Ознакомительная версия.
Бебер в своей вступительной речи сказал: «Единство и любовь к ордену Вольных Каменщиков – суть, на коей должно быть заложено и укреплено величественное и могущественное здание… Только братья… могут воздвигнуть… духовный и невидимый храм премудрости во славу Великого Архитектора… Великого строителя Вселенной».
В ритуале приема в ложу, кроме присяги, начинавшейся словами: «Я, имярек, обещаюсь перед Богом и клянусь святым Евангелием…», обязательными были вручение знака ложи, который «братья» носили на зеленой ленте. Мастер стула и надзиратели носили голубую ленту с золотистой каймой. На знаке были перекрещенные золотые кресты, якорь, меч.
И все же почему именно ложа «Трех…», а не четырех или более добродетелей? Перечислим имена тех, кто входил в ложу, и станет ясно, что «умеренность» во всем претила складу характеров боевых офицеров. За мастером стула, героем Отечественной войны отставным полковником П. А. Ржевским следовали по порядку «братья»: князья Сергей Григорьевич Волконский, Сергей Петрович Трубецкой, Илья Андреевич Долгорукий, Александр Ипсиланти; дворяне Матвей Иванович Муравьев-Апостол, Никита Михайлович и Александр Николаевич Муравьевы, Павел Иванович Пестель, Петр Иванович Калошин, Аврам Сергеевич Норов и другие.
Мы оставляем за пределами этой книги подробное исследование масонского движения в России и причины, которые привели собратьев Александра Ипсиланти на Сенатскую площадь 14 декабря 1825 года, однако нельзя не оставить без внимания сущность русского масонства.
«Избранные братья», «рыцари Востока», «князья Розового Креста» и прочая, и прочая, на протяжении многих лет создали государство в государстве, где не было места ни Православию, ни самому Помазаннику Божьему, и потому откровенной ложью веет от слов в записке видного масона графа Вильегорского, которая, побывав у военного министра С. К. Вязмитинова, легла на стол императора. Прочтем ее: «…В глазах правительства члены сего союза на счету самых верных подданных, преданных своему государю, любящих отечество и спокойных граждан, занимающихся масонством, яко приятным и полезным для ума и сердца упражнением».
Записка была подана государю не случайно. Ложа «Соединенных друзей» исчерпала себя и ее место с марта 1817 года была призвана заменить ложа «Северных друзей» с неизменными руководителями, в числе которых, как мы помним, значился брат российского императора Константин Павлович.
В полку «вольных каменщиков» в апреле 1818 года прибыло: среди посвященных в ложу – князь Николай Ипсиланти, корнет Лейб-гвардии Кавалергардского полка.
Александр и Николай Ипсиланти, масоны нижних степеней (а всего у масонов существовало 33 степени), о подлинных целях «вольных каменщиков» не знали и не могли попросту знать в силу строгой конспирации и утонченного словоблудия. За словами «свобода, равенство и братство» скрывался смысл, известный лишь избранным, внедрявшим в сознание «братьев» культ Верховного владыки, перст которого указует на неугодных правителей. Российский монарх Александр Первый, по одной из злонамеренных заповедей, должен был распрощаться и с властью, и с жизнью. Масоны планировали убить Александра Первого семь раз!
Вряд ли братья Ипсиланти надолго задержались бы в своих ложах, прознай они о коварстве и губительных замыслах «вольных каменщиков». Между тем в лице видных русских масонов Александр Ипсиланти нашел благодарных слушателей. На собраниях ложи он без обиняков мог говорить о Греции и ее многострадальном народе, свобода которого, по его словам, «не единожды являлась ему в радужных снах».
Жизненные пути собратьев князя Александра по ложе «Трех добродетелей» в скором времени разошлись, но судьбе было угодно, чтобы они встретились еще раз, другой…
«В Киеве тогда (в 1820 году – Б. К.) жил со своей семьей Н. Н. Раевский, – вспоминал бытописатель Малороссии С. Сулима, – командуя 4-м корпусом 1-й армии, штаб которого находился также здесь. То было веселое и славное время русского представительства в древнейшей столице русской и во всей Киевщине. Раевские были из числа богатейших помещиков Киевской губернии. Пышно жили они в Киеве, как и их богатые родственники… Могуч был тогда не только в Киеве, но и во всей Украине блестящий русский элемент».
