В той же Германии Бистер в «Abriss des Lebens» (Berlin, 1797) старается оценить как качества, так и недостатки великой монархини: «Hätte Katharina den äusseren Ruhm verschmäht… so würde wahrscheinslich die Geschichte nur eine Stimme haben, sie als das Muster aller Regenten zu preisen» (стр. 235).[20]
Другие немецкие авторы, как Зейме, не признают и этой оговорки, полагая, как Н. F. Andrä, у которого Зейме заимствует безо всякого стеснения, или как неизвестный автор «Skizzen aus der Regierung» (Prag, 1797), что, невзирая ни на раздел Польши, ни на закрепощение крестьян, Екатерина, во всяком случае, представляет огромную величину. Всегда и везде она только и делала, что боролась за истину. Автор глубоко убежден, что эта безупречная правительница опередила, Александра II в идее освобождения крестьян.
Итак, в общем – Германия вернулась к прежнему преклонению перед Екатериной. Что касается Италии, то она, как и прежде, вполне предана ей, о чем свидетельствуют В. Bertoletti, анонимное сочинение «Vita e geste di Catarina II» и даже шесть томов по обширности первого в Европе труда, посвященного покровительнице философов.
Во Франции за ничтожными измышлениями Гебеля следуют фантастические обращения к миру духов в одном незначительном анонимном сочинении, изданном в Париже, хотя помеченном Камчаткой. Тень Фридриха II, встретившись в Елисейских полях с тенью Екатерины, признает ее превосходство и преклоняется перед ней.
1797 год следует считать знаменательным годом в историографии императрицы: появляется книга Castéra «Vie de Catherine II»; в 1800 г. она вновь выходит в исправленном виде, под названием «Histoire de Catherine II», За ней следуют «Mémoires secrets» (Paris, 1800) Массона. Оба писателя имели счастье, скажу более – заслугу воздвигнуть на свежей еще могиле если не исторический памятник, который Екатерина вполне заслужила, то, по крайней мере, хоть несколько краеугольных камней этого памятника, сумев возвыситься до широких обобщений, которые, одержав верх над уже произнесенными суждениями, господствовали до наших дней в литературе всех стран, кроме России. Русская критика совершенно несправедливо нашла оценку Кастера и Массона чересчур строгой. Нельзя не удивляться этому обстоятельству, читая, например, у Массона следующие строки: «Благородство Екатерины, блеск ее царствования, пышность ее двора; ее учреждения, памятники, войны для России то же, что век Людовика XIV для Европы; но, как личность, Екатерина стояла выше этого монарха, Людовика прославили французы, – Екатерина прославила русских. Она всегда являлась глубоко человечной и великодушной, что отражалось на всех приближавшихся к ней. Все, знавшие ее близко, были очарованы прелестью ее ума; она умела делать счастливыми тех, кто ее окружал. Ее деятельность, простой образ жизни, умеренность, ее мужество, постоянство, – все это нравственные достоинства, которые было бы крайне несправедливо объяснять лицемерием» (I, 84).
Конечно, труды Массона и Кастера не последнее слово истории: на долю их преемников осталась еще обширная задача, над которой историки, вероятно, еще долго будут трудиться; но от новых штрихов, которые уже прибавились и еще прибавятся к портрету Екатерины, личная ее слава, по-видимому, уже ничего не выиграет. Что касается самого русского народа, то, сознаваясь в своем «огромном предубеждении» против него, Массон все же склонен думать, что более близкое изучение России явится скорее благоприятным для великой нации, от которой великая монархиня потребовала такого огромного напряжении всех ее сил, не придавая этому даже должного значения; и, вероятно, долго еще придется русскому народу ждать справедливого воздаяния: Екатерина более чем кто-либо способствовала развитию одного из самых ценных его качеств – терпению.
Этот поляк, по фамилии Браницкий, был главой старинной провинциальной фамилии, некоторые члены которой недавно поселились во Франции. Граф Ксаверий Браницкий, владелец исторического замка и великолепных владений Монтрезор (Indre-et-Loire) – правнук того друга, которому будущий король обязан был своим спасением. В то же самое время другая семья, носящая ту же фамилию, но древнее и знатнее ее и имеющая другой герб, угасла в лице Яна-Клемента Браницкого. Эта встреча и тождественность имен нередко давали повод к сбивчивым толкованиям.
