На другой чаше [57 а][163] двое сатиров едут верхом на бурдюках, вслед за сатиром, несущим кратер, а с обратной стороны [57 b] женщина, облаченная в шкуру пантеры, менада, трубит в трубу, давая сигнал двум рвущим с места колесницам. Любопытно, что запряжены колесницы не лошадьми, в упряжке все те же самые менады, которыми правят сатиры; боевая труба созывает… пирующих: присутствующие в изобразительном поле аксессуары – бурдюк, корзина с едой, мертвый заяц – возвращают нас в обстановку симпосия. В этом рисунке сплетаются война и пирушка, и сатиры превращаются в воинов вина. Просто праздник, а не война! Сходным образом другой сатир [58][164] помещен между двумя этими сферами; он потрясает бурдюком, а у его ног мы видим винную амфору; но в то же время он снаряжен щитом в форме полумесяца, украшенным оберегом в виде глаза; такие щиты носят легковооруженные воины, пелтасты, устроители засад.[165] Когда сатиры отправляются на войну, тоже проливается кровь – удивительно похожая на вино.
59. Краснофигурная чаша; Эпиктет; ок. 510 г.
Проявить свою ловкость пирующие могут не только в играх с бурдюком. Изображения на целой серии сосудов знакомят нас с разнообразными упражнениями, бесконечно вариативными и задействующими все части человеческого тела. Так, на чаше Эпиктета [59][166] пирующий сидит на земле, развернувшись корпусом к зрителю, в позе, которую едва ли можно назвать изящной. На вытянутой левой руке, в локтевом изгибе стоит чаша: сама по себе, без поддержки. В правой руке он держит кувшин: не собирается ли он налить из него вино в чашу? С уверенностью мы этого сказать не можем; однако вполне очевидно, что смысл этого упражнения состоит в том, чтобы преодолеть силу тяжести и манипулировать сосудами не так, как «положено»: не касаясь их пальцами, не держа их за ручки.
На другой чаше показан еще один трюк [60]:[167] на этот раз в нем задействована левая нога и стопа пирующего, на голени у него висит одежда, а на стопе балансирует остроконечная амфора. Устойчивость здесь обеспечивается тем, что пирующий присел на правую ногу и поддерживает равновесие с помощью рук. Привычные жесты и позы забыты, а тело начинает вести себя совершенно новым, неожиданным способом; и снова норма предана забвению.
60. Краснофигурная чаша; Скиф; ок. 520 г.
61. Краснофигурная чаша; ок. 480 г.
62. Краснофигурная чаша; ок. 510 г.
По тому же принципу удерживать сосуд можно любой частью тела, кроме кистей рук. Исключением является еще и голова: в том, чтобы балансировать сосудом на голове, нет ничего необычного, потому что именно так, водрузив кувшин на голову или поставив его на плечо, женщины ходят за водой к источнику. Зато чашу можно держать зубами, как это пытается делать юноша, заодно вытянув вперед руки и ноги [61].[168] Молодой комаст, выставляющий, подобно сатирам, напоказ свою возбужденную плоть, держит огромный кратер на животе [62].[169]
63. Краснофигурная пелика; т. н. художник Летящего Ангела; ок. 480 г.
64. Краснофигурная чаша; т. н. художник Гермея, подписана Хахрилионом; ок. 500 г.
65. Краснофигурная чаша; т. н. художник Амбросия; ок. 500 г.
66. Краснофигурная амфора; Евфимид; ок. 520 г.
Но и в этом никто не сравнится с сатирами, они тоже умеют держать сосуды на подошве стопы [63], на спине [64] и, даже вовсе уж невероятным способом, на кончике фаллоса, как, к примеру, делает сатир на этой чаше [65];[170] его товарищ вертит амфору, по всей видимости пустую, направив ее горлышком к собственному фаллосу. Опьянение сатиров неразрывно связано с сексуальным возбуждением; однако кроме сосудов, с которыми они обращаются как с телами, у них нет других половых партнеров. Если на первый взгляд намерение сатира кажется неочевидным, то достаточно сравнить эту чашу с амфорой из Лувра [66],[171] и смысл его жеста будет вполне понятен. Вообще, употреблять керамику можно самыми разнообразными способами; сосуд может заменить полового партнера, а может использоваться вместо верхового животного [35]· Есть игры на удержание равновесия, а есть игры с подменой: двое сатиров, играющих с вазами как с телами, словно являют собой визуальный эквивалент классической игры слов: pinein/ hinein (пить/целовать).[172] «Без Диониса нет Афродиты» – гласит пословица.[173]
В стране сатиров роль у пиршественной посуды вполне определенная: она помогает совмещать и смешивать удовольствия.
