И через пять минуть два моих катера и шестерка отвалили с офицерами и со мною от бортов всех трех миноносцев.
Пожар свирепел, снаряды рвались все чаще и стальной град несся нам вслед. Через 20 минуть, оставив катера на хранение часовым «Сухарной» балки, я привел кадет своих фронтом, через горы и представил роту Директору Корпуса.
Адмирал Ворожейкин поблагодарил меня лично, а потом и в приказе всех офицеров и кадет за полный порядок на миноносцах во время взрыва и за быстрый десант, свезенный в образцовом порядке.
Кадет отвели в сад «Голландию», чтобы выждать окончание пожара.
У берега стояла четверка; я вскочил в нее и крикнул роте:
– Пару смельчаков ко мне, доставить на миноносцы!
Синей волной двинулась ко мне вся рота – выбирай любого!
Я улыбнулся им радостно, как хорошим друзьям, знал, что пойдут за мною.
– Двоих довольно! – сказал я.
В шлюпку вошли и Брискорн и Помаскин:
– Разрешите, и мы с Вами! Отвалили, вышли на палубу.
Желтый дым уже низко стлался и полз по кустам в гору, как некий змей.
Изредка все еще шлепались осколки в загрязненное море, на котором плавали разбитые доски.
Мы обошли миноносцы, чтобы посмотреть нет ли пробоин и вдруг увидели в кубрике кадета-боцмана Бутакова.
– Вы как здесь? – спросил я его. – Почему Вы остались, когда я свез всю роту на берег?
– Господин Капитан 1-го ранга, – ответил мой юный боцман. – Вы передали мне в руки Андреевский флаг и приказали беречь и охранять его; я и считал себя не вправе отойти от него. Таков был ответ моего славного боцмана сына Адмирала Бутакова и правнука героя славной защиты Севастополя.
Я крепко пожал его руку. Спасибо, кадет Вутаков!
Бледным золотом окрасилось небо над Инкерманом, розовые волны побежали по голубизне и оранжевый поток широких лучей залил и голубое и розовое одним торжествующим цветом царственного светила.
Оно выкатилось за меловыми горами и залило море и горы утренним румянцем. Нежная прозрачная вуаль поднялась над водою и в этом тумане тихо отплыли навстречу солнцу гребные суда с вверенных мне миноносцев.
На катере со «Строгого» был я и ст. лейт. ф. Брискорн, со «Свирепого» – ст. лейт. Помаскин, с «Номерного» – лейтен. Куфтин. На всех трех шлюпках десант кадет моей роты с ротным флагом, ружьями и патронами. На миноносцах остались только вахтенные и дежурный офицер.
Быстро гребли в утреннем холодке шлюпки и мягко скользили по воде пролива. Проплыли высокие берега с Морским Корпусом. «Сухарную» с боевыми погребами, с Инкерманским маяком и в зеленых стенах высокого камыша вошли в Черную речку.
Пришвартовали шлюпки к сваям, оставили дневальных и вышли на песчаный берег. Построив ряды, под звуки горнов и барабанов двинул я роту свою в Инкерман.
Эхо белых скал отбрасывало барабан и горны. Но вот они смолкли, смолкли и горы, и вдруг подхватили лихую, бодрую песнь полков Добровольцев и прокатилась она над селеньем и над сонной черной рекой.
Звонко, задорно пели кадеты, не жалея молодых голосов, твердо и четко отбивали ноги по твердой дороге шоссе.
Гордо реял Андреевский флаг на плече кадета Добровольского, ярко горели медные горны на утреннем солнце.
Удивленные жители Инкермана высовывались из окон домов и долго поворачивали головы в нашу сторону проезжавшие в поля мужики.
За густым плетнем из барвинка старая седая бабушка развешивала на веревке мокрое белье. Остановилась, открыла глаза, заслонилась от солнца.
«Господи, помилуй нас грешных!» – воскликнула она. «Да какие все молоденькие!.. да с ружьями; кто такие? Куда их ведут? с ружьями то!., деточки Вы мои!.. Против кого? Война то, чай, давно окончена!» – все причитала она, пока фронт проходил ее плетень.
– Молчи, бабуся, чего не понимаешь! – крикнул ей весело на левом фланге голос маленького фельдшера, несшего за спиною походную аптеку.
– Из фронта не говорят! – осадил его взводный: эх ты нестроевая!
Звонкие горны и трубы барабанов заглушили ропот старушки; a «молоденькие» затянули новую песнь Добровольческую.
После часа походного марша, привел я роту свою в большую зеленую долину, в которой там и сям росли яблоки и дикие груши. Долина была окружена высокими стенами меловых гор, скал и отдельных камней. В этой живописной долине ст. лейт. Брискорн, строевик до мозга костей, (и редкий знаток всяких уставов и законов службы), организовал стрельбище и все кадеты под присмотром своих офицеров прошли курс стрельбы из ружей стоя, с колена, лежа на разных дистанциях. Отметчики с указками показывали на цели места попаданий. На холме среди обломков скал и белых камней водрузили ротный флаг с часовым; там была моя маленькая ставка и сборный пункт.
