Итак, в высшей степени было опрометчиво делать научные выводы о принадлежности к тому или другому племени на основании таких неточных, пристрастных и весьма условных отзывов о наружности гуннов, каковы отзывы Аммиана и в особенности Иорнанда. Подобные вопросы решаются не тою или другою фразою источников, а совокупностью всех несомненно исторических фактов.
Чем более всматриваемся мы в вопрос о гуннах, тем более убеждаемся в чрезвычайной важности его правильного решения для истории славян, а следовательно, и в непростительном равнодушии к нему со стороны ученых славистов. Только с разрешением этого вопроса открывается возможность поставить на твердую почву историю славянства в первую половину средних веков. Тогда объясняется и непонятное до сих пор появление целого ряда славянских государств в IX и X веках, и картина всего этого славянского мира, как бы внезапно выросшего из земли на огромном пространстве от берегов Адриатики до Балтийского моря и Волги. Тогда прольется свет и на многие частные вопросы из славянской истории, между прочим на вопрос о начале и распространении церковно-славянской или болгарской письменности. Широкое распространение этой письменности между славянскими народами сделается нам понятным, когда узнаем, что гунны-болгары были многочисленным и некоторое время господствующим славянским племенем. Если обратить внимание на то, что в IX веке часть Паннонии была занята еще гуннами-болгарами (см. у Феофана сказание о расселении сыновей Куврата), то, может быть, уяснится, почему Кирилл и Мефодий явились в Паннонскую Моравию с болгарским переводом Св. Писания, почему наилучший прием Мефодий нашел у князя Платенского Коцела (то есть в собственной Паннонии) и почему его паннонские ученики потом перешли именно в Болгарию. Конечно, поборники немецких домыслов о туранстве болгар и гуннов еще долго и усердно будут производить давление на славянских ученых по этим вопросам; но тем сильнее и доказательнее пробьется наружу и возобладает в науке историческая правда. Для меня понятна неохота немцев примириться с тою мыслью, что началом так называемого Великого переселения народов послужило столкновение болгарских и русских славян с немецкими готами и изгнание последних из Восточной Европы. Но было бы желательно видеть более научной самостоятельности в данном случае со стороны наших славистов. В особенности неприятно встречать таких противников, которые, как, например, в данном случае, не только никогда не занимаясь специально подобным научным вопросом, но и не думая о нем серьезно, спешат выступить с своими возражениями, основанными на предвзятых толкованиях с чужого голоса.
1 Из Журн. М. Н. Пр. 1881. Май.
2 Современник Иорнанда Прокопий прямо говорит о гуннской моде брить щеки и подбородок и подстригать кругом голову, оставляя пучок волос на затылке (Hist. Arcana С. VII).
3 У Иорнанда в плаче об умершем Аттиле, который производили знатные всадники, скакавшие около палатки с его трупом, сказано: Solus Scythica et Germanica regna possedit.
4 Stravam super tumulum ejus, quam appellant ipsi, ingenti commesdsatione concelebrant. Кажется, Иорнанд тут ясно говорит, что слово страва принадлежит самим гуннам, а вовсе не подчиненным им славянам, как это обыкновенно полагают поборники их мнимого туранства.
5 Осетины и теперь еще Волгу называют Идил. А, сколько известно, осетины суть потомки древних алан и принадлежат к арийской семье.
6 Известия Прокопия о гуннах рассматриваются в помещенном выше моем исследовании о болгарах, поэтому я о нем теперь не распространяюсь.
7 А по поводу якобы безобразной наружности гуннов вспоминаются читанные мною когда-то мемуары маркграфини Байретской, сестры Фридриха Великого. Она имела случай видеть русское войско, посланное императрицею Елизаветою на помощь Марии-Терезии в конце войны за Австрийское наследство, и сообщает свои впечатления. Не имея под рукой книги, не могу передать точных ее слов, но помню, что наши воины показались ей малорослыми, чумазыми и вообще очень непривлекательной наружности, - так что еще немного и ее русские вышли бы те же гунны Аммиана и Иорнанда. А между тем коренной русский народ едва ли может быть поставлен ниже немцев по красоте своей расы. Но мы должны, во-первых, иметь в виду явное нерасположение марк-графини к русским, а во-вторых, возможно, что наши солдаты явились туда дурно одетые, плохо накормленные, неумытые и маловыправленные; притом и послано-то было неотборное войско.