Вот версия маркиза Лопиталя: Граф Понятовский, ободренный смелостью великой княгини, решил посетить ее в ее дачном дворце; но, приехав туда, был арестован офицерами и препровожден к генералу Брокдорфу, где находился великий князь… – «Я знаю, – сказал великий князь, – все ваши интриги с великой княгиней. Может быть, даже вы питаете злой умысел против меня. При вас есть пистолеты… – Что за подозрения!.. – Итак, вы желаете только видеть великую княгиню? Идите к ней, Понятовский, и поужинайте с ней. Вы знаете, что и у меня есть любовница».
Этот человек, простой неотесанный мужик, к тому же напоминавший собою кунсткамерного урода, назывался Чулковым. Его впоследствии произвели в камергеры.
Трагические перипетии Пугачевщины дали богатый материал поэтам и романистам, прежде чем заинтересовать историков. Разбирать историю этого бунта с научным беспристрастием долгое время считалось неудобным. Пушкин впервые получил разрешение от императора Николая I прочесть бумаги, относящиеся к этому делу и хранившиеся в государственном архиве, и положил начало серьезному изучению событий Пугачевского бунта. После чего многие историки ярко осветили в своих сочинениях эту эпоху.
Или только 205 273 000, если принимать в расчет частичное погашение долга в течение царствования Екатерины.
Этот факт сам по себе вполне точен; евангелие, хранившееся в Реймсе до революции, было найдено в одном из монастырей Праги. В царствование Николая I по желанию русского правительства с него была снята корона, печатавшаяся в Париже. Оригинал находится теперь в Чешском музее.
Согласно учению Бюффона, растительное и животное царство зародилось в северных областях, достаточно охладившихся для того раньше других. Но в «Эпохах природы» вовсе не упоминается об искусстве.
Пенсэ – действующее лицо комедии Детуша «Tambour nocturne».
Царство и престол Екатерины прослывут идеалом для всей Европы в главах поэтов, ораторов и мудрецов… Это уже совершилось!
Если Гомер представит тебя бессмертными стихами, то Орлов, этот второй Ксенофонт, вопреки смертности всего земного, глубоко запечатлеет твою победу на скрижалях истории.
На земле следовало бы повиноваться только женщинам!
Лишь звучные песни фернейского певца могут прославлять деяния, достойные богов?..
Екатерина приковывала к себе глаза всего мира; имя ее сделалось навеки предметом наших единодушных восхвалений.
Какой новый герой, на тяжелом пути славы, начинает затмевать память обо мне?
Действительно ли сделала все это Екатерина? Если да, то за одно это да простятся ей все ее грехи!
Царица ужасно любит мужчин, и уже если ей кто-либо понравится, то, к какому бы классу он ни принадлежал, – она приказывает привести его, и он должен удовлетворить ее страсти.
Вы спрашиваете, что я думаю о смерти бедного Ивана и о том ли, по чьему повелению это совершилось. Как вы, вероятно, помните, я всегда говорила, что она или убьет его, или выйдет за него замуж, или, наконец, сделает и то, и другое. Она выбрала самое верное, доказав этим еще раз, что она «сильная женщина» (femme forte) и стоит выше укоров совести и колебаний. Макиавелли, наверное, сделал бы ее своей героиней, подобно тому, как Цезарь Борджиа был его героем.
В Петербурге почти все находится или в зачаточном состоянии, или в разрушенном. Очень трудно встретить что-нибудь законченное. Если же что и достигает известного совершенства, то его забрасывают и предоставляют судьбе, т. е. смерти.
Всякая хорошо возделанная страна, находясь под русским владычеством в настоящем его виде, весьма скоро перейдет от благосостояния к крайней нужде.
Если бы Екатерина презрела внешнюю славу, то история, вероятно, единогласно признала бы ее идеалом правительницы.