На камне стоял маленький горнист и подавал сигналы.
По окончании учебной стрельбы, я пропустил мимо себя роту церемониальным маршем повзводно и сомкнутым строем, благодарил за блестящее прохождение. Скалы и горы снова бросали нам бодрые ответы проходившей роты. Горнисты и барабанщики заменяли музыку. Синим блеском сверкали штыки. К полдню составили ружья, в долине расположились бивуаком, развернули еду, питье и вкусно позавтракали на чистом воздухе.
Потом отдохнули, повалялись в траве, собирали цветы, играли в чехарду и другие игры.
Когда солнце начало склоняться к западу, снялись с бивуака, проверили наличие, собрали снаряжение и снова, огласив долину барабанным боем, вышли на шоссе и пошли к реке.
Там нас ждали шлюпки и дневальные. Погрузили десант. Выкинули весла. И в наступающих сумерках пошли к своим миноносцам.
Спуск флага застал нас дома. Выгружались. Поставили шлюпки на бакштовы. И мирно заснули крепким здоровым сном. Море баюкало легкой качкою.
На штагах горели огни.
ЛЕЙТЕНАНТ КВАН ДИМИТРИЕВИЧ БОГДАНОВ
15 марта 1920 г.
Сорвал я листок календаря. Отдернул розовую занавес и широко распахнул большое венецианское окно моей спальни.
Ароматный весенний воздух – смесь травы, цветов и моря ворвался в комнату и вместе с ним молодой певучий голос звонко прокричал с зеленых холмов исторического люнета батареи № 107. «Парижской», времен славной защиты Севастополя от двунадесяти языков, лежавшей у моря пред моим окном:
– Ваничка, какой ты счастливый! Какой чудный ирис ты нашел: лиловый, бархатный! темный, чудный, чудный!
– А у меня только лютики золотые, – печально сказал тот же голос: – белая ромашка, дикая гвоздика, да мохнатка.
– Утешься, Наташа, – ответил бодрый, смеющийся голос: – вот там на люнете целый ковер красных маков.
Стройной тонкой газелью взбежала молоденькая женщина на зеленый холм и нагнулась над яркими маками; молодой загорелый мичман весело пробежал за нею и они, шаля и дразня друг друга, срывали сочные цветы.
– У меня букетик больше! – звонко смеялась молодая, сверкая белыми зубами на ярком утреннем солнце.
– Зато у тебя нет розовой мальвы, смотри какая у меня славная, – поддразнивал ее веселый мичман.
Набегавшись вдоволь по холмам батареи, молодая парочка взялась под руки и чинно направилась к моему крыльцу. Поднялись на третий этаж, позвонили. Горничная открыла и доложила мне:
– Мичман Богданов с супругою.
Я встретил их в своем кабинете и усадил на широкий диван.
– Имею честь явиться и представиться, как отделенный начальник вверенной Вам роты Морского Корпуса, – отрапортовал он официально; взял затем букет из рук жены и, передавая его мне, сказал веселым, энергичным голосом:
– Позвольте Вам, дорогой Владимир Владимирович, поднести эти цветы, правда, они очень скромные, полевые, но зато они от искреннего сердца.
Я принял этот первый привет моего нового офицера с такой же ответной искренностью, ибо никто не являлся ко мне с букетом и потому еще, что я всю жизнь очень любил все цветы. Так до сих пор с именем этого офицера связался навсегда свежий и яркий букет полевых скромных цветов и весенняя молодость Ванички и Наташи на фоне зеленой батареи.
– Наталья Михайловна – жена моя, – промолвил Иван Дмитриевич Богданов и представил свою жену. Мы познакомились.
Я с интересом всматривался в моего сослуживца и слушал его рассказ о жизни и предыдущей службе.
Это был подвижной, трепещущий здоровьем, с открытым лицом, маленькими голубыми, живыми глазками человек, с широкими жестами. Когда он смеялся, в глазах брызгала радость и веселье. Непочатый край молодой энергии звучал в словах его речи, и я был рад, в душе, такому жизнерадостному сослуживцу.
На расспросы мои он рассказал мне, что происходит он из казаков Полтавской губернии из города Хорола. Воспитывался в Императорском Лесном Институте. Я посмотрел на серебряный Государственный Орел, который солидно украшал его флотскую тужурку.
Иван Дмитриевич продолжал.
В 1915 г. он был зачислен в Гардемарины флота по механической части и проходил курс строевого обучения. В 1916 году прибыл из Морского Инженерного Училища в Кронштадте во 2-й балтийский экипаж, где стал Гардемарином флота по морской части и назначен на отряд судов Особого назначения на крейсер «Варяг». С этого крейсера перешел на Курсы Гардемарин Флота. В 1917 году произведен в младшие унтер-офицеры Гардемарин. В июне того же года произведен в Мичманы действительной службы.
