Объехав весь город, мы возвращаемся на корабль. Я докладываю Семину обстановку. Большинство жителей эвакуировалось еще недели две тому назад. Другие разбрелись по селам. В городке остались только старики и больные. Этим куда ехать? Помирать, так на своей постели. А в общем даже удивительно - в городке тишина; порядок.
Семин крупно шагает по кают-компании. То и дело останавливается. Он уверен, что это какая-то ловушка. Почему немцы не занимают Чернобыль? Отчего до сих пор не разрушен мост? А ведь немцы могли это сделать еще до нашего прихода!
Все выясняется на следующий день. Семин был прав: нас заманили в ловушку. Получена радиограмма, что ниже Чернобыля немцы заняли Окуневский мост. Таким образом, не только "Кремль", но и те корабли, которые вот-вот должны подойти со стороны Пинска, отрезаны от своей базы.
- Ничего не поделаешь, будем пробиваться с боем,- говорит Семин.
В последнее время он страдает бессонницей - болит, не унимаясь, рука. Он стал раздражителен и не часто поднимается на мостик. Но сейчас он надвигает фуражку на глаза и просит, чтобы я помог ему надеть реглан. При этом морщится: "Проклятая рука..."
Медлить нельзя. Мы уходим из Чернобыля ночью, с потушенными огнями. Запрещено даже курить. Следом идут другие корабли. Только бы проскочить, только бы проскочить...
Семин всецело полагается на Сероштана. Недаром боцман родом из Радуля. Кому знать эти места, как не ему? Он нащупывает фарватер по каким-то ему одному известным приметам. Для него все имеет значение: очертания берегов, игра воды, ветер... Не рассчитаешь, не отвернешь вовремя - и врежешься ненароком в кручу либо сядешь на мель.
До Окуневского моста остается не больше километра. Потом шестьсот метров, четыреста, двести...
"Неужто проскочим с ходу^"
Не тут-то было! Нас ослепляет неистовое пламя. Взрывная волна валит с ног. Ночь превращается в крошево. Ее рвет шрапнель, дырявят пулеметы.
- Носовые к бою! - кричит Семин.- Фугасными... По левой ферме...
Левая ферма Окуневского моста деревянная. Только она одна. Ее надо зажечь. Надо заставить замолчать немецкие пулеметы. Надо...
После четвертого выстрела дерево сухо вспыхивает. Становится светлее, чем днем. Нестерпимый жар опаляет наши лица. Но тут "Кремль" поворачивается почти лагом. Этого еще недоставало! Сероштан отталкивает рулевого и выхватывает у него штурвал. А еще через минуту судоходный пролет Окуневского моста остается позади.
Но прежде чем я успеваю подумать об этом я вздохнуть с облегчением, палуба уходит из-под ног. Сильный толчок сотрясает корпус корабля. Это снаряд прошел через спардек. Он разорвался где-то внутри, в машине. Поэтому все вокруг обволакивает горячим, слепящим паром.
Где командир? Где Сероштан?
"Кремль" медленно оседает, кренится на левый борт.
Механика вытаскивают через иллюминатор. Харитонов, который был на вахте, шатаясь поднимается по трапу. Его обожженный напарник ошалело таращит глаза.
- Вынуть замки! - приказывает Семин.- Снять пулеметы!
Командир жив. Я слышу его властный голос.
И боцман жив, хотя и контужен слегка. Но "Кремль" уже не спасти. Кончено, он отвоевался.
По приказу Семина все сходят на берег. Все, кроме меня, Леньки Балюка и Харитонова. Мы спускаемся в кочегарку, закладываем толовые шашки в котел, а потом садимся в шлюпку и налегаем на весла. Когда шлюпка подходит к берегу, позади нас раздается взрыв, и "Кремль", переломившись надвое, уходит под воду.
ГЛАВА ШЕСТАЯ В кольце
Когда над "Кремлем" сомкнулась маслянистая вода, каждый из нас по-своему испытал чувство щемящей боли и невозвратимой утраты.
Утрата и горечь. Другими словами не передать нашей тоски. Только что у тебя было привычное дело, был кров, и вдруг, неожиданно, ты потерял все. Зато река довольна: она облизывается шершавыми языками длинных волн.
По левую руку от нас лежит село Межигорье. Справа вдали виден Киев.
- Ну, вот и все...- медленно говорит Семин.- Как люди?
- В наличии двадцать человек,- докладывает боцман.
- Сколько раненых?
- Четырнадцать.
- Так...- Семин с минуту молчит.- У раненых отобрать оружие.
Мы ничего не понимаем. Люди с неохотой протягивают боцману свои винтовки. Многие лежат на шинелях либо сидят на земле. Кто-то, словно ребенка, пытается убаюкать перебинтованную руку.
- Хорошо,- Семин кивает боцману, обводит нас немигающим взглядом.Слушай меня внимательно... Так вот, товарищи...
Его голос срывается. Семину не хватает воздуха. Запинаясь от волнения, он говорит, что наши войска оставили Киев.
Этому мы не хотим верить.