----------------------------------------------------------------------
II
Продолжение того же пересмотра1
В предыдущем своем рассуждении о гуннах, относительно их наружности, я указал преимущественно на те преувеличения и то пристрастие, которые очевидны в их изображении со стороны Аммиана и в особенности Иорнанда. Я только слегка коснулся того искусственного безобразия, на которое могут указывать известия о каких-то глубоких нарезах на щеках младенцев. Оставляя в полной силе мое положение о помянутых преувеличениях и пристрастии, в настоящем своем рассуждении обращу особое внимание на те свидетельства, которые прямо указывают, что в вопросе о наружности гуннов едва ли не главную роль играл элемент безобразия искусственного. В этом отношении мы имеем перед собою два свидетельства, принадлежащие двум латинским поэтам-панегиристам V века, именно Клавдиану и Аполинарию Сидонию.
Клавдиан в начале V века сочиняет стихотворения в порицание правителю Восточной империи Руфину и в похвале правителю Западной империи, своему покровителю Стилихону. В одном таком стихотворении он описывает, как Стилихон победил варваров, изменнически призванных Руфином со стороны Дуная. В числе этих варваров являются и гунны. Вот какими чертами изображает их Клавдиан:
"Этот народ, обитающий на крайних восточных пределах Скифии, за хладным Танаисом (gelidum Tanais), самый знаменитый из тех, которых озаряет Большая Медведица (Arctos alit), гнусный по своим нравам, мерзкий по наружности, с энергией, не знающий устали, питающийся добычею, убегающий от Цереры (т. е. от земледелия), считающий игрушкою резать себе лицо (Frontemque secari ludus) и с гордостью клянущийся именем павших предков (или родственников- parentes). Никогда двойная природа (duplex natura) не соединяла в себе теснее всадника-центавра с его родным конем (nubigenas biformes cognatis aptavit equis); при чрезвычайной быстроте они не соблюдают никакого строя (в нападении), и (показавши тыл) возвращаются неожиданно". (Сочинения Клавдиана. Изд. Панкука. Paris. 1830. I том. 50 стр.).
Очевидно, Клавдиан писал под впечатлением все той же преувеличенной молвы о страшной дикости и безобразии гуннов и изображает их с помощью обычных в то время риторических приемов. Но для нас тут важно собственно одно указание: гунны режут, царапают, обезображивают себе лицо. Если сопоставить это указание с свидетельствами Аммиана и Иорнанда, то увидим, что гунны не только делали какието глубокие нарезы на лицах младенцев; но и потом по требованию своих обычаев нередко безобразили свое лицо новыми рубцами и царапинами. Тот же Иорнанд сообщает, что скорбь свою о смерти Аттилы гунны между прочим выразили тем, что по обычаю обрили часть волос на голове и сделали свои лица еще более безобразными посредством глубоких разрезов. Ибо "печаль о таком воителе они хотели выразить не женскими стенаниями и слезами, а мужскою кровью". Но подобного рода выражение печали об умершем вожде, именно царапание лба и носа и бритье волос вокруг головы, по свидетельству Геродота, существовало еще у Царских скифов. А эти скифы, по всем данным, были племя арийское, отнюдь не туранское. Слова Клавдиана, что для гуннов разрезы на лице были игрушкою, обычным явлением, дают понять, что операция эта производилась довольно часто. Они царапали лицо при смерти не только такого общего им царя как Аттила, но и при потере своих мелких племенных князей, при смерти своих родителей и старших в роде. Намек на это обстоятельство у Клавдиана заключается и в приведенном сопоставлении царапания лица с клятвою умершими родителями. Отсюда можно заключить, что безобразные, свежие рубцы и шрамы на их лицах были обычным явлением, особенно в то воинственное время, когда приходилось часто терять близких людей и предводителей. Не забудем, что это искусственное безобразие посредством глубоких разрезов начиналось у гуннов уже с самого младенчества. Слова Иорнанда, что гунны старались своих младенцев заранее приучить к перенесению ран (т.е. к лицевым разрезам), получают таким образом ясный, определенный смысл; действительно, эти разрезы потом делались для них "игрушкою".
Обратимся теперь к Аполинарию Сидонию. В шестидесятых годах пятого столетия им написан длинный стихотворный панегирик только что возведенному на престол римскому императору Антемию. В числе подвигов, совершенных сим последним, Сидоний упоминает его победу над толпой гуннов, сделавших набег на Иллирийские провинции. Панегирист изображает варваров следующими чертами:
