Ознакомительная версия.
Повисла длительная тишина.
Наконец наш командир поднялся на ноги:
– Быстрее, мы должны поспешить. Все по местам! Вы, вы и вы. Взлетайте немедленно. Кстати, где «Москито»?
– На 9000 метров над Ульмом. Он движется прямо на нас.
– Хорошо. Как только взлетите, в сомкнутом строю берете курс на Аугсбург и набираете высоту. Вы, Хайнц, берете на себя командование, а вы, Франц, возглавите вторую пару. Как только заметите «Москито», расходитесь. Первая пара зайдет ему в хвост и попробует сбить его. Вторая пара барражирует над Ульмом, чтобы отрезать ему путь отхода и перехватить его.
Геринг не сделал никаких комментариев. Он, вероятно, хотел узнать, как истребительные группы претворяют полученные от него инструкции на практике. Наконец он подал голос:
– Почему четыре «Мессершмитта»? Зачем тратить излишнее топливо?
Командир побледнел, сглотнул и повернулся к Герману.
– Я хотел… – Он запнулся. – Я хотел… так, я собирался принять меры безопасности, герр рейхсмаршал.
– Вы заставляете меня смеяться над вашими мерами безопасности. Вы всегда говорите это. Достаточно двух машин, как и одного курса. Хорошо, продолжайте.
Два пилота выбежали наружу.
– Они никогда не получат этот «Москито», – сказал мне на ухо Зиги.
Я согласился с ним. Несколько минут спустя мы услышали шум взлетающих самолетов. Геринг посмотрел на свои часы и нарушил смертельную тишину:
– Эти двое, кажется, не торопятся.
Возникло всеобщее чувство неловкости. Геринг продолжил свою прерванную речь. Его комментарии теперь были отрывистыми. Он почти что бредил. Я всегда буду помнить эту фразу, которая была особенно тяжела из-за своего двойственного смысла:
– Еще раз, ребята, я должен привлечь ваше внимание к тому факту, что я хочу результатов. Каждого человека, о котором доложат как о трусе, я отдам под суд военного трибунала. Если мы не будем иметь побед в воздухе, то мы проиграем войну.
Наконец, он произнес эти слова. Это было единственное, что он действительно хотел сказать, и все мы знали это. В них была причина его визита. Его лицо было белым, как его мундир, Геринг поднял голову и уставился прямо на нас.
Я не мог сдержаться и прошептал: «Удачи вам, господа».
Никто не шевелился. Можно было бы услышать падение булавки. Мы все говорили сами себе: «Если не случится чуда, если не произойдет радикальных перемен, с нами со всеми покончено».
Зиги бросил ремарку: «Прощайте, парни. Прощай, фатерланд». Я думаю, что его, должно быть, слышали все. Я испугался за него. Геринг поднялся, свита последовала его примеру. Они, наверное, уже знали эту речь наизусть, поскольку, вероятно, слышали, как он произносил ее перед большим числом других истребительных групп. Комендант аэродрома проревел: «Смирно!»
Герман тяжело ступая направился к двери.
В его честь в столовой был устроен банкет. Геринг ел мало, и остальные также демонстрировали небольшой аппетит. Во время беседы Галланд сказал нашему командиру:
– Продолжайте сбрасывать свои подвесные баки при приближении к врагу, как делали это раньше. Но он (Геринг) прав в одном – вы должны сбивать большее число «ящиков». Наша статистика прискорбная. Обломков тех, кого вы собьете, всегда будет достаточно, чтобы сделать новые баки, если мы будет испытывать нехватку в них.
Пожав плечами, он больше ничего не сказал.
Час спустя «Юнкерс» улетел. Немедленно начался гвалт.
– Вы видели? Ни один из них не носит никаких наград. Герман без своего «пасьянса», Галланд без своих дубовых листьев с бриллиантами. Герман носит только старый кайзеровский Железный крест[80]. Какая речь, парни! Теперь я могу понять, почему Адольф велел ему носить награды[81].
Шум был потрясающий.
Ясно, что тот «Москито» так и не был сбит. Но Герман никогда не узнал об этом.
Глава 5. Туман над долиной По
Наша группа выполнила несколько вылетов на перехват соединений вражеских бомбардировщиков. Потери были не слишком многочисленными, но и число самолетов, сбитых нами, не увеличивалось. Речь Геринга приносила свои плоды. Никто не говорил об этом, но впечатление, которое она оставила, не могло так легко стереться из нашей памяти.
