А снежный ураган продолжал свирепствовать. Казалось, что настал конец света и небесные силы отвернулись от побежденных.
В этом хаосе Преображенский богатырь Лабарь, тот самый силач Теренька, над простотой которого потешались товарищи, что будто бы "задумал Теренька жаницца" - этот Теренька, колотивший кулаками направо и налево, словно гирями, вдруг нечаянно наскочил на великана Гинтерсфельда, стоявшего на своем коне недалеко от самого короля, у ног которого русские военачальники складывали свое оружие. Лобарь узнал шведского богатыря...
- А, чертов сын! - закричал он. - Ты пушками лукаться! Вот же тебе, н-на!
И он, нагнув свою несокрушимую, точно из чугуна вылитую голову, ринулся вперед подобно стенобитному тарану.
...Карл пришел в величайшее недоумение. Его богатыря, его непобедимого Гинтерсфельда вместе с конем какое-то рассвирепевшее чудовище опрокинуло словно ударом молнии!
Шведский богатырь, сброшенный падением лошади с седла, с обнаженным палашом кинулся на своего противника. За ним и другие шведы устремились с саблями наголо на безоружного русского вепря.
- Уаае! Уаае! Ни шагу! - крикнул король.
Русские вожди, слагавшие оружие перед Карлом, узнали своего вепря. Он стоял, тяжело дыша, готовый снова ринуться на всех: все равно пропадать!
Но шведский король приказал пощадить "чудовище русской земли" - из любопытства.
Несчастный для России кровавый день 19 ноября 1700 года, наконец, кончился с закатом на прояснившемся западе багрового солнца.
А трупы русских бурная Нарова продолжала нести в "чужое море"...
16
Поражение русских под Нарвой совершилось главным образом по вине их военачальников.
Первым обратился в постыдное бегство боярин Шереметев.
Главнокомандующий и его свита, то есть герцог фон Круи и его штаб с прочими иноземцами, сами побежали в объятия шведов и сдались. Около восьмидесяти офицеров русской службы взяты военнопленными и отправлены за море, в Швецию.
Одни преображенцы и семеновцы с генералом Адамом Вейде держались стойко, но и их поколебала паника остального войска, и они, наполовину перебитые, положили оружие. До шести тысяч русских погибло на пути к Новгороду из числа тех, которым удалось перебраться через Нарову: они погибли от голоду и холоду.
Где же в эти несчастные для России дни находился ее вождь, ее державный начальник?
Петр покинул осаждаемую его войском Нарву в ночь на 18 ноября и вместе с неразлучными денщиками своими, Орловым и Ягужинским, поспешил в Новгород для подготовления возможно широких и верных средств к успешному продолжению неизбежной борьбы с сильным врагом.
Нужно было поторопить усиленным набором ратников, укрепить пограничные, важные в стратегическом отношении пункты, как Новгород и Псков, а главное, создать артиллерию, которая стояла бы на высоте своего назначения. Под Азовом и теперь под Нарвой Петр лично убедился, как жалки были в деле орудия его войска. Русские пушки могли пробивать бреши только в деревянных частоколах, а перед каменными стенами они были бессильны: от стен Нарвы русские ядра отскакивали как горох... Позор! Это царь видел и негодовал - негодованием сгоняя краску стыда со своих щек... Позор!
Из Новгорода царь немедленно разослал указы собирать к весне новое войско со всех концов России и к весне приготовить его к военным действиям.
- За медлительность и нерадение - виселица! - велел он объявить гонцам, посылаемым с указами.
В Новгород же он вызвал думного дьяка Виниуса, энергия и расторопность которого были ему известны.
- Высылай непомедлительно на работу поголовно все население новгородской и псковской земель: солдат, крестьян, попов, причетников, баб! - сказал он Виниусу. - Ныне земле русской, ее городам и храмам Божиим грозит нашествие иноплеменников, то я повелеваю духовенству закрыть на время церкви, прекратить служение в оных и отдать все свое время и рачение укреплению Новгорода и Пскова... Понял?
- Понимаю, государь, - отвечал Виниус.
- Землекопов, каменщиков пригнать со всей земли, слышишь?
- Слушаю, государь.
- А ты сам неукоснительно приступи к литью медных пушек нового образца... Чертежи я тебе дам.
- Медные, государь! А где взять меди?
- У меня меди с серебром хватит на триста пушек.
- А где эта медь, осмелюсь спросить, государь?
- В церквах, в монастырях, по колокольням!
- Как, государь, колокола?..
