Молоко коровы для кулана неподходяще.
Выжить он может, только питаясь молоком ослицы. (Вот оно, родство-то!) Кормящую мать-ослицу и стали искать. «Найти ее много труднее, чем даже купить мотоцикл «ИЖ-планета», — сказал директор заповедника Иван Семенович Сух, но все же уселся на день у телефона. Нашел!
Где-то за сто пятьдесят километров от заповедника жила кормящая мама. За ней послали грузовичок и в кузове привезли в заповедник.
Вид у ослицы был невеселый. Но главные огорчения были у нее впереди.
Ослицу отвели на лужок и привязали к надежному колышку. Потом надели на голову ей мешок, предварительно вымазав ноздри какой-то резко пахнущей жидкостью. Таким образом, ни видеть, ни чувствовать запаха кормилица не могла. И сразу же подвели куланенка.
Приемная мать, понуро стоявшая на приколе, ему вовсе не приглянулась. И он прижался к ногам лаборантки, кормившей его до этого из рожка. Однако сдоенное в ладонь молоко куланенку понравилось. И, когда мордочку его силою подтянули к набухшему вымени, он сразу понял, что ему следует делать.
Но ослица мгновенно почувствовала, что вовсе не кровное чадо припало к ее соскам, и поддала копытами так, что куланенок мячиком отскочил в сторону. Эту крайнюю степень протеста учли — под рукою была веревка.
Ослице крепко связали ноги. И опять подвели куланенка… Снимок передает драматизм положения: куланенок признал приемную мать, но мать никак не хочет признать чужака. Вот в этой покорной, полной отчаяния позе ослица стояла два дня. Куланенок припадал к вымени, терся о ноги ослицы, лизал ей шею, словом, вел себя, как подобает вести любящему, кроткому сыну. А ослица страдала… Но на третий день мы увидели, как она уже нежно ласкала приемного дикаря. В загоне царили мир и любовь. Усыновление состоялось!
Так повторяется каждое лето. Куланята, воспитанные в неволе, вырастают крепкими и здоровыми. Три из них носились в просторном загоне. Выраставший вместе с куланами ослик тоже резвился, но куда ему было до стройных и сильных красавцев диких кровей!
Возвращение кулана в природу, однако, не всегда удается. Ослица кормит приемыша.
Но эта раба человека не может обучить его мудрости дикой жизни. Увозили куланов в степь, выпускали вблизи табуна. И, что же вы думаете, они возвращались в загон! Пробегали сотни полторы километров. Каким-то чудом находили усадьбу заповедника. Измученные, избитые своими дикими собратьями, они рады были вернуться в закон.
В загоне они и проводят жизнь — редких животных охотно и за хорошие деньги берут в зоопарки.
Фото автора. 23 июня 1976 г.
(Окно в природу)
В телеграмме было три слова: «Приезжай, квартирант дома». Шутливый шифр означал: в чьем-то гнезде растет кукушонок…
Друг мой Сергей Кулигин работает в заповеднике. Весь путь от Москвы до гнезда в сосняках у Оки занял три часа с небольшим. И вот мы, намокшие, стоим у дуплянки, над которой мечутся две встревоженные маленькие птички. Подношу к летку палец и сейчас же его отдергиваю, получив неожиданный ощутимый удар-щипок.
Открываем верх у дуплянки и видим жильца этой крепости. Ему тут явно тесно. Гнездышко, свитое для пяти-шести малышей мухоловки-пеструшки, черный взъерошенный великан давно перерос. Ерзая в темноте, он это гнездышко перемолол и сидит сейчас просто на мягкой подушке.
Он готов за себя постоять: ерошит перья, демонстрирует устрашающий зев, но в конце концов утихает на теплой ладони. Его обмеряют, взвешивают (ежедневная процедура), фотографируют. Ему тринадцатый день, он занимает почти всю ладонь и с трудом умещается на тарелке аптечных весов.
Приемные мать и отец с зажатыми в клювах козявками верещат рядом, и беспокойство их достигает предела. Водворяем жильца в дуплянку и для лучшего наблюдения вешаем ее на сосну, возле которой Сергей приготовил фанерный скрадок. Все таинства жизни старой дуплянки теперь у нас на виду.
* * *
История кукушонка такая. 27 мая, обследуя поселение птиц, на опушке вдоль поймы, Сергей обнаружил гнездо лесного конька. В нем лежали два разных яичка. Одно коричневатое в крапинку, другое, размером побольше, было голубоватым. Подежурив вблизи гнезда, Сергей убедился, что оно брошено. Восстановить историю брошенной кладки было нетрудно. Кукушки кладут яйца в гнезда различных птиц. Однако у каждой кукушки есть «специализация».