Игра, которую чаще всего вспоминают в связи с симпосием, которой Афиней посвятил половину одной из своих книг и которая также часто изображается на сосудах, – это игра в коттаб.[174] Тексты не дают нам о ней столь точных сведений, как того хотелось бы; не противореча друг другу, они упоминают различные связанные с ней практики, исходя из которых можно сделать заключение о ее основных чертах.
67. Краснофигурная ойнохоя, m. н. художник Фиала, ок. 440 г.
Игра состояла не в том, чтобы выпить вино, а в том, чтобы плеснуть им по какой-либо цели. Это, скорее, упражнение на ловкость, а не на способность держать равновесие, ловкость пирующего заключается в твердости глаза и броска, для этого нужна правильная постановка руки, как указывает своему другу персонаж одной комедии:
А.
Возьми-ка чашу, друг, и покажи, как бросить.
В.
Как при игре на флейте, нужно, согнув, расставить пальцы,
Налить вина чуть-чуть – совсем немного – и плеснуть.[175]
Правильный бросок кроме всего прочего требует от игрока умения изящно и ловко выгнуть запястье Художники уделяли много внимания этой детали, руки играющих в коттаб и в самом деле похожи на руки флейтистов [24, 41].·
Формы, которые принимает эта игра, различаются в зависимости от выбранной мишени; иногда в ее роли выступают шляпки желудей, плавающие в емкости, наполненной водой и помещенной среди симпосиастов; нужно попасть вином по этим корабликам и утопить их. Иногда целятся по диску, расположенному в горизонтальном равновесии на вершине высокого шеста; вино сбивает диск, который с грохотом падает на нечто вроде розетки, закрепленной посередине шеста. В текстах мы встречаем лишь намеки на второй тип игры; он также известен по некоторым изображениям, в числе прочих по изображению на ойнохое [67], где мы видим сидящую женщину с чашей в руке, она смотрит на цель, напротив нее – юноша, который держит разливательную ложку.[176]
68. Краснофигурпая чаша; Аполлодор; ок. 490 г.
69. Краснофигурный псиктер; Евфроний; ок. 520 г.
Другой вид мишени известен нам исключительно по изображению на чаше Аполлодора [68].[177] На нем мы видим пирующих, которые целятся по мишени, расположенной под ручкой чаши, – место, которое иногда занимает кратер [9]. Эта цель состоит из плоского блюда, над которым, удерживая равновесие на вершине маленького треножника, возвышается птица с фаллосом вместо головы. Надпись на блюде KOTABOS не позволяет усомниться в природе игры. Мишень оригинальна; это не просто диск, а птица-фаллос – фантастическое существо, уже встречавшееся нам в кругу сатиров [26],[178] – она подчеркивает эротический характер этой игры.
Играющий, который готовится плеснуть по намеченной цели несколькими каплями вина, провозглашает нечто вроде посвятительного тоста; он посвящает бросок любимому. Так, обнаженная полулежащая женщина [69][179] по имени Смикра – «Малышка» – совершает бросок вином, посвящая его Леагру: Un tande latasso leagre, может статься, эта надпись на дорийском диалекте напоминает о сицилийском происхождении игры; она гласит: «Тебе, Леагр, я посвящаю эту (полную чашу)». Также на гидрии [70][180] изображены две полулежащие женщины, чьи жесты характерны для коттаба; у той, что слева, приоткрыт рот и она говорит: soi tendi euthumidei, «Это тебе, Евтимид».
Эти два примера хорошо показывают, что коттаб есть нечто большее, чем просто упражнение в ловкости. Какую бы форму он ни принимал, речь идет о том, чтобы, верно прицелившись, нарушить равновесие предмета: будь то диск, расположенный на шесте, или плавающая в жидкости шляпка желудя. Потеряв равновесие, предмет опрокидывается или падает с грохотом – и это является знаком удачи в любви. Нарушение равновесия является как бы материальным выражением нерешительности, охватывающей влюбленного перед предметом любви. В игру вовлекается любовный партнер: во всеуслышание, словно для того, чтобы приобщить к игре всех присутствующих, объявляется имя человека, которого добиваются, целясь по мишени. Этот жест всегда имеет адресата, нам нередко встречаются сосуды с надписями, указывающими его имя.
