Напутствие относительно Врангеля Шульгину выполнить не удалось. Ни Шульгин, ни Климович не поколебали его отношение к «Тресту». Врангель был непримирим к Кутепову. В письме к Шатилову он писал о Кутепове: «Много сложнее вопрос о работе его в порученной ему Великим князем области. Как показал опыт, работа эта гибельна для тех, кто там в России творит то же дело, что и мы… Говорить с Великим князем, как показал опыт, бесполезно. Остается, быть может, одно – потребовать от А. П. или неопровержимые доказательства его утверждений, что работа его не потерпела краха, или потребовать от него от этой работы отойти… Удар по А. П. был бы ударом по В. К. Мы стоим перед заколдованным кругом».[28] Зато вокруг другого напутствия – написания книги – в эмиграции, когда книга вышла, разразилась настоящая шумиха. Книгу Шульгин хотел назвать «Контрабандисты», но в издательстве «Медный всадник» ее переименовали в «Три столицы». Под этим заголовком она и получила сенсационную известность.
К тому времени, когда в Москве побывал С. Рейли, а затем Василий Шульгин, в «Тресте» наметился раскол. Противостояние шло по линии активизации боевых и террористических действий. По одну сторону находились супруги Красноштановы – действительные кутеповцы в «Тресте», – где главную роль играла Мария Владиславовна Захарченко. По заданию ОГПУ Красноштановых курировал «министр финансов» МОЦР Стауниц-Опперпут. Поначалу Мария Владиславовна боготворила Александра Александровича Якушева. В частных разговорах она иногда даже выражала беспокойство по поводу тех радужных дней, когда большевики, наконец, исчезнут. Как уживутся между собой тогда такая крупная личность, как Якушев, и такие вожди, как Врангель или Кутепов?
Однако с течением времени очарование Александром Александровичем у Марии Владиславовны слабело. Причиной стала политика. Уже более 2-х лет Мария Владиславовна со своим Гогой Радкевичем, все чаще тянувшимся к зеленому змию, сидели на Центральном рынке, иногда, правда, выезжали за рубеж, но до террора, к которому так рвалась Мария Владиславовна, дело не доходило. Александр Александрович Якушев считал: рано, ошибочно, бесполезно; надо тщательно готовиться к удару наверняка. Захарченко жаловалась даже В. Шульгину. Он описывал ее так. «По ее карточкам, снятым в молодости, это была хорошенькая женщина, чтобы не сказать красавица. Я ее узнал уже в возрасте увядания, но все-таки кое-что сохранилось в ее чертах… Мне приходилось вести откровенные беседы с Марией Владиславовной. Однажды она мне сказала: ‘Я старею. Чувствую, это мои последние силы. В «Трест» я вложила все свои силы, если это оборвется, я жить не буду’».
Между тем, как раз у Марии Владиславовны и складывалось впечатление, что «это обрывается». Якушев упорно гнул свою «эволюционную линию», линию накапливания и организации сил, железное терпение Марии Владиславовны мало-помалу начинало перерастать в подозрение. Она гнала подозрение, убеждала себя в политической мудрости Александра Александровича, и мучалась. Кому она могла приоткрыть свою душу? Мужу – Гоге Радкевичу? Но он был вполне заурядный человек. Поэтому Мария Владиславовна все больше тянулась к «трестовскому» руководителю, их с Гогой куратору, по заданию ОГПУ следившему за ними, – Эдуарду Опперпуту-Стауницу-Касаткину. За Опперпутом уже было многое: командирство в Красной Армии, нелегальный переход в стан Савинкова, разоблачение савинковцев, арест ГПУ, переход на службу в ГПУ и по его заданию внедрение в «Трест». Вряд ли для такого человека «карьера» должна была закончиться на этом.
Политическое сближение Марии Владиславовны и Стауница закончилось тем, что они сблизились как любовники, причем со стороны обоих проявлялось, кажется, вполне искреннее чувство. Стауниц окружил Марию Владиславовну особым вниманием. Дело доходило до того, что, по некоторым свидетельствам, свою жену он заставлял обслуживать Захарченко. Об отношении Марии Владиславовны к Опперпуту говорит, в частности, ее письмо жене Рейли Пепите Бабадилье в мае 1927 г. (уже после их бегства из Москвы): «Конечно, все прошлое говорит против него. Вся моя душа возмущается против него. Но когда я подумаю о том, что он один из многих тысяч посмел восстать против всемогущества ЧК, нашел в себе силы сбросить величайшее бремя, я чувствую, что подло отворачиваться от него и отказывать ему в помощи в такую минуту… Твердо считаю, что мы должны помочь ему реабилитироваться и искупить прошлое своей собственной кровью или кровью своих недавних хозяев. Он говорит, что такова его собственная цель…»
Сближение Захарченко и Опперпута не осталось, конечно, в тайне от КРО ОГПУ. Решили, по-видимому, так: Стауниц будет получать важные и ценные сведения от Захарченко. Однако, судя по тому, что произошло позднее, когда Стауниц и Красноштановы бежали из Москвы в Финляндию, можно предположить, что Стауниц, каким-то образом узнав о предполагаемом конце «Треста», решился на новый поворот. Сообщив любовнице и Радкевичу все, что знал о «Тресте», это он и уговорил их немедленно уходить, чтобы не оказаться в руках ОГПУ.