У одной яйца размером и цветом похожи на яйца дроздов, другие готовят яйца для гнезд камышовок, трясогузок, зорянок, славок. Ошибка в адресе ни к чему хорошему не ведет. Так, видно, вышло и в этот раз. Лесные коньки, обнаружив подкладень, сочли за благо построить другое гнездо.
Яйцо кукушонка лежало холодное. Но соблазнительно было исправить ошибку природы.
И с помощью человека яйцо совершило любопытное путешествие. Сначала Сергей подложил его зябликам. Но в это дождливое лето дятлы, не находя корма, воровали из гнезд птенцов, а у зябликов кладка всегда на виду. Сергей отыскал искусно скрытую в ельниках уютную «черепушку» дроздов. Но яйцо сюда запоздало.
Через девять суток появились дроздята, а яичко-подкидыш лежало без признаков жизни. Полагая, однако, что жизнь в яйце все-таки пробудилась, ему не дали остыть и, согревая в ладонях, перенесли в дуплянку мухоловки-пеструшки.
У этой маленькой птицы в гнезде лежали четыре яичка. Прибавление пятого она не заметила. Проблема была в другом. В дупла кукушки яиц не кладут. И неясно было, как поведут себя мухоловки, появись в гнезде кукушонок. Между тем события развивались стремительно. Подняв через день крышку дуплянки, Сергей увидел такую картину. Два птенца и два яйца мухоловки были вытеснены из гнезда и лежали на самом краю, а в середине лежал голый слепой подкидыш. Появившись на свет, кукушонок сразу же сделал то, что предписано было ему природой: избавился от приемных сестер и братьев.
Два яичка и двух птенцов мухоловки Сергей немедленно подселил к двум другим мухоловкам, а за этой дуплянкой стал наблюдать.
* * *
Кукушонок рос быстро, прибавляя в весе сначала по три-четыре, а потом и по десять граммов каждые сутки. Из голыша он превратился в колючего ежика. Потом на колючках распустились пушистые кисточки. На появление приемных родителей у летка он отвечал сверчковой руладой и показывал ярко-оранжевый зев.
Лицезрение вечно просящей пасти не давало двум крошечным птичкам ни минуты покоя. Лишь иногда ненасытный ребенок почему-то медлил проглатывать паука или муху. Кормилицы в этом случае быстро совали головы в распахнутый зев и, схватив не проглоченный корм, тут же его съедали, чтобы через две-три минуты появиться с новой добычей.
Раза три в час семья совершала санитарный обряд. Кукушонок делал в гнезде разворот, и какой-нибудь из родителей быстро хватал у сына из-под хвоста белую бомбу. Отходы жизни кукушонок откладывал упакованными в эластичную пленку. Бомбы сначала маленькие постепенно достигли размера небольшой сливы. Родителей эта ноша тянула к земле, но они роняли ее вдалеке от гнезда — у кукушонка в дуплянке всегда было чисто и сухо…
Второй раз из Москвы в заповедник я приехал, когда кукушонку шел уже восемнадцатый день. Из черного ежика он превратился в большую пушистую птицу-подростка, глядел осмысленно, весил сто четырнадцать граммов, и в дуплянке было ему тесно.
Сергей посадил кукушонка на сук. Мы затаились, стараясь не проглядеть встречу птичек-родителей с сыном, которого они долго кормили, но увидят которого первый раз.
Никаких проблем не возникло. На суку сидело огромных размеров чудовище, но мама и папа не сомневались, что это их сын. Мама с зажатой в клюве букашкой к дуплянке даже не подлетела — сразу на сук, к разинутой пасти.
На секунду с отлетом она задержалась и сразу же получила удар клювом в грудь — «нечего медлить, лети за едою, я голоден». И она полетела. И опять принесла что-то в клюве. И опять получила удар, но сразу не улетела, а принялась с безопасного расстояния изучать свое чадо.
С Сергеем мы залезали в скрадок по очереди и проводили там три-четыре часа ежедневно.
Дни стояли дождливые, но серьезной помехой для наблюдений были лишь комары. Они набивались в скрадок и ели нас беспощадно. Мы вылезали, опухшие, одеревеневшие от неподвижности. Но какую награду мы получали за эти мелкие неудобства! Мы прикасались к тайне.
Тайна, обычно скрытая за лесным пологом, тут была на ладони.
На ночь мы опускали кукушонка в дуплянку (ее пришлось поменять на просторную), а утром сажали его на сук, просовывали в отверстие скрадка объектив и старались на пропускать подробностей странной и удивительной жизни.
Происшествий особых в районе «К» (так назывался сучок, где сидел кукушонок) не наблюдалось. Один раз перед носом птенца сел шмель.