Хлопоты князя Константина Ипсиланти о том, чтобы его сын Дмитрий был определен в адъютанты к герою Отечественной войны, оказались успешными, а в августе 1818 года из Петербурга в Киев перебрался и Николай, назначенный к Раевскому на такую же должность. Не многим было известно, что генерал от кавалерии Николай Николаевич Раевский был масоном и принадлежал к ложе «Соединенных славян», любезно предоставив свой дом для собраний ложи, в которую князь Николай Ипсиланти был принят безо всяких возражений. Среди «братьев» мы находим уже известные нам имена князей Сергея Григорьевича Волконского и Михаила Федоровича Орлова, будущих зятьев Раевского, князей Александра Петровича и Петра Петровича Трубецких. В год основания ложи обряд посвящения в масоны прошли греки: Георгий Матвеевич Кантакузин и Алексей Васильевич Капнист.
Многолюдный Киев – не слишком удобное место для собраний ложи. Иное дело Каменка, имение Екатерины Николаевны Давыдовой[57], матери старшего Николая Николаевича. В документах ложи «Соединенных славян» «каменская управа» и «каменская сходка» фигурируют довольно часто, а саму Каменку впоследствии будут называть «Меккой декабристского движения юга России».
Уже на подъезде к Каменке у любого, еще издали увидевшего имение Раевских-Давыдовых, которое утопало в зелени и цветах, вырывалось невольное восклицание: «Диво!» К огромному барскому особняку, невдалеке от которого плескались воды озера, вела будто вычерченная по линейке главная дорога. Вдоль дороги, словно гвардейцы на строевом смотре, стояли аккуратно подстриженные липы. Дом матери Раевского был выстроен в греческом стиле, с куполом, колоннами и высоким фронтоном. Поздней осенью Каменка с ее патриархальным укладом выглядела не менее обворожительно нежели летом. Заглянем же в Каменку в Екатеринин день[58].
Именитые гости и родня хозяйки съезжались не только со всей округи, но и из Одессы, Екатеринослава и даже из Петербурга. О прибытии очередного визитера извещал оркестр дудочников, двери экипажей открывали чопорные швейцары, хранители традиций незабвенного екатерининского времени. Время в Каменке действительно будто остановилось. Екатерина Николаевна даже нарядом и украшениями подчеркивала, сколь дорога для нее память о золотом веке Екатерины Великой.
Хлебосольство хозяйки било через край. Перечислить всех, кто собирался и вел непринужденные светские беседы за роскошно сервированным столом, смысла не имеет. Но торжество завершалось, стихала изысканная музыка, разъезжались гости и за столом оставались лишь те, кто был посвящен в истинные цели наездов в Каменку. Сие не дано было знать даже Пушкину, искрометные эпиграммы которого вызывали неудержимый смех, в жизнелюбивой поэзии которого каждый из присутствующих искал и находил свой собственный смысл.
Единомыслие заговорщиков в отношении Пушкина было полным. «Души прекрасные порывы» следовало минимизировать и в целях безопасности держать поэта в неведении от далеко идущих планов. Собственноручное письмо Пушкина, написанное в Каменке и адресованное Н. И. Еречу, в полной мере подтверждает сказанное. «Теперь нахожусь в Киевской губернии в деревне Давыдовых[59], милых и умных отшельников, братьев генерала Раевского. Время протекает между аристократическими обедами и демагогическими спорами. Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная смесь умов, оригинальных людей, известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдения… Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немало стихов…»
Библиотека Раевских-Давыдовых поражала обилием и разнообразием книг, собранных едва ли не со всего света. Женщин было действительно немного. Восемнадцатилетняя А. И. Потапова, гражданская жена Василия Давыдова, была обаятельна и бойка. Аглая Давыдова, жена Александра Львовича, по обыкновению блистала красотой и остроумием. Дочерей генерала Раевского Екатерину и Марию божественная лира Пушкина превозносила до небес. Им еще предстояло дать и несколько прекрасных строк нашей истории.
Читателю необходимо напомнить, что Пушкин находился в южной ссылке, и оттого-то в послании Н. И. Гречу не упомянул ни одной фамилии, ни одного имени. Перлюстрация писем людей неблагонадежных было в то время обычным занятием почтамтских чиновников. Мы же проследим мысль Пушкина.
«Смесь умов» привлекала своей оригинальностью. Вот величественный Николай Николаевич Раевский, о котором тогдашний гражданский губернатор Киева Густав Олизар заметил, что «нельзя было не ценить высокого благородства взглядов и прямоты старого генерала». Полной противоположностью друг другу были сыновья героя, блестящий гвардеец Николай и саркастичный Александр. Под стать ему был Иван Якушкин, который «казалось, молча обнажал цареубийственный кинжал». Сводные братья Раевского Василий и Александр Львовичи разнились по темпераменту, словно полюсы планеты. Философ и мечтатель М. Ф. Орлов поражал глубиной доводов, охлаждая пыл рвущихся в бой князей Николая и Александра Ипсиланти.
Ознакомительная версия.