Пожалуй, как раз к 1925 году «Трест» достиг пика своей деятельности. В «евразийское движение» удалось внедрить «трестовца» А. Лангового. Он даже выступил на евразийском съезде в Берлине, доказывая, что идеи евразийства быстро укрепляются в России. «Успехи трестовской легенды» достигли такой степени, что Якушев и др. повели политическую интригу с целью усугубления разногласий между Врангелем и Великим князем Николаем Николаевичем. В письме к Врангелю Якушев критиковал Великого князя за некоторые неверные высказывания и выражал желание установить более близкие связи с Врангелем.
Историки до сих пор спорят о причинах ликвидации легенды «Треста» весной 1927 года. Выдвигается много различных версий. Некоторые считают, что примерно к концу 20-х гг. «Трест» выполнил свою задачу, поскольку российская Белая эмиграция за десятилетие во многом израсходовала боевой запал, почерпнутый в борьбе с революцией. Если, как писал один эмигрант, в компартии становилось меньше «помазанных» и больше «примазавшихся», то и в эмиграции идейная сторона со временем отходила на второй план. Отодвигали ее тяготы эмигрантской жизни прежде всего. Не приходилось эмиграции слишком рассчитывать и на иностранную поддержку: к этому времени «полоса признания» СССР уже завершилась. Другие полагают, что «Трест» не мог больше существовать из-за раскола, который стал выявляться в вопросе тактики борьбы с большевиками. Внедрение в «Трест» Красноштановых (особенно Марии Захарченко-Шульц), выступавших за немедленный террор, могло все больше привлекать к «Тресту» людей, связанных с Кутеповым. В этом случае ОГПУ рисковало утратить контроль над «Трестом».
По мнению третьих, сильный удар по «Тресту» нанесла «эпопея» Шульгина. Даже гибель Рейли не могла настолько подорвать веру в «Трест». Она, в конце концов, воспринималась как нечто неизбежное в тех жестоких обстоятельствах, которые окружали «Трест». И нетрудно было понять, что как бы ни был силен «Трест», срывы и провалы могли быть и у него. Но как было понять историю с Шульгиным? Если «Трест» свободно пропустил его через свое «окно», столь же свободно «возил» затем по России и, наконец, через то же «окно» благополучно выпустил за границу, то не означало ли это, что «Трест» обладал возможностями самого ОГПУ? Ведь трудно было представить, что ОГПУ мог оставить «без присмотра» столь крупную политическую фигуру, какой был Шульгин. Значит, «Трест» почти наверняка действовал по указаниям ОГПУ. Конечно, «Трест» выиграл, получив от Шульгина книгу, в известном смысле даже рекламирующую послереволюционную Россию, но он и проиграл, усилив против себя подозрения у эмиграции. Что касается самого Шульгина, то он после выяснения, что его «возило» по России ГПУ, оказался, по его же словам, «в смешном и глупом положении». Как литератор он надолго замолчал, а позднее и совсем отошел от политической деятельности. Однако, несмотря на, казалось бы, целый ряд соображений в пользу «отработанности» «Треста», руководство ОГПУ не спешило его ликвидировать. На одном из совещаний В. Менжинский говорил, что можно было бы разыграть сценарий провала «Треста» в результате «обнаружения» его ОГПУ, но это способно привести к усилению кутеповского террора. Надо поэтому подождать и посмотреть, как будут развиваться события.
Но Стауниц-Опперпут уже понимал или ощущал надвигающуюся грозу. Он мог скрыться один, но поступил по-другому. О том, что надо «уходить» сообщил своим «кутеповским товарищам». Гога Радкевич пошел через «окно» в польской границе вместе с двумя новыми агентами Кутепова – Каринским и Шориным. А в ночь на 13 апреля 1927 г. в «окно» на финской границе прошли Опперпут (он приехал из Москвы) и Захарченко-Шульц (она была в Ленинграде). Опперпут, уходя, оставил у себя на квартире записку для жены, что скоро она услышит о нем как о международном авантюристе и, скорее всего, из Америки. А в Ленинграде на конспиративной квартире оказалась другая опперпутовская записка. В ней было сказано, что он, Опперпут, покидает СССР, но за сохранение тайн ОГПУ требует 125 тыс. рубл. Когда Артузову показали эту записку, он в сердцах произнес: «Конец ‘Тресту’!»