- Немцы в Киеве,- безжалостно, уничтожая последнюю надежду (а вдруг ошибка? а вдруг послышалось?), повторяет Семин.- Радист, зачитай шифровку.
И мы опускаем головы.
Немцы теперь повсюду. Кольцо сомкнулось. И есть только один путь - на восток. Части, оставившие Киев, отходят на Борисполь. Но раненым, конечно, не дойти. Вот почему те, кому идти не под силу, должны остаться. Вокруг села. Кое-кто, возможно, сумеет добраться и до Киева. Другого выхода нет.
- Остальные пойдут со мной,- говорит Семин. Себя он не причисляет к раненым.
Он отзывает в сторону Сероштана, уговаривает его остаться. Ведь у того дети. И потом - боцман уже не молод.
- Зачем обижаешь, командир? - Сероштан мотает головой.- Чи я заслужил такое?
- Как знаешь...- Семин уступает.- Только я в твоих же интересах, Парамон Софронович...
- Теперь у меня нету другого интереса,- упрямо твердит Сероштан.- Нету, понимаешь? Ну, никогда не забуду, Валентин Николаевич,- он ловит руку Семина и пожимает ее.- Дай тебе бог здоровья.
Ленька Балюк, Харитонов, Жора Мелешкин и Сенечка разбирают весла. Я сажусь на руль. Боцман отталкивает шлюпку и придерживает ее рукой. Командир еще на берегу.
- Спасибо за службу,- глухо говорит Семин, и отворачивается.
Он проходит на нос, боцман прыгает в шлюпку и ее выносит на быстрину. С С берега смотрят раненые. В их глазах столько тоски, что мы невольно съеживаемся. Ни у кого из нас не хватает духу поднять голову.
На левый берег мы выходим всемером. Жухлая осока, верболоз. Ноги утопают в песке. Сквозь сетку мелкого дождя виден Киев: луковка Андреевской церкви, Дом правительства, нацеленная в небо колокольня Лавры... Киев почти рядом, наш Киев, но туда нам дорога заказана. Страшно подумать, по Киеву расхаживают немцы...
Значит, не гулять Жоре Мелешкину по Крещатику. Значит, не ходить Сенечке в гости к приятной знакомой, которая, помнится, живет где-то на Институтской. И мне с Ленькой тоже не видеть Тони. От нее нас отделяет не только река - переплыть Днепр мне и Леньке, что плюнуть,- между нами и Тоней стала теперь война.
Ну кто бы мог подумать, что мы когда-нибудь оставим Киев? И вот мы оставляем его.
Лишь у Семина нет в Киеве ни друзей, ни знакомых. С виду Семин даже спокоен. Но только с виду. Если бы знали люди, что творится у него сейчас на душе!
Теперь я вспоминаю, что, как это ни странно, ни разу еще не видел Семина улыбающимся или веселым. Никто из наших не слышал его смеха. Да и то, умеет ли он смеяться? Его лицо всегда сосредоточенно. Порою оно кажется чуть-чуть рассеянным.
Вот и сейчас он тоже рассеянно смотрит по-сторонам. Он задумчив, и я знаю, что в целом мире нет человека, который мог бы ему помочь. А слова... Словам он не доверяет. Семин не из тех, кто любит, чтобы их утешали.
Грустная, тоскливая тишина обступает нас со всех сторон и медленно, исподволь захватывает душу. Все молчат, смотрят себе под ноги, даже Сенечка Тарасюк.
Я стараюсь быть поближе к Семину. Иду рядом. Вскоре мы подходим к какому-то селу. Оно сирое, унылое. На огородах меж сухими будыльями подсолнуха торчат косоплечие пугала. Тускло зеленеют замшелые соломенные стрехи. Сероштан нагибается, стучит согнутым пальцем в окошко старой сплющенной хаты, потом дергает за железную клямку потемневшей от времени некрашеной двери. Долго ждет, пока из сеней отзовется хозяйка.
- Хто там? - спрашивает она.
- Та свои ж,- отвечает боцман.- Видчыняй.
Но хозяйка не торопится открывать. Из-за двери слышен шепот, слышно учащенное дыхание.
- Та видчыняй же, Маланка, кажу тебе - свои... Це я, Сероштан...
- Господи, Парамон...
Дверь визжит, и Сероштан, пригнувшись, втискивается в сени. Ему передается волнение хозяйки, и он тоже переходит на сухой шепот. Выйдя из хаты, говорит, что в селе никого нет. Были на постое саперы, но и те ушли. Так, часа три тому назад. Взорвали мост через Днепр и подались на шоссе. Оно недалеко, за выгоном.
Хозяйка приглашает нас в хату поснедать чем бог послал.
Семин смотрит на часы.
- Не успеем, надо торопиться. Ты, Парамон Софронович, попроси у нее чего-нибудь на дорогу. Пусть даст хлеба и сала, если не жаль. Ты ее, кажется, назвал по имени? Вы знакомы?
- Как же, родня она мне.
- Даже так? Понятно,- говорит Семин.- В таком случае ты оставайся. Мы возьмем курс вон на тот выселок. Догонишь.
