Таким образом, отпадала важная противоположность, существовавшая между Италией и провинциями, и вместе с ней исчезало и другое различие, состоявшее в том, что в Италии не стояло обыкновенно никаких войск, тогда как это было обычным явлением в провинциях; теперь войска стояли лишь там, где приходилось защищать границу, и начальники тех провинций, где в этом не было нужды, как, например, Нарбоннской Галлии и Сицилии, были военачальниками только по имени. Формальная противоположность между Италией и провинциями, которая всегда основывалась на других признаках различия, сохранилась, правда, и впредь. Италия осталась областью гражданского суда и сферой деятельности консулов и преторов, провинции же остались округами военной юрисдикции, подчиненными проконсулам и пропреторам, но судебный процесс по гражданским и военным законам давно уже на практике совпадал, а разнообразие в титулах должностных лиц значило мало с тех пор, как выше всех стоял император.
Очевидно, во всех этих отдельных случаях основания и организации городов, которые, по крайней мере по своему замыслу, если не по его осуществлению, относятся ко временам Цезаря, сказывается определенная система. Италия превратилась из повелительницы покоренных народностей в главу обновленной италийско-эллинской нации. Уравненная во всех отношениях с метрополией, Цизальпинская провинция служила ручательством, что в монархии Цезаря, подобно тому как было в лучшие дни республики, каждая область латинского права может ожидать, что ее поставят наравне с ее старшими сестрами и даже с метрополией. На ближайшей ступени к полному национальному и политическому уравнению с Италией находились соседние с ней земли — греческая Сицилия и быстро латинизировавшаяся южная Галлия. Несколько далее от этого уравнения стояли остальные области государства, в которых (подобно тому, как до тех пор в южной Галлии Нарбонн был римской колонией) большие приморские города — Эмпории, Гадес, Карфаген, Гераклея Понтийская, Синоп, Берит, Александрия — стали теперь италийскими или греко-италийскими общинами, опорами италийской цивилизации даже на греческом Востоке, столпами будущего национального и политического уравнения всего государства. Господство городской общины Рима над побережьем Средиземного моря окончилось; место его заняло новое средиземноморское государство, и первым его делом было искупление двух величайших преступлений, которые эта городская община совершила по отношению к цивилизации. Если разорение обоих важнейших торговых пунктов в римских владениях обозначало начало поворота от политики протектората римской общины к политической тирании и финансовой эксплуатации подвластных стран, то теперь немедленное и блестящее восстановление Карфагена и Коринфа обозначало основание большого государственного организма, подготовляющего все страны у Средиземного моря к национальному и политическому равенству, к подлинно государственному единению. Цезарь имел право даровать городу Коринфу, помимо его славного старого имени, новое имя — «Во славу Юлия».
Если, таким образом, новой унитарной империи была дана национальность, правда, лишенная естественных признаков народной индивидуальности и скорее походившая на неодушевленное произведение искусства, чем на живой продукт природы, то она нуждалась еще в единстве тех учреждений, которыми движется общая жизнь нации, именно государственного строя и управления, религии и суда, монетной системы, системы мер и весов, причем, конечно, всевозможные местные особенности могли отлично уживаться с основным единством. Во всех этих сферах может идти речь только о начатках, так как окончательное построение монархии Цезаря в духе единообразия было делом будущего, а он заложил лишь фундамент для здания, которое должно было сооружаться в течение ряда веков. Но и поныне можно еще подметить многие линии, проведенные великим человеком во всех этих областях; и следить за ним в этом случае гораздо отраднее, чем при созидании им национальности из обломков других народов.
