— Берия действительно имеет отрицательные качества. Но он не безнадежен, в составе коллектива может работать{166}.
Все решилось 26 июня. Утром Булганин вызвал к себе командующего противовоздушной обороной Москвы генерала К.С. Москаленко и, когда тот явился к нему, спросил:
— Вам звонил товарищ Хрущев?
Тот подтвердил, что да, звонил и просил быть готовыми с картами и планами ПВО явиться в Кремль к председателю Совета министров Маленкову. На вопрос министра «сколько с вами людей и вооружены ли они?» генерал ответил, что пять и что у всех у них пистолеты,
— Это хорошо, но очень мало. Надо арестовать Берию. Охрана у него в Кремле сильная и большая, преданная ему. Кого, ты считаешь, можно еще привлечь, но без промедления?
Кандидатура заместителя министра маршала Василевского была сразу же отвергнута. Тогда Москаленко, в свою очередь, спросил Булганина, кто сейчас из влиятельных военных находится в министерстве, а услышав имя другого заместителя, маршала Жукова, предложил привлечь именно его. Булганин сразу же согласился, заметив, правда, что с ним уже беседовали и он сам, и Маленков.
— Кого, ты считаешь, еще можно пригласить?
Первым Москаленко назвал заместителя начальника Главного политического управления генерал-майора Брежнева:
— Я его знаю по войне в составе 1-го и 4-го Украинских фронтов как храброго и мужественного генерала, политработника, преданного партии и народу. С ним я многократно встречался в боевых условиях.
Вторым был назван еще один заместитель начальника Главного политического управления генерал-лейтенант Шатилов, третьим — генерал-лейтенант танковых войск Гетман, четвертым — генерал-полковник артиллерии Неделин. Всех их он знал по войне. Пятым Булганин предложил члена военного совета МВО генерал-полковника Пронина, которого он знал еще с довоенных времен. Все они тут же явились в кабинет министра и были ознакомлены с предстоящей операцией. Правда, оружия ни у кого не оказалось, а времени было мало. Булганин отдал свой пистолет Брежневу.
Часов в 11 спустились вниз и расселись по машинам: Булганин с Москаленко и его офицерами в свою, Жуков с прочими — в свою. Оба автомобиля имели правительственные номера и сигналы и не подлежали проверке при въезде в Кремль. Подъехали к зданию Совмина, поднялись на третий этаж и вошли в приемную, где Булганин и оставил их, войдя в бывший сталинский кабинет. Спустя несколько минут он вышел к ним вместе с Маленковым, Молотовым и Хрущевым. «Они начали нам рассказывать, — вспоминал шесть лет спустя Москаленко, — что Берия в последнее время нагло ведет себя по отношению к членам Президиума ЦК, шпионит за ними, подслушивает телефонные разговоры, следит, кто куда ездит, с кем встречается, грубит со всеми и т. д. Они информировали нас, что сейчас будет заседание Президиума ЦК, а потом по условленному сигналу, переданному через помощника Маленкова — Суханова, нам нужно будет войти в кабинет и арестовать Берию. К этому времени он еще не прибыл. Вскоре они ушли в кабинет Маленкова»{167}.
Официально в этот день должно было состояться заседание Президиума Совета министров. Но когда все собрались, Маленков предложил:
— Тут присутствуют все члены Президиума ЦК. Поэтому давайте вначале обсудим партийные дела. Есть вопросы, которые требуют нашего немедленного решения.
Никто не возражал. Как было условленно заранее, слово попросил Хрущев:
— Предлагаю обсудить дело Берии{168}.
И тут же первым взял слово. После него выступил Булганин. И он, и все другие, кроме Микояна, высказались за то, чтобы поставить перед пленумом ЦК вопрос об освобождении Берии со всех постов, которые он занимал. Маленков, забыв, наверное, от волнения даже проголосовать это предложение, нажал на секретную кнопку, и из приемной и задней комнаты в кабинет сразу же ввалились военные. Москаленко приставил к Берии пистолет, а Жуков принялся его обыскивать. Затем его увели в комнату отдыха, а заседание продолжилось с участием Жукова: надо было оформить решение о созыве пленума ЦК, назначить генеральным прокурором такого человека, которому можно доверить «объективное» следствие и решить вопрос, где содержать арестованного. Первому заместителю министра внутренних дел Круглову никто не доверял. Другого заместителя, Серова, Хрущев считал честным человеком и предложил поручить охрану ему. Однако остальные посчитали необходимым «быть все-таки поосторожнее». Договорились, что лучше всего с этим справятся не чекисты, а военные. И поручили это дело Москаленко.
Уже находясь в тюрьме, Берия пишет оттуда Маленкову письма с напоминаниями о дружбе: «Никогда не забывал я твое большое товарищеское отношение ко мне, когда я по известным тебе (причинам. — Ю. А.) в подавленном настроении вылетал в 1948 г. в район Семипалатинска Каз. ССР, где, как известно, успешно завершилось испытание ядерного оружия»{169}. Но напоминания о былой дружбе и былых заслугах помочь ему уже не могли. Участь его была решена.
2-7 июля 1953 г. дело Берии рассматривалось на специальном пленуме ЦК КПСС. С кратким докладом о сути этого дела выступил Маленков. В нем впервые прозвучала критика Сталина, правда весьма робкая, завуалированная, безымянная. «Значительными ненормальностями» было признано то, что «у нас годами не собирался пленум ЦК» и «Политбюро перестало нормально функционировать, как высший партийный орган». Было сказано и о том, что «никакой пост, никакие прошлые заслуги не должны препятствовать очищению партии от зарвавшихся вельмож». Признавалось, что министерству внутренних дел удалось «стать над партией, подчинить государственный аппарат, стать над правительством». Но тут же, словно испугавшись сказанного, Маленков завел заезженную пластинку про «пережитки капитализма», «классовую борьбу» и «повышение революционной бдительности»{170}.
После него слово было дано Хрущеву. Его выступление оказалось более продолжительным по времени и более существенным по содержанию. Между прочим, он сказал:
— Давайте посмотрим назад, возьмем период последних десяти лет. Какие заговоры внутри нашей страны были открыты министерствами внутренних дел и государственной безопасности? Было много липовых, дутых дел, а заговоров никаких.
— Правильно, никаких, — поддержал его Ворошилов.
— Давайте посмотрим дела 1937-1938 годов, — продолжил Хрущев. — Среди них также было много липовых дел.
— Больше половины липовых, — уточнил кто-то из президиума{171}. Из его рассказа, между прочим, свидетельствовал главный редактор «Литературной газеты» и кандидат в члены ЦК К.М. Симонов, самым естественным образом следовало, что именно он, Хрущев, сыграл главную роль в «поимке и обезоруживании этого крупного зверя», то есть в аресте Берии. Для Симонова это было совершенно очевидным. А то, что Хрущев оказался инициатором этого дела, объяснялось тем, что «он оказался проницательнее, талантливей, энергичней и решительней, чем все остальные». А с другой стороны, делал Симонов вывод из рассказа Хрущева, получалось, что такой мастер интриги, как Берия, «недооценил Хрущева, его качеств, его глубоко природной, чисто мужицкой, цепкой хитрости, его здравого смысла, да и силы его характера»{172}.
В прениях, естественно, говорили главным образом о Берии. Касались и сталинской темы, но осторожно, с оговорками, сводя все к тому, что слабости и недостатки покойного ловко использовал Берия. Были и такие, кто вообще отрицал наличие какого бы то ни было культа личности, полагая, что сама постановка этого вопроса явилась следствием проделок Берии. А бывший член Политбюро А.А. Андреев усмотрел тут и интриги «против преемника товарища Сталина — товарища Маленкова». Тот вынужден был вмешаться, прервать его репликой:
— Все мы преемники, одного преемника у товарища Сталина нет. Оратор же стоял на своем:
— Вы являетесь председателем Совета Министров, а этот пост занимал товарищ Сталин.
Бурные аплодисменты, сопровождавшие эти слова, говорили о многом. Но президиумом такой энтузиазм поддержан не был. Нравилось или нет Маленкову звание «преемника», неясно, однако в своем заключительном слове он посчитал необходимым вернуться к вопросу о культе личности: «Культ личности товарища Сталина в повседневной практике руководства принял болезненные формы», что привело к таким ошибкам, как пагубная налоговая политика в деревне, бредовая идея продуктообмена, выдвинутая в последней работе «Экономические проблемы социализма в СССР», затея со строительством Туркменского канала{173}. Для многих сидящих в зале это был холодный душ, для кого-то — потрясение основ и, может быть, совсем для немногих — первый глоток долгожданной правды. Посчитал себя обязанным Маленков и ответить на затронутый Андреевым вопрос о преемнике Сталина, категорически заявив:
