Ознакомительная версия.
1929 год. По рекомендации окружкома комсомола меня и Ивана Шеховцова, председателя профсоюза Райрабземлеса, пригласил к себе военком округа и предложил в порядке комсомольской мобилизации поехать на учебу во Владикавказскую горнопулеметную школу. Я освоил работу, привык к комсомольцам, друзьям, к старшим моим товарищам Мырленко и Рябцеву, которые дали мне очень много в вопросах организационно-политической закалки, навыков самостоятельной работы. Но дисциплина есть дисциплина, и дела райкомовские я сдал.
По прибытии в школу нас распределили по отделениям, взводам и ротам. Выдали нам обмундирование, и приступили мы к строевым занятиям, изучению уставов, оружия, в особенности станкового пулемета «максим». Проводились политзанятия и военные походы. Прошло немногим больше месяца, и мы с Иваном Шеховцовым почувствовали себя не в своей тарелке. Среди всех курсантов двое нас были членами ВКП(б). Даже наш командир взвода не был членом партии, да и по возрасту мы были старше остальных курсантов на два-три года. Наша общая политическая, физическая подготовка, знание уставов и оружия были на уровне командиров взводов, даже рот. Начальник школы и комиссар сами удивлялись, каким образом мы попали в эту школу младших командиров. Когда приехала какая-то комиссия для общего ознакомления и инспекции школы, по предложению начальника школы и комиссара она провела с нами собеседование и пришла к заключению, что нам с Шеховцовым в этой школе делать нечего. Было принято решение нас направить с сопроводительными документами в распоряжение Изюмского окружного военкомата. Нас это решение не огорчило, а, наоборот, только обрадовало. Выписали нам проездные документы, выдали сухой паек на трое суток, и мы отбыли восвояси, в свой родной Изюм. Только нас смущало, что наша прежняя работа занята. Куда нас пошлют и где нам придется работать?
Прибыли мы в Изюм, явились в окружной военный комиссариат, там прочли содержимое пакета, который мы привезли из школы, развели руками и сказали: «Да, действительно произошло недоразумение. Вы свободны». Но нам от этого не было легче. Пошли в окружком ВКП(б) определяться на работу. Шеховцов возвратился в Боровский район, его место профсоюзного «деятеля» еще не было занято. А мое место секретаря райкома комсомола уже было занято: только недавно туда послали человека, и потому мне возврата на прежнее место работы не было. Начал было уже сам думать, куда же мне определиться, но тут я встретил Крумголец, нашего школьного преподавателя политэкономии. Она уже работала завкультпропом окружкома партии. Я ей рассказал все свои злоключения, и она, успокоив, предложила зайти к ней. Когда я на следующий день пришел в окружком, Крумголец предложила мне учиться. Я даже не спросил, где учиться, так обрадовался: «Да, очень хочу». Крумголец повела меня к Рудковскому. Рудковский был секретарем окружкома. Старый коммунист, шахтер, очень хороший человек, он пользовался громадным авторитетом и уважением среди всего населения округа. Рудковский тоже порекомендовал ехать учиться в Харьков в трехгодичную партийную школу имени Артема. Состоялось решение окружкома с направлением меня на учебу. Получил документы, командировочные, поблагодарил Рудковского и Крумголец и уехал в Харьков держать экзамены.
Спустя почти сорок лет, в 1970 году, мне пришлось встретиться в Ворошиловграде на партийном активе с Рудковским. Он был уже давно на пенсии и совершенно слепой. Мне впоследствии рассказали, что он перенес сильные гонения во времена культа Сталина. Встреча и беседа у нас с Рудковским была радостной и теплой, как отца с сыном, тем более что Рудковский был моим поручителем при вступлении в партию. Он не мог меня видеть и при всем активе прямо на сцене, а в зале присутствовало 1200–1300 человек, попросил разрешения своими руками ощупать мое лицо и плечи. Трогательно это было, вместе с этим и грустно. После этого он сказал: «Теперь я знаю, какой ты есть». Этой встречи я не забуду до конца своих дней.
Экзамены выдержал хорошо и приказом по школе был зачислен студентом. Здесь состав курсантов-студентов более солидный: секретари райкомов партии, секретари горкомов, работники окружкомов партии, секретари окружкомов комсомола, председатели РИК, хозяйственные работники. И возраст солидный — есть «дяди» до пятидесяти лет. Я и тут, как и в Изюмской совпартшколе, самый молодой, хотя тут все члены партии. Учеба поставлена на более высокую ступень. Начинаем заниматься по первоисточникам: трудам В. И. Ленина, «Капиталу» К. Маркса. Углубленно изучаем историю, в том числе и историю Французской революции, философию, политэкономию, экономическую и физическую географию, литературу, математику, физику, химию и даже немецкий язык — тогда он был особенно в моде. Нагрузка в учебе большая, приходится работать много, даже вечерами. Помогают консультации преподавателей. Кое-кому приходится очень трудно. Начался даже отсев из школы по неуспеваемости. Я посте пенно втягиваюсь в учебу, и дела мои идут неплохо. По всем предметам иду ровно, нахожусь на хорошем счету. Меня избирают членом бюро школьного комитета комсомола, начинаю постепенно втягиваться в общественную работу.
