражданской войны и вызванного ею всеобщего падения цен. Последнее постановление не было несправедливо; если кредитор фактически считался собственником имущества должника в размере следовавшей ему суммы, то справедливо было, чтобы и на него падала доля участия в общем понижении стоимости этого имущества. Что же касается отмены процентов, уже внесенных или еще не уплаченных, то она практически означала для кредиторов потерю еще средним числом 25 % с капитала, следовавшего им в момент издания закона, что на деле было прямой уступкой демократам, так неистово требовавшим аннулирования всех требований, проистекавших из займов. Как ни безобразно хозяйничали ростовщики, этим невозможно, однако, оправдать всеобщее уничтожение всех процентных обязательств, которое имело даже обратную силу. Чтобы по крайней мере понять значение этой меры, следует припомнить отношение демократической партии к процентному вопросу. Закон, запрещавший взимание процентов, которого добилась плебейская оппозиция в 412 г. [342 г.], был, правда, фактически отменен нобилитетом, руководившим через преторов гражданским процессом, но формально он все еще оставался в силе с той поры; демократы VII в. [сер. II в. — сер. I в.], смотревшие на себя, как на прямых продолжателей древнего сословно-социального движения, постоянно провозглашали принцип незаконности процентных платежей и, хотя и недолго, практически применили свое воззрение в смутах времен Мария. Невозможно, чтобы Цезарь разделял нелепые взгляды своей партии на процентный вопрос. Если в своем отчете о ликвидационной операции он упоминает о распоряжении, касавшемся передачи имущества должника в уплату долга, но умалчивает об упразднении процентов, то это является, быть может, немым упреком самому себе. Но, как и всякий партийный вождь, он все-таки зависел от своей партии и не мог вполне отречься от традиционных воззрений демократии в процентном вопросе, тем более что ему пришлось решать это дело не в качестве всемогущего фарсальского победителя, а еще до своего отбытия в Эпир. Если он скорее допустил, чем совершил это посягательство на законный порядок и собственность, то, конечно, только благодаря Цезарю было отвергнуто чудовищное требование об аннулировании всех взысканий по займам. К чести его надо отметить, что должники были еще гораздо более возмущены сделанной им, по их мнению, крайне недостаточной уступкой, чем урезанные в своих правах кредиторы; вследствие этого должники под руководством Целия и Долабеллы предпринимали те безумные, но быстро парализованные попытки, о которых мы уже говорили, стараясь захватить путем смут и гражданской войны то, в чем Цезарь им отказал.