- Да, колокола! Оставь им по малому колокольцу, и того довольно, а все остальные, большие и малые, на пушки!.. Всевышний не нуждается в их трезвоне: Он Божественным слухом своим слышит вздох души, биение сердца, рост травы!.. На что Ему колокола!.. В них ты найдешь преотменную медь, о какой и не помышляет мой заносчивый брат Карл, медь с примесью знатной доли серебра, и пусть сия медь кричит и глаголет во славу Всевышнего Бога и для благоденствия России!
- Слушаю, великий государь!
- Монахов и черниц, сих дармоедов, попов, дьяконов и причетников заставить молиться святою молитвою - работою во славу Святой Руси, а не поклонами, в коих Вседержитель не нуждается... Ты читал когда-либо пророка Исаию? - вдруг оборвал он себя, остановившись перед изумленным Виниусом.
- Читал, государь... - недоумевал последний.
- Читал? Так помнишь, что говорит Вседержитель всем попам и архиереям устами пророка?
- Не памятую, государь... Библия так пространна...
- А я помню. "Что ми множество жертв ваших? - говорит Вседержитель попам и архиереям. - Исполнен есмь всесожжений овних и тука агнцев и крови юнцов, и козлов не хощу... кадило мерзости ми есть"... Слышишь?
- Слышу, государь.
- "Кадило мерзости ми есть" - глаголет Адонай Господь; а попы только и знают, что кадят...
- Точно... только кадят, государь.
- А Бог говорит дальше попам: "Новомесячий ваших и суббот, и дне великого не потерплю, поста и праздности, и новомесячий ваших, и праздников ваших ненавидит душа Моя"...* Вот что Он говорит.
_______________
* Пр. Исаии, I, II - 15.
Виниусу, изумленному, даже испуганному, казалось, что сам пророк гремит над ним.
- Так лопаты, заступы, кирки, топоры им в руки, а не кадила!.. И посты и праздники ненавидит душа Его, ненавидит!.. А кадила их - мерзость для Него!
Вдруг он оглянулся, услышав, что кто-то сморкается в углу. Там стояли Орлов и Ягужинский, и последний торопливо утирал слезы.
- Ты о чем это? - спросил царь.
Павлуша потупился и конфузливо молчал.
- О чем, спрашиваю, или кто тебя обидел?
- Государь... я... я, - лепетал Павлуша, - я... от изумления...
- Какого изумления?
- От зависти, государь! - выпалил Орлов и засмеялся. - Если б, говорит, я все так знал и помнил...
- Это похвальная зависть, - серьезно сказал государь. - И я от зависти чуть не плакал, взирая на все то, что я видел у иноземцев и чего у нас нет.
- Да он, государь, всему завидует... - продолжал улыбаться Орлов.
- А ты, чаю, завидуешь токмо красивым дворским девкам, бабник.
И государь снова обратился к Виниусу.
- Будучи под Ругодевом, я оттедова к морю ездил, - сказал он, и глаза его вновь загорелись вдохновенным огнем. - Сколько там простору и утехи для глаз! Вот коли ты мне к разливу реки изготовишь пушек добрых ста три, то мы с Божьей помощью и до моря променад учиним.
- Пошли-то, Господи, - поклонился Виниус.
- Так долой с колоколен колокола, и переливай в пушки! А я рала все перекую в оружие, дабы возвысить Россию... А после и рала вновь заведем, и пахать станем.
- Аминь! - взволнованно проговорил Виниус.
17
Время шло, а вестей из-под Нарвы к царю все еще не было. Ни один гонец не пригнал в Новгород.
Прошло и 18, и 19 ноября, а вестей нет. Уже на исходе и день 20-го, а все никого нет от войска.
Чего ждут эти увальни, Головин, Трубецкой, Борька Шереметев? Да и немчура этот, "фон Крой", должен знать воинские порядки. Как третий день не доносить царю, что у них тама творится?
- Иван! Снаряжайся и в ночь гони под Нарву.
- Слушаю, государь... Живой рукой привезу вести... Ничего особого не изволишь приказать, государь?
- Нет... Надоть допрежь того узнать, что там...
Через несколько минут Орлов уже мчался ямским трактом к выходу Наровы из Чудского озера.
Петр тревожно провел остаток дня 20 ноября и ночь на 21-е.
Рано же утром он вместе с Виниусом и Ягужинским отправился на работы по укреплению города.
На дороге им встретился странного вида старик, почти в лохмотьях, но в собольей шапке. Он стоял посередине улицы и, притоптывая ногами, пел старческим баском, задрав голову кверху:
А бу-бу-бу-бу-бу.
Сидит ворон на дубу,
Он играет во трубу,
Труба точеная,
Позолоченная.
- Скорей, скорей летите, а то немецкие вороны да собаки все поедят и кровушку всю вылакают, - выкрикивал он, махая руками.
Этот старик обращался к летевшим по небу стаям птиц. То были целые тучи воронья.
Это заметил и царь с своими двумя спутниками.