Что касается государственного устройства и управления, то в другой связи нами уже были указаны важнейшие моменты новой политики объединения, именно переход верховной власти от римского общинного совета к самодержцу средиземноморской монархии, превращение этого совета в высший имперский совет для всей Италии и провинций и, главное, начавшееся распространение римских и вообще италийских городских порядков на провинциальные общины. Этот последний путь — дарование латинского, а вслед за тем и римского права тем общинам, которые созрели для окончательного вступления в унитарное государство, — само собой, постепенно привел к установлению одинаковых муниципальных порядков. Лишь в одном отношении невозможно было ждать: новая империя настоятельно нуждалась в таком учреждении, которое дало бы правительству возможность иметь всегда под рукой главнейшие основы управления, именно численность населения и имущественное положение отдельных общин, т. е. в усовершенствованном цензе. Прежде всего был преобразован италийский ценз. По распоряжению Цезаря 114 в будущем одновременно с производившейся в Риме имущественной переписью во всех италийских общинах высшая администрация должна была записывать имя каждого гражданина, его отца или лица, отпустившего его на волю, округ, возраст, его материальное положение, и все эти списки должны были доставляться римскому квестору за столько времени, чтобы дать ему возможность своевременно окончить общую перепись римских граждан и их имущества. Что Цезарь имел намерение ввести подобные учреждения и во всех провинциях, за это ручаются частью уже назначенные им самим размежевания и земельные описи во всем государстве, частью и самый дух этого учреждения, так как здесь была найдена общая формула для составления как в италийских, так и неиталийских общинах государства необходимых для центральной администрации описей. Очевидно, Цезарь и здесь имел намерение вернуться к традициям древнейшей республиканской эпохи и снова ввести государственный ценз, который древняя республика распространила на все подвластные ей общины Италии и Сицилии посредством подобного же распространения городского ценза с его сроками и другими основными приемами, как это было сделано Цезарем относительно Италии. Это было одно из первых учреждений, пришедших в упадок по милости опустившейся аристократии, вследствие чего высшая правительственная власть утратила способность обозревать наличные военные и податные средства государства и всякую возможность действительного контроля. Уцелевшие документы и самая совокупность явлений неопровержимо доказывают, что Цезарь подготовлял возобновление заглохшего в течение уже многих веков общегосударственного ценза.
Нет, кажется, необходимости указывать на то, что ни в области религии, ни в отправлении правосудия невозможно было думать о коренной нивелировке. Тем не менее при всей терпимости к местным культам и общинным статутам новое государство нуждалось в общем культе, приемлемом для италийско-эллинской национальности, а также в общих юридических нормах, которые стояли бы выше всех муниципальных статутов. Что государство в них нуждалось, ясно уже из того, что как то, так и другое уже фактически существовало. В религиозной области уже в течение многих веков делались попытки согласовать италийский и эллинский культы, частью посредством внешнего усвоения понятия о божестве, частью посредством внутренних компромиссов, и ввиду податливой аморфности италийских богов было даже весьма нетрудно превратить Юпитера в Зевса, Венеру — в Афродиту и растворить, таким образом, любую идею латинских верований в соответствующей копии эллинской мифологии. Италийско-эллинская религия в основных своих чертах уже сложилась; в какой степени распространено было убеждение, что в этой сфере сделан уже значительный шаг вперед от чисто римской к мнимой италийско-эллинской национальности, видно, например, из встречаемого в теологии Варрона различия «общих», т. е. признаваемых римлянами и греками, богов от особых божеств римской общины.
В юридической сфере, а именно в области уголовного и полицейского права, где правительство вмешивается более непосредственно и где потребности правового порядка удовлетворяются разумным законодательством, ничто не мешало достижению путем законодательной деятельности той степени фактического единообразия, которое, несомненно, необходимо было и здесь для целей государственного единства. В гражданском праве, напротив, где инициатива принадлежит самому течению жизни, законодателю же остается лишь формулировка, единое общеимперское гражданское право, которое законодатель, конечно, не мог бы создать, давно уже развилось само естественным путем благодаря деловым сношениям. Римское городское право юридически все еще основывалось на формулах латинского обычного права, заключавшихся в Двенадцати таблицах. Позднейшие законы ввели, правда, в отдельных случаях некоторые улучшения в духе времени, в числе которых, вероятно, важнейшим было упразднение старинного неуклюжего правила открывать процесс произнесением обеими тяжущимися сторонами строго определенных формул; они были заменены инструкцией для присяжных (formula), составляемой письменно должностным лицом, руководящим ходом процесса, но, в сущности, народное законодательство лишь нагромоздило на эту крайне ветхую основу необозримую груду специальных законов, большей частью давно устаревших и забытых, которые можно сравнить с английскими статутными законами. Попытки научной формулировки и систематизации сделали, правда, более доступными и осветили извилистые ходы старого гражданского права, но никакой римский Блэкстон не мог бы устранить главное неудобство, а именно то, что составленный за четыреста лет кодекс городской премудрости с разрозненными и запутанными добавлениями к нему должен был теперь служить источником права для большого государства.