Me-109 продолжали производиться максимально быстрыми темпами. Иногда нам казалось, что сбрасываемые бомбы никогда не смогут выстроить дамбу на пути потока новых машин, которые поступали из подземных сборочных цехов. Летные школы продолжали выпускать новые партии молодых пилотов и направлять их в группы. Как когда-то в 1940 г., в ходе Битвы за Англию, теперь в 1943 г. Германия снова участвовала в воздушном сражении. Хотя до кульминации было еще далеко, после возвращения из каждого вылета каждый говорил сам себе: «Это, конечно, был самый ожесточенный бой, в котором я когда-либо участвовал. Ничего более худшего уже никогда не сможет произойти».
Первоначально союзники посылали на Германию соединения всего из 500 самолетов. Теперь их численность достигала 1000 самолетов. Позднее появились эскадры, включавшие 2000 бомбардировщиков, сопровождаемых дальними истребителями[82]. День за днем, ночь за ночью, в течение целой недели они выбирали в качестве цели один и тот же город, одни и те же военные объекты: нефтеперегонные заводы, Берлин или Пенемюнде[83]. Истребительные группы, выделенные для противовоздушной обороны рейха, метались по небу во всех направлениях. На Южном фронте союзники постепенно захватили «носок» Италии. Другие десанты были высажены в Калабрии[84], Салерно…
В один из дней в Нойбиберг пришло следующее сообщение: «2-я группа должна возвратиться в Италию».
Командир послал за мной.
– Хенн, вы возглавите арьергард. Присоединитесь к нам позже.
Какой подарок фортуны! Я получил разрешение остаться в Мюнхене, в то время как большая часть группы с максимальной быстротой отправлялась в Италию. Мне приказали собрать пилотов, рассеянных по всей Германии, и ждать, пока их машины не отремонтируют. Когда это будет сделано, мы должны будем вылететь в Лавариано[85]. Это был декабрь 1943 г. Я предупредил отсутствующих пилотов по телефону и проводил досуг, наслаждаясь отсрочкой, которую Провидение подарило мне.
Остальные мои товарищи по группе – приблизительно двадцать человек – приземлились на аэродроме Лавариано, около Удине. Каждый день я получал телеграмму. Она неизменно была одного и того же содержания: «Когда вы прибудете?»
Моим неизменным ответом было: «Погодные условия неблагоприятные. Взлет невозможен».
Однажды, когда погода улучшилась, я послал следующую телеграмму: «Здесь прекрасная погода. Как у вас?»
Ответ гласил: «Погода отвратительная. Долина По закрыта туманом. Ждите».
Я ждал.
Каждый раз, когда мы были готовы вылететь из Мюнхена, из Лавариано сообщали нам, что приземление невозможно, и наоборот. Никто сильно не беспокоился, так как приближалось Рождество. Собрав свою группу, я обратился к ней со следующей речью:
– Послушайте, мои мальчики. Те из вас, кто живет в Мюнхене и поблизости от него, получают отпуск. Вы можете оставаться дома до тех пор, пока продолжается плохая погода. Но есть одно условие: вы не должны ничего говорить о том, что мы собираемся в Лавариано. Оставьте мне свои номера телефонов, чтобы я мог связаться с вами, когда будет необходимо. Если небо прояснится, вы должны прыгнуть в поезд и отправиться в Мюнхен. В этом случае мы вылетим приблизительно в полдень.
Была вспышка радости. Меня завалили обещаниями. Скоро я остался один. Странная вещь, даже жители Берлина внезапно обнаружили, что имеют баварских предков.
Я имел в своем распоряжении шофера, дюжину механиков, десяток самолетов, а в своей личной жизни – невесту, которая звонила мне каждый день. Мне все осточертело. Почему я должен был давать другим отпуск, а сам быть привязанным к своему посту? Мы уже не участвовали здесь в боевых вылетах, поскольку теоретически, как предполагалось, должны были быть в Италии.
Несмотря на все, день за днем один и тот же женский голос спрашивал меня по телефону:
– Что происходит, Петер? Ты приедешь на Рождество, или мне отправить твой подарок тебе по почте, чтобы ты мог взять его с собой?
– Чего ты ждешь, чтобы я ответил? Я не отвечаю за погоду. Кто знает, возможно, через час я буду пролетать над Альпами. Или еще проведу здесь две недели.
Я был словно птица в клетке. Моя последняя штатская рождественская елка была в 1938 г. Я только что сдал свои выпускные экзамены. С того времени уже миновал мой двадцать третий день рождения, и у меня появилась довольно привлекательная белокурая девушка. Еще раз небо продемонстрировало благосклонность ко мне. В сочельник я упаковал свой чемодан и тихо ускользнул. Единственный, кто имел номер моего телефона, был комендант аэродрома.
Ознакомительная версия.