Секретарем партийного комитета школы был избран Стороженко, лет сорока пяти, хорошо подготовленный, до школы он работал агитпропом в каком-то окружкоме партии. Он с первых дней моего прибытия относился ко мне, как к младшему брату. Он-то мне и сказал по секрету неприятную новость: из Боровского района на меня пришла анонимка, что, будучи там секретарем райкома комсомола, якобы я посягал на честь девушки-комсомолки, которая работала в райисполкоме машинисткой, а в порядке комсомольского поручения в РК ЛКСМУ печатала циркуляры, протоколы, письма. Имя этой девушки было Клава, это была близкая подруга Веры Колисниченко. Я впервые в своей жизни тогда столкнулся с подлостью и клеветой, сильно переживал, хотя и знал, что это какой-то наговор, но как все это объяснишь, и тем более, что все это было накануне предстоящей чистки партийных рядов[18]. Послана была комиссия на место, разобрались. Выводы: «Клевета, вернее говоря, шутка». Хорошая шутка!..
На курсы библиотекарей из Боровой приезжала Вера Колисниченко. У меня с ней были самые хорошие, теплые, товарищеские взаимоотношения. При встрече мы обстоятельно поговорили о комсомольских делах в Боровском районе, о товарищах, с которыми мне приходилось работать. Я ей рассказал, что на меня из Боровой написана была анонимка и что на место выезжала комиссия для проверки. Ничего, конечно, не подтвердилось, но мне все же интересно знать, кто же эту клевету написал. Вера мне ответила, что из комиссии товарищи с ней тоже разговаривали. Все комсомольцы подтвердили, что это клевета. А анонимку написала сама Клава, машинистка райкома комсомола, это она сама сказала Вере после отъезда комиссии, а сделала она это «в порядке шутки». Я сказал, что такими вещами шутить нельзя — эта «шутка» стоила мне много нервов.
1930 год. Всем курсом школы едем на практику, но в разные места. Наша группа проходит практику вначале в Волчанском районе Харьковского уезда, а затем в селе Русская Лозовая, что в 20–25 километрах от Харькова. Хорошо подружились с местными учителями.
Были рождественские святки. Зима стояла снежная и холодная. Как-то стало нам известно, что на льду большого озера готовится кулачный бой. Руководителем нашей практики был какой-то ортодокс. Собрал нашу группу, а нас было 16 человек, и поставил перед нами задачу: не допустить кулачного боя — этого «варварского побоища». Рано утром мы вышли на место предполагаемого кулачного боя. Все было спокойно. Но чуть поднялось солнце, как на льду появились две группы подростков, человек по двадцать с каждой стороны, и началась «кулачная свалка». Мы для подростков были уже великовозрастными «дядями», и на первых порах наше вмешательство как-то локализовало кулачный бой между подростками. Но вот появились ребята постарше, и с обеих сторон человек по сорок — пятьдесят. Мы снова попытались не допустить кулачного боя, но нас «вежливо» предупредили, чтобы мы не вмешивались, если не хотим, чтобы и нам перепало. Через некоторое время на льду было уже человек триста — триста пятьдесят, и пошли «стенка на стенку». Среди дерущихся были и солидные бородачи. Завязался настоящий кулачный бой. Немало уже лежало «бойцов» на льду, некоторые постепенно уползали с «поля боя». Я впервые в своей жизни видел кулачный бой, и он на меня произвел большое впечатление, хотя и сам был далеко не из смирных и не один раз приходилось участвовать в драках, защищать свою честь, гордость и достоинство.
Мы всей группой стояли на пригорке и наблюдали это побоище, варварское, но традиционно русское. Зрелище само по себе было захватывающим. Бой продолжался около часа. Одна «стенка» была сломлена, дрогнула, отступила, и бой прекратился. В итоге боя — два человека были убиты и несколько человек получили увечья и ранения. Но никто ни к кому не предъявил претензий, так как бой был совершенно добровольный. Нашу же группу порицали за то, что мы не смогли «убедить» односельчан отказаться от кулачного боя.
Ознакомительная версия.
